150 ответов в теме

[Yorik]

Хейфиц и Би-Би-Си
Когда известному скрипачу Яше Хейфицу предстояло выступать на английском телевидении, он попросил организаторов концерта объявить о том, что он будет играть на скрипке, изготовленной великим Страдивари, и получил следующий ответ:

"Это невозможно, так как английское телевидение не имеет контракта на рекламу с производителями музыкальных инструментов".

Хейфиц на лайнере
Во время поездки на лайнере "Queen Mary" Хейфиц собирался дать благотворительный концерт. Перед обедом он долго играл в теннис, а после обеда дал обещанный концерт. За ужином сосед одобрительно сказал Хейфицу:

"Сегодня вы прекрасно играли! Особенно хорошо вам удавался удар слева".

Хозяйка Легара
Однажды Легар признался своим друзьям, что за бесплатный обед он дает своей квартирной хозяйке уроки музыки. Кто-то из друзей поинтересовался:

"У нее, есть дарование?"

Легар ответил:

"Конечно! Но особенно хорошо ей удаются пирожки!"

Патти и мясник
Известная итальянская певица Аделина Патти прежде чем стать знаменитой жила очень бедно и часто брала в долг мясо у одного мясника. На первом же сольном концерте, где Патти имела бешеный успех, мясник закричал на весь зал:

"Патти! За мясо мы квиты!"

Пою любовь
Один американский журналист обратился к Патти с вопросом:

"Что такое любовь?"

Певица задумалась:

"Я не могу сказать, что такое любовь... Я могу это спеть!"

Шимановский и критик
Один музыкальный критик обратился в польскому композитору Каролю Шимановскому со следующим вопросом:

"Маэстро, не кажется ли вам очень скучным всю жизнь ничего не делать, а только сочинять музыку?"

Композитор ответил:

"Да, немного скучновато, но мне кажется, что еще скучнее всю жизнь ничего не делать и только слушать то, что я сочинил".

Штраус и ботинки
Австрийский композитор Иоганн Штраус зашел однажды в обувной магазин. Он перемерил огромное количество ботинок, но так ничего и не купил. От огорчения он взмахнул рукой:

"Я не могу у вас найти того, что ищу!"

Продавец вежливо поинтересовался:

"А что бы вы хотели найти, маэстро?"

Штраус ответил:

"Пару ботинок, которые бы скрипели в унисон".

Шуберт и кредиторы
Композитора Франца Шуберта вечно осаждали кредиторы. Устав от их преследований, Шуберт однажды вывесил на своем балконе сюртук, карманы которого были вывернуты наизнанку.
На несколько дней кредиторы отстали.


Сарасате и критик
Известный скрипач Пабло Сарасате однажды прочитал в газете заметку, в которой музыкальный критик назвал его гением. Сарасате только покачал головой:

"В течение тридцати семи лет я не менее двенадцати часов в день упражняюсь в игре на скрипке, а теперь этот человек называет меня гением!"

Тосканини о себе
Однажды в самолете известный дирижер Артуро Тосканини стал с середины прослушивать музыкальную передачу, в которой исполняли "Героическую симфонию" Бетховена. Вскоре он начал возмущаться:

"Что за негодяй берет такие темпы!"

К концу передачи он уже был готов выбросить приемник за борт, но тут прозвучал голос диктора:

"Вы слушались запись оркестра Би-Би-Си под управлением Артуро Тосканини".

[Yorik]

Оскар Уайльд: Афоризмы и анекдоты


Афоризмы

Мышление - самая нездоровая вещь в мире, и люди умирают от него совершенно также, как и от всякой другой болезни. К счастью, по крайней мере в Англии, мышление не заразно. Прекрасными физическими качествами нашего народа мы всецело обязаны нашей национальной глупости.

Всякий, кто не способен учиться, берется учить, - вот к чему привело наше увлечение наукой.

Искусство никогда ничего не выражает, кроме себя самого.

Вчера вечером миссис Арэндел потребовала, чтобы я подошел к окну и полюбовался закатом. Конечно, мне пришлось это сделать, - она из тех чертовски хорошеньких филистерок, которым ни в чем нельзя отказать. Ну и что же? Это оказался просто второсортный Тернер.

В чем разница между журналистикой и литературой? Журналистика - это то, что нельзя читать, а литература - это то, что не читают.

Написать трехтомный роман может каждый: требуется только полное незнание и жизни, и литературы.

Всякое искусство безнравственно.

Только поверхностные люди не судят по внешности.

Время - потеря денег.

Истина перестает быть истиной, когда в нее уверует более одного человека.

Престарелые верят во всё. Пожилые чувствуют всё. Юные знают всё.

На экзаменах глупцы предлагают вопросы, на которые мудрецы не могут ответить.

Если скажешь правду, - все равно, рано или поздно попадёшься.

Те, кто видят различие между душой и телом, не имеют ни души, ни тела.


Уайльд и актриса
Оскар Уайльд однажды встретился с уже не очень молодой актрисой и начал сильно хвалить ее последнюю роль. Актриса с притворной скромностью (очевидно, рассчитывая на другие комплименты) возразила:

"Ну что вы! В этой роли следовало бы выступать более молодой и красивой женщине!"

Уайльд галантно возразил ей:

"Сударыня! Вы прекрасно доказали обратное!"

Уайльд в казино
Однажды в каком-то казино Уайльд проигрался в пух и прах. Наличных денег у него не осталось ни одной, даже самой мелкой, монетки. Выходя из казино, писатель спросил у распахнувшего перед ним дверь швейцара:

"Вы не могли бы одолжить мне двадцать франков?"

Швейцар с поклоном протянул Уайльду деньги:

"С удовольствием, сэр".

Уайльд величаво отстранил его руку:

"Оставьте себе! Это ваши чаевые".

Уайльд в США
столкнулся с одним страстным любителем заключать всяческие пари. Тот сделал писателю следующее предложение:

"Выигрывает тот из нас, кто сумеет сильнее солгать, то есть тот, кто обнаружит превосходство своей фантазии..."

Уайльд согласился:

"Хорошо, начинайте вы..."

Американец начал:

"Как-то один американский джентльмен..."

Уайльд любезно, но твердо прервал его:

"Достаточно! Можете не продолжать! Вы победили!"

Заговор молчания
Один английский писатель, произведения которого не пользовались у публики никаким успехом, хотя он очень много писал, в отчаянии обратился к Уайльду:

"Что мне делать с этим "заговором молчания" против моих произведений?"

Уайльд ответил:

"Вам не остается ничего другого, как тоже присоединиться к нему".

Уайльд о женщинах
Как-то Уайльда спросили, что он думает о том, почему и за что женщины любят мужчин. Уайльд ответил:

"Женщины любят нас, прежде всего, за наши недостатки. Если у вас наберется их достаточное количество, то они простят вам все, даже ваш гигантский ум".

[Yorik]

Художники в СССР. Из воспоминаний Владимира Лемпорта

Художник Бендель

Когда художник Владимир Лемпорт еще до войны работал оформителем в Центральном Дворце пионеров, его начальник, старший художник Александр Александрович, говорил подростку:

"Не рисуй портреты вождей на сшитом из четырех полотнищ холсте. Проступит крест - посадят, и никто о тебе не узнает. Даже великий художник Бендель на этом пострадал!"

Кто из вас, уважаемые читатели, помнит такого великого художника? Юный же Лемпорт искренне удивился:

"Как Бендель? Да ведь его же портреты на большом театре, Совнаркоме и гостинице "Москва" висят до сих пор".

Старший художник начал без энтузиазма объяснять:

"Да, это так. Но он сделал портрет Сталина на огромном десятиметровом холсте, сшитом из восьми кусков. Был дождливый ноябрь, и во время праздника сшитые места выступили, обозначилась сетка, которую судебные органы квалифицировали как решетку, и сам художник попал..." -

и старший художник изобразил пальцами решетку, -

"за антисоветскую агитацию".

Свастика на портрете

Лемпорт припомнил, что за два года до этого разговора в их неполной средней школе отобрали все тетради. На них был напечатан портрет Сталина, и кто-то в текстуре печати разглядел свастику... Под лупу или в микроскоп. Сам Лемпорт, сколько ни старался, ничего тогда разглядеть так и не смог. Но органы были вездесущи и подозрительны.


Жадность Вучетича

Первый скульптор Кремля Евгений Вучетич сумел к 1956 году скопить многомиллионное состояние. Между прочим? его отец, серб, был белым офицером, но его сынок как-то выкрутился и стал одной из ключевых фигур в советском изобразительном искусстве. Вучетич умел годами не платить или не доплачивать своим рабочим и служащим, так называемым "неграм", чем намертво привязывал их к себе. Когда "негры" обращались за деньгами к своему хозяину, тот отправлял их к своему управляющему Шейману, у которого никакими силами нельзя было вырвать ни копейки:

"Какие деньги? Сами перебиваемся с хлеба на квас!"

Напутствие Герасимова

76-летний президент Академии художеств Александр Михайлович Герасимов так в 1956 году напутствовал молодых художников:

"Самое важное - это ухватить жизнь за хвост. Ее неповторимость. Не гонитесь за особо официальными полотнами. Деньги получите, а художника в себе потеряете".

К тому времени творческий багаж президента состоял из двух полотен: Ленин среди знамен и речь Сталина на XVI партсъезде тоже среди знамен. При жизни Сталина на выставки он пропускал только картины из жизни вождей или косвенно связанные с ними.


Пример полотна

Вот очень известное в свое время полотно "Утро нашей Родины". Красивый пейзаж, но он служит лишь фоном для усатого человека с плащом через руку.
Или на фоне Кремля изображены уже два усатых человека, Сталин и Ворошилов, в шинелях и фуражках. Не изображали даже беседу, иначе возникнет вопрос, о чем они говорят? Рост одинаковый, а не то опять будут вопросы. Впрочем, быстрые ответы давали на Лубянке.


Герасимов о себе

В 1956 году Александр Герасимов был похож на крупного лилипута, и ничего злодейского в его облике не было. Желтая морщинистая кожа симметрично свисала от глаз по сторонам носа, как театральный занавес. Черные киргизские глаза под опущенными дряблыми веками казались грустными. Он говорил о себе:

"Я ведь чистейший русский! Но татары в моем роду, видимо, побывали основательно. Мне бы на коне сидеть, под седлом вяленую бастурму отбивать, пить, если захотел, конскую жилу подрезать, крови напиться. Впрочем, я и так крови всяких формалистов, и имажинистов, бубновалетчиков насосался вот так... больше не хочу, тошнит..."

Кара непокорным

Раньше же его не тошнило. Агенты Герасимова неустанно выискивали непохожих и непокорных художников и тащили к нему на суд и расправу. Разбирательство всегда было коротким. Так, например, если художник писал мазками, то следовало обвинение в "импрессионизме". И все! С этого момента любые произведения такого опального художника уже никуда не принимались, и он буквально погибал от голода. Достаточно вспомнить судьбы Филонова, Тырсы, Лапшина и многих других художников, умерших от голода в самом начале войны. У них не было ни денег, ни продуктов. Пайками их не обеспечивали, а их произведения никто не осмеливался закупить.


Музей Голубкиной

Где-то в 1947-48 году был закрыт музей Голубкиной под маркой борьбы с космополитизмом. Вспомнили, что Голубкина училась в Париже у Родена и, кажется, они лепили одну и ту же натурщицу. Стало быть она была западницей - хороший предлог для закрытия музея. Тем более что Вучетич в это время как раз подыскивал себе мастерскую. Он, правда, нашел себе лучший вариант, но музей скульптора Голубкиной был все же закрыт, хотя покойница Голубкина не была ни формалисткой, ни имажинисткой, ни бубнововалетчицей.

[Yorik]

Художники в СССР. Из воспоминаний Владимира Лемпорта.


Музей подарков Сталину
В 1949 году в Москве были закрыты Музей нового западного искусства и музей изобразительных искусств. Последний был превращен в Музей подарков товарищу Сталину, созданный к семидесятилетию великого Друга и Вождя. Из приличных музеев оставалась лишь Третьяковка. Да и та была наполовину завалена подарками Великому Сталину.

В музее подарков товарищу Сталину было торжественно от красного бархата. Огромная фигура Сталина из мрамора возглавляла строй фигур поменьше. Всего было 250 фигур великого вождя в гражданском и военном, сделанных в мраморе, граните и бронзе. Бюстов было около 500. Залы музея украшали около 800 ковров со сценами из жизни вождя. Там было огромное количество ваз с портретами вождя и словами благодарности за счастливую жизнь, а медалям и барельефам из бронзы, чугуна, стали и других металлов не было счета.

Музей подарков Сталину разобрали только после смерти великого вождя в 1953 году.


Герасимов-56
В 1956 году Герасимов уже мог себе позволить сказать, что он любит Гогена, перед импрессионистами преклоняется, а своего ровесника Пикассо, с которым встречался в Париже, он не понимает. Молодым художникам он в это время объяснял, что

"искусство - это политика. И большая политика. И наша борьба против формализма и других "измов" абсолютно соотвествовала борьбе великого Сталина против всяких партийных фракций".

Далее он сказал, что после дела Рютина

"...нас, руководителей Союзов, собрали у него в кабинете, где Сталин со своей беспощадной логикой доказал нам необходимость искоренения всех инакомыслящих. Во имя сохранения революционных завоеваний".

Любитель искусства
Следует напомнить, что многие из экспонатов Музея нового западного искусства: картины, гравюры и редкие книги по искусству оказались в руках Берии. Позднее Хрущев прямо указал на Лаврентия Павловича, как на похитителя многих ценных полотен Матисса, Моне, Пюви де Шаванна и других художников.


Награда за бюст
Скульптору Олегу Иконникову во время визита Кастро в СССР удалось подарить тому его мраморный бюст. В награду Фидель пригласил Иконникова на Кубу в свою резиденцию и предоставил в его распоряжение пять красивейших кубинок из своих президентских фондов, за которыми Олег победно ухаживал.


Эрзя в СССР
После войны из Буэнос-Айреса прибыл в СССР на двух трансатлантических теплоходах всемирно известный скульптор Эрзя. На одном прибыли его скульптуры, на другом стволы красного каменного дерева. На Западе за его собрание предлагали несколько миллионов долларов, но Эрзе нужна была слава в Союзе. Слава КПСС.

Он оказался в Москве на Песчаной, но не ощутил ни уважения, ни поклонения соплеменников. Да, к нему приходили посетители и шумно выражали свой восторг, но ему было нужно совсем другое. Где музей его имени, как у Коненкова? Где выставки во всех городах Советского Союза? Где, наконец, закупки, заказ на какой-нибудь величественный монумент? Ничего этого не было.

В Аргентине Эрзе предлагали гранитную скалу, доминирующую над буэнос-Айресом, для вырубки фигуры Иисуса Христа, но ему был не нужен католический заказчик. Вот бы на родине найти православного! Но на родине ему ничего не предлагали.

Лысый начальник Главизо Сысоев пришел в мастерскую Эрзи, осмотрел ее и сказал:

"Не наше! Нам такого не нужно!"

Сысоев понял, что один Эрзя может пошатнуть весь стиль социалистического реализма. И однажды Эрзю нашли мертвым в его мастерской. У него был пробит череп, выбит один глаз и сломаны ребра, но официально было заявлено, что Эрзя влез на два стула, ввертывая лампочку, и упал. Инсульт. Свидетелей не было. Прессы тоже.

Почти все его скульптуры отправили подальше от соблазна в Саранск.


Три богатыря
Почти одновременно в Москве оказались тогда три крупных скульптора: Эрзя, Коненков и Цаплин, - которые ужасно не любили друг друга. Эрзя и Цаплин были к тому же однокашниками. Цаплин считал Эрзю салонным, а Коненкова слабым.

Эрзя считал Цаплина автором неинтересных каменных ящиков, а Коненкова подхалимом и лизоблюдом. Еще бы! Ведь тот, в отличие от Эрзи, вернувшись из эмиграции, получил при жизни музей-мастерскую на улице Горького, все высшие звания, которые только существовали в СССР для художников, а также заказ украсить театр в Петрозаводске.

Коненков же говорил, что он не знает никаких Эрзей и Цаплиных.


Цаплин
при жизни так и не смог обнародовать своего творчество, хотя его мастерская располагалась в подвале на улице 25-го Октября. После его смерти в этом подвале разместили какой-то склад, а сотни его скульптур свалили где-то в запасниках.


Жерар Филипп в Москве
В заключение еще один сюжет тех лет. В 1956 году Москву посетил французский актер Жерар Филипп. Он скупил там предметы женского туалета и сделал выставку в Париже. Там были лифчики, закрывавшие женское тело от шеи до пупка. Широкие, как галифе, панталоны из синего бумажного трикотажа длиной до колен. На эти панталоны одевался жесткий пояс, от которого шли мятые розовые резинки, зацеплявшие простые чулки, доходившие чуть выше колен.

Жерар Филипп писал, что с такой могучей чувственностью русские непобедимы. Угадать в таких доспехах женщину и возжелать ее могут только сверхмужчины!

[Yorik]

Потемкин и Фонвизин
Денис Иванович Фонвизин служил в министерстве иностранных дел, а литературным трудом занимался из любви к искусству. Самым знаменитым его произведением является комедия "Недоросль". Успех пьесы уже на первом представлении был так велик, что публика забросала сцену кошельками с деньгами (так тогда было принято выражать свое одобрение).
Князь Потемкин, забыв о своей ссоре с Фонвизиным, расцеловал его и произнес фразу, начало которой часто употребляется в обычной жизни, но ее происхождение, как правило, неизвестно:

"Умри теперь, Денис, или хоть больше ничего не пиши! Имя твое бессмертно будет по одной этой пьесе".

Лев Толстой и Орленев
Один из посетителей Ясной Поляны сказал однажды Л.Н.Толстому, что в следующий раз он приедет к нему в гости со знаменитым актером Орленевым, который замечательно читает стихи.
Толстой возразил:

"Вы ведь знаете, что я не люблю стихов".

Гость радостно воскликнул:

"В том-то и дело! Орленев так читает стихи, что вы даже и не скажете, что это стихи".

Библиотека Горького
Известно, что у Алексея Максимовича Горького была богатейшая библиотека. Некоторые редкие издания были в ней представлены в нескольких экземплярах. Однако еще в начале двадцатых годов в этой библиотеке не было ни одного тома произведений Карла Маркса, которого Горький называл "Карлушкой".
  
О популярности "Незнакомки"
Популярность Блока, особенно после выхода в свет его "Незнакомки", была просто ошеломляющей. Практически все студенты в Петербурге и гимназисты старших классов знали наизусть множество его стихотворений, но "Незнакомку" - обязательно. В отдельных кабинетах на диванах сидели небольшие компании, пили вино и читали стихи Блока. Казалось, что везде в городе встречаются сплошные Незнакомки.
Художник Юрий Анненков так в примерах описывал это время.
"Девочка" Ванда, прогуливаясь у ресторана "Квисисана", шептала юным прохожим:

"Я уесь Незнакоумка. Хотите ознакоумиться?"

"Девочка" Мурка из "Яра", что на Большом Проспекте, клянчила:

"Карандашик, угостите Незнакомочку. Я прозябла".

Две девочки от одной хозяйки с Подъяческой улицы, Сонька и Лайка, одевались как сестры и блуждали по Невскому проспекту, прицепив к своим шляпам черные страусовые перья.

"Мы пара незнакомок, - улыбались они, - можете получить электрический сон наяву. Жалеть не станете".

А в ресторанах чтение стихов Блока продолжалось до самого утра.

О "Ревизоре" Гоголя
Через 20 лет после смерти Гоголя и 36 лет после первого представления "Ревизора" министр внутренних дел России потребовал прекратить спектакли на том основании, что эта пьеса производит

"слишком сильное впечатление на публику и, притом, не то, какое желательно начальству".

Запретить пьесу Гоголя при реакционном царском режиме все же не удалось.

Леонид Пастернак и Лев Толстой
Когда художник Леонид Пастернак делал наброски к портрету Льва Толстого, он попросил, позировавшего ему писателя:

"Старайтесь, пожалуйста, Лев Николаевич, о чем-нибудь интенсивно думать".

На что Толстой ответил с недоумением:

"Да я всю жизнь только этим и занимаюсь".

    

[Yorik]

Анекдоты из жизни музыкантов

Строительный материал

Джованни Перголезе прожил свою короткую жизнь в бедности. К его дому стекалась масса посетителей, чтобы увидеть этого мага звуков и его жилище, и все удивлялись, почему он, человек создающий такие чарующие произведения, не может построить себе новый дом.
Композитор терпеливо разъяснял:

"Звуки, из которых я создаю музыку, даны нам Богом бесплатно, в отличие от камней, из которых надо строить дом. И кто знает, какое из строений окажется долговечнее?"

[Перголези создал знаменитую "Stabat Mater".]


Глюк и вельможа

Один богатый аристократ написал оперу и показал ее партитуру Глюку, для того чтобы тот оценил его мастерство.
Глюк просмотрел партитуру и сказал:

"Неплохо, сударь, неплохо, но вы недостаточно бедны, чтобы Ваша опера была близка к совершенству".

Рекомендация

Однажды в Вене появился бедный молодой человек с рекомендательным письмом от своего первого учителя музыки. Он пришел к венскому капельмейстеру, вручил ему свое рекомендательное письмо и попросил его дать ему уроки контрапункта.
Капельмейстер распечатал конверт и с удивлением прочитал:

"Этот молодой человек совсем помешался на музыке, считает, что станет великим композитором и скажет свое слово. У него абсолютно нет никакого таланта, и он за всю свою жизнь не сочинит ничего путного".

Капельмейстер с непроницаемым выражением лица бросил письмо в камин и согласился дать молодому человеку по имени Иозеф Гайдн несколько уроков контрапункта.


Моцарт и Мария Антуанетта

Рассказывают, что когда вундеркинд-Моцарт давал свои триумфальные концерты в Вене, он имел возможность осмотреть императорский дворец. В одном из залов мальчик поскользнулся на блестящем паркете и упал. Юная Мария Антуанетта, тогда еще эрцгерцогиня, оказалась поблизости и поспешила ему на помощь.
Моцарт поднялся с ее помощью на ноги, привел себя в порядок и с достоинством сказал:

"Сударыня, вы очень добры ко мне. Когда я вырасту, я на Вас женюсь".

Юная эрцгерцогиня была очень жизнерадостным ребенком и со смехом пересказала этот случай своей матери, императрице Марии Терезии.
Императрица заинтересовалась этим случаем, велела привести к ней маленького вундеркинда и спросила, почему он хочет жениться на одной из ее дочерей.
Мальчик с достоинством ответил:

"Из чувства благодарности, Ваше Величество".

Юные гении

В возрасте семи лет Моцарт давал концерт во Франкфурте. После концерта к нему подошел четырнадцатилетний юноша и стал восхищаться его игрой:

"Ты так здорово играешь! Я никогда не смогу так научиться".

Моцарт возразил:

"Но это же очень просто, а ты вон какой большой. Попробуй поиграть на разных инструментах, если не получится, то начинай писать ноты..."

Юноша немного смутился:

"Видишь ли, я тоже пишу, только стихи..."

Моцарт восхитился:

"Вот здорово! Это же, наверно, еще труднее, чем сочинять музыку!"

Юноша возразил:

"Отнюдь, это очень легко, да ты попробуй..."

Примерно так протекала беседа маленького Моцарта и юного Гёте.


Как обратиться?

Как известно, к Моцарту мировая слава пришла очень рано. Один вельможа захотел побеседовать с прославленным мальчиком, но не мог решить, как к нему обращаться, на "вы" или на "ты".
Наконец, он нашелся:

"Мы были во Франции и в Англии? Мы имели большой успех?"

Моцарт удивленно прервал его:

"Сударь, но я вас нигде кроме Зальцбурга не встречал!"

Великодушие гения

Один из недоброжелателей Гайдна решил пригласить Моцарта на концерт, в котором исполнялись произведения столь нелюбимого им композитора. Во время исполнения одного из сомнительных с его точки зрения мест он прошептал Моцарту:

"Я бы так никогда не написал!"

Моцарт легко согласился:

"Да, и я тоже. К великому сожалению, столь чудные мелодии никогда бы не смогли прийти мне в голову".

Ну, и племянница!

У Руже де Лиля, автора "Марсельезы", был брат, который во время Французской революции сделал неплохую карьеру и дослужился до звания бригадного генерала.
Со временем славный республиканский генерал стал нежелательной личностью и был отправлен в отставку.
На вопрос о причине своей опалы он отвечал, что его подвела племянница.

"Какая племянница?" -

удивлялись собеседники, -

"Откуда?"

На что отставной генерал отвечал:

"Ну, как же! Ведь мой родной брат является отцом "Марсельезы"!"

Когда певец плох

Следующую историю связывают с именами множества известных композиторов: Верди, Вагнер, Керубини и др.
На генеральной репетиции оперы исполнитель главной партии очень старался, но таланта ему явно не хватало. После окончания репетиции директор театра подошел к композитору и сказал:

"Певец очень старался, вы бы приободрили его немного".

Композитор согласился, и когда певца подвели к нему, он протянул ему свою руку и сказал:

"Я не сержусь на вас!"

Плагиат

Однажды Бетховен присутствовал на опере Паэра "Леонора".
После спектакля автор спросил, как находит Бетховен его сочинение.
Тот ответил:

"Ваша опера мне так понравилась, что я, пожалуй, напишу к ней музыку".

Так появилась на свет знаменитая опера Бетховена "Фиделио".

[Yorik]

Не для тебя, Господи...

Клаудио Монтеверди был в свое время изгнан из Мантуи и поселился в Венеции. Он возглавил капеллу св. Марка, сочинял музыку для исполнения в церкви и постоянно музицировал сам. Но не забывал он и про оперу, создавая большое количество произведений для заказчиков из разных городов. Это, конечно, отражалось и на его церковной музыке, но успех его опер был так велик, что священники многих церквей без зазрения совести брали музыку Монтеверди из различных опер, подставляли в нее религиозные тексты и исполняли во время различных богослужений.
Однажды Монтеверди забрел в одну такую церковь и услышал знакомые мелодии одной из своих опер. Музыкант удивленно стал молиться:

"Прости меня, Господи, но не для тебя я все это сочинял..."

Смирение Люлли

Священники неодобрительно относились к сочинениям Люлли и часто называли их "дьявольской музыкой". Однажды его духовник дошел до того, что согласился дать ему отпущение грехов только при условии, что он сожжет все написанное для новой оперы "Ахилл и Поликсена". Люлли смиренно подчинился требованию духовника и передал ему партитуру, которую тот и сжег с великим наслаждением.
Один из высокопоставленных покровителей композитора узнал об этом и стал его укорять:

"Батист, что я слышу! Говорят, что ты поверил поповским бредням и сжег свою новую оперу?"

Композитор шепотом ответил:

"Тихо, мсье, успокойтесь, у меня есть копия партитуры".

Куперен и карты

Когда Франсуа Куперен стал придворным музыкантом, он должен был выполнять довольно строгие правила придворного этикета. Среди этих обязанностей были и высочайшие приглашения к карточному столу. Куперен же вежливо, но вместе с тем твердо, отклонял все приглашения:

"Помилуйте, я же не могу отличить валета от короля!"

Либретто из протокола

Жана Франсуа Рамо стали упрекать за то, что он пользуется услугами плохого либреттиста, на что композитор ответил:

"Дайте мне любой официальный документ, и я сделаю из него оперу".

Рамо перед смертью

К умирающему Рамо пришел духовник, чтобы отпустить ему грехи и наставить на путь праведный. Композитор долго тихо лежал, а потом прошептал:

"Святой отец, я плохо понимаю, что вы поете, но слышу, что вы фальшивите".

Паганини и король

Английский король Георг IV согласился уплатить за концерт Паганини только половину требуемого им гонорара. Знаменитый скрипач вспылил:

"Его Величество может послушать меня и за еще меньшую сумму, если посетит один из моих публичных концертов!"

Слишком поздно!

Однажды Даниель Обер признался Вагнеру, что он тридцать лет писал музыку, прежде чем понял, что совершенно лишен таланта. Вагнер скорее утвердительно сказал:

"После этого вы, конечно, перестали сочинять музыку?"

Обер тяжело вздохнул:

"Увы, это было совершенно невозможно, так как я стал слишком знаменит!"

Мимо ушей

Обер не любил разговоров о смерти. Об этом все знали и старались при нем не затрагивать эту тему. Один из знакомых решил подколоть композитора:

"Ведь когда-нибудь пробьет и ваш час!"

Обер хладнокровно ответил:

"Ничего страшного, я пропущу это мимо ушей".

[Yorik]

Анекдоты о литераторах

В этом выпуске нашими гостями станут русские писатели "Серебряного века".


А. Белый и чёрный кот

А. Белый был феноменально рассеян. Однажды он надел на свою голову черного кота, лежавшего в передней на вешалке.
Обычно он смотрел не на человека, а как бы сквозь человека.


В. Иванов и молодые поэты

Вячеслав Иванов был очень внимателен к стихам тех молодых поэтов, которых он выделял. Он строго разбирал стихи, останавливаясь буквально на каждой строчке, но при этом исходил из намерений автора, учитывал его поэтическое своеобразие и не навязывал свою манеру.


Союз поэтов

В 1920 году в Москве организовался Союз поэтов. Его председателем стал В. Брюсов. А. Белый сравнивал Брюсова с Иваном Калитой, так как Брюсов хотел взять на учет и организовать всех русских поэтов. Он считал себя самым знающим, самым ученым из поэтов, естественным и признанным хранителем поэтической культуры.


Ёжик

Одно из стихотворений Блока посвящено "Григорию Е." Это был ёж по имени Григорий.


Пяст в коридоре

После революции Пяст (Владимир Алексеевич Пестовский) жил ужасно. Весь свой паек он отдавал оставленной семье, жене и детям, а сам был вечно голодным и оборванным. Он мог ночами бродить по коридору в Доме искусств, в одной из комнат которого жил, и декламировать стихи громким воющим голосом. Или по утрам будил соседей и рассказывал им о видениях, которые тревожили его больной ум. Он и сам называл себя "безумным Пястом".


Наставник Брюсов

Брюсов требовал от своих учеников умения владеть строгими каноническими формами стиха, такими как сонет, триолет и другими. Он говорил своим ученикам:

"Вдохновение может прийти и не прийти, а уметь писать вы обязаны. Вот чернильница. Я не спрашиваю вас о вдохновении, а написать грамотное стихотворение о чернильнице вы можете!"

Если кто-нибудь роптал, он сухо говорил:

"Вы не стихи пишете сейчас, вы решаете задачу на стихосложение. Техника нужна для того, чтобы владеть всеми своими силами, когда придут к вам настоящие стихи".

Такой подход к стихам был совершенно чужд Блоку. Он не отрицал технического умения, но не ставил его во главу угла. Блок утверждал:

"Стихи пишутся иначе! Талантливый человек, может быть, и в студии уцелеет, а бездарного совсем собьют с толку".

"Аониды"

По лестнице спускается Мандельштам и бормочет:

"Зиянье аонид, зиянье аонид..."

Сталкивается с Павлович:

"Надежда Александровна, а что такое "аониды?"

[Аонидами иногда иносказательно называли муз. В XVIII веке в Европе выходили ежегодные альманахи, которые еще называли аонидами или календарями муз. По их подобию в конце XVIII века Карамзин выпустил три тома сборников под названием "Аониды, или собрание разных новых стихотворений". - прим. Ст. Ворчуна]


Жильцы Дома Искусств

В начале зимы 1921 года в Доме искусств, на углу Невского и Мойки, жили: Мариэтта Шагинян с мужем, дочкой и сестрой, Шкловские, Аким Волынский, Пяст, Вс. Рождественский, Александр Грин, сестра Врубеля, Султанова, Мандельштам, чуть позже Ольга Форш с детьми и художница Щекотихина.


А. Грин

А. Грин был мрачен. В длинном черном сюртуке смахивал на факельщика. В быту он был хозяйствен и все умел. Разговаривать о литературе он не любил. В обращении был несколько суров.


Прогресс в поэзии

Зимой 1921 года Блок сидит возле натопленной печи, все-таки зябнет, и медленно и раздельно говорит:

"Эсхил хуже Гомера. Данте хуже Эсхила. Гёте хуже Данте - вот вам и прогресс".

[Yorik]

Анна Ахматова в дневниках Корнея Чуковского. 1923 год.

Для данной публикации выбраны фрагменты из дневниковых записей Корнея Ивановича Чуковского за период с 15 декабря 1922 года по 4 декабря 1923 года, имеющие прямое отношение к жизни Анны Андреевны Ахматовой.
Записи Чуковского ценны тем, что делались профессиональным литератором по горячим следам, вскоре после встреч с Анной Андреевной, и почти непрерывно охватывают целый год её жизни.
Чуковский ценил творчество Ахматовой, но в своих дневниках рассматриваемого периода не идеализировал ни саму Анну Андреевну, ни её стихи. Перед нами предстаёт живая Ахматова, чью прямую речь Чуковский старался передать возможно более точно...

15.12.1922

"Вчера забрёл к Анне Ахматовой. Описать разве этот визит? Лестница тёмная, пыльная, типический чёрный ход... Тут вошла Анна Андреевна с Пуниным, Николаем Николаевичем. Она ездила к некой Каминской, артистке Камерного Театра, та простужена, без денег, на 9-м месяце беременности...
нынче Ахматова в своей третьей ипостаси – дочка. Я видел её в виде голодной и отрёкшейся от всего земного монашенки (когда она жила на Литейном в 1919 г.), видел светской дамой (месяца три назад) – и вот теперь она просто дочка мелкой чиновницы, девушка из мещанской семьи.
Тесные комнаты, ход через кухню, маменька, кухарка "за всё" - кто бы сказал, что это та самая Анна Ахматова, которая теперь – одна в русской литературе – замещает собою и Горького, и Льва Толстого, и Леонида Андреева (по славе), о которой пишутся десятки статей и книг, которую знает наизусть вся провинция.
Сидит на кушетке петербургская дама из мелкочиновничьей семьи и "занимает гостей".

Далее их разговор вертелся около возможной поездки Ахматовой в Москву:

"Ахматовой очень хочется ехать в Москву – но она боится, что будет скандал, что московские собратья сделают ей враждебную манифестацию. Она уже советовалась с Эфросом, тот сказал, что скандала не будет, но она всё ещё боится".

Потом они поговорили о критиках.
Уходя, Чуковский суммирует свои впечатления об этой встрече с Ахматовой:

"Я ушёл, унося впечатление светлое. За всеми этими вздорами всё же чувствуешь подлинную Анну Ахматову, которой как бы неловко быть на людях подлинной, и она поневоле, из какой-то застенчивости, принимает самые тривиальные облики.
Я это заметил ещё на встрече у Щёголева:

"Вот я как все... я даже выпить могу. Слыхали вы последнюю сплетню об Анненкове?" -

вот её тон со знакомыми, и как удивились бы её почитатели, если б услыхали этот тон. А между тем это только щит, чтобы оставить в неприкосновенности своё, дорогое. Таков был тон у Тютчева, например".

23.12.1922

"Вчера видел во "Всемирной Лит[ературе]" Ахматову. Рассказывает, что пришёл к ней Эйхенбаум и сказал, что на днях выйдет его книга о ней, и просил, чтобы она указала, кому послать именные экземпляры.

"Я ему говорю: "Борис Михайлович, книга Ваша, Вы должны посылать экземпляры своим знакомым, кому хотите, при чём же здесь я?"

И смеется мелким смехом.
Она очень неприятным тоном говорит о своих критиках:

"Жирмунский в отчаянии – говорит мне Эйхенбаум. – Ему одно издательство заказало о Вас статью, а он не знает, что написать, всё уже написано".

Эфрос приготовляет теперь всё для встречи Анны Ахматовой в Москве. Её встретят колокольным звоном 3-го января (она с Щёголевым выезжает 2-го), Эфрос пригласил её жить у себя.

"Но не хочется мне жить у Эфроса. По наведённым справкам, у него две комнаты и одна жена. Конечно, было бы хуже, если бы было наоборот: одна комната и две жены, но и это плохо".

"Да он же для Вас приготовляет", -

сказал Тихонов, -

"Вы для него икона..."

"Хороша икона! Он тут каждый вечер тайком приезжал ко мне..."

Тихонов, смеясь, рассказал, как Эфрос условился с ним пойти к Анне Андреевне в гости и не зашёл за ним, и отправился один,

"а я ждал его весь вечер дома".

"Вот то-то и оно!" -

сказала Ахматова.
Она показала мне свою карточку, когда ей был год, и другую, где она на скамейке выгнулась колесом – голова к ногам, в виде акробатки.

"Это в 1915. Когда уже была написана "Белая стая", -

сказала она.
Бедная женщина, раздавленная славой".

19.03.1923

"Был у Ахматовой. Она со мной – очень мила. Жалуется на Эйхенбаума –

"после его книжки обо мне мы раззнакомились".

Рассматривали Некрасова, которого будем вдвоём редактировать. Она зачеркнула те же стихи, что в изд[ании] Гржебина зачеркнул и я. Совпадение полное.
Читая "Машу", она вспомнила, как она ссорилась с Гумилёвым, когда ей случалось долго залёживаться в постели – а он, работая у стола, говорил:

"Только муженик труж белолицый..."

24.03.1923

"У Ахматовой. Щёголев. Выбираем стихотворения Некрасова. Когда дошли до стихотворения:

"В полном разгаре страда деревенская,
Доля ты русская, долюшка женская,
Вряд ли труднее сыскать!"

Ахматова сказала:

"Это я всегда говорю о себе".

Потом наткнулись на стихи о Добролюбове:

"Когда б таких людей
Не посылало небо –
Заглохла б нива жизни".

Щ[ёголев] сказал:

"Это я всегда говорю о себе".

Потом Ахматова сказала:

"Одного ст[ихотворен]ия я не понимаю".

"Какого?"

"А вот этого:

"На красной подушке первой степени Анна лежит".

Много смеялись..."

07.05.1923

"Был вчера у Ахматовой Анны. Кутается в мех на кушетке. С нею Оленька Судейкина. Без денег, без мужей – их очень жалко. Ольга Афанасьевна стала рассказывать, что она всё продала, ангажемента нету, что у Ахматовой жар, температура по утрам повышенная..."

14.05.1923

"Был у Ахматовой. Она показывала мне карточки Блока и одно письмо от него, очень помятое, даже исцарапано булавкой. Письмо – о поэме "У самого моря". Хвалит и бранит, но какая правда перед самим собой...
Я показал ей мои поправки в её примечаниях к Некрасову. Примечания, по-моему, никуда не годятся. Оказывается, что Анна Ахматова, как и Гумилёв, не умеет писать прозой. Гумилёв не умел даже переводить прозой, и когда нужно было написать предисловие к книжке Всем[ирной] Лит[ературе], говорил:

"Я лучше напишу его в стихах".

То же и с Ахматовой. Почти каждое её примечание – сбивчиво и полуграмотно. Напр[имер]:
Добролюбов Николай Александрович (1836-1861) – современник Некрасова и имел с ним более или менее общие взгляды.
- Клейнмихель главное лицо по постройке...
- Байрон имел сильное влияние как на П[у]шк[ина], так и на Лерм[онтова].
Я уже не говорю о смысловых ошибках. Элегия – "форма лирич. стихотв." и т.д. В одном месте книги, где у меня сказано: "пьесы ставились", она переделала: "одно время игрались".
Я не скрыл от неё своего мнения и сказал, что, должно быть, это писала не она, а какой[-то] мужчина.
- Почему вы так думаете? Мужчина нужен только чтобы родить ребёнка..."

Приведённая дневниковая запись Чуковского показывает, что он совершенно не знал Гумилёва, как прозаика, или не ценил его, и потому позволяет себе такие высокомерные оценки творчества недавно расстрелянного поэта.
Ахматова в то время, действительно, профессионально прозаическим языком ещё не владела. Но после описанного столкновения с Чуковским она стала много работать над своим прозаическим языком и позднее добилась в этом очень большого успеха.


Указатель имён

Леонид Николаевич Андреев (1871-1919).
Юрий Павлович Анненков (1889-1974).
Анна Андреевна Ахматова (Горенко, 1889-1966).
Александр Александрович Блок (1881-1921).
Николай Степанович Гумилёв (1886-1921).
Николай Александрович Добролюбов (1836-1861).
Виктор Максимович Жирмунский (1891-1971).
Эльга Моисеевна Каминская (1894-1975).
Николай Алексеевич Некрасов (1821-1878).
Николай Николаевич Пунин (1888-1953).
Ольга Александровна Спесивцева (1895-1991).
Ольга Афанасьевна Глебова-Судейкина (1885-1945).
Николай Семёнович Тихонов (1896-1979).
Корней Иванович Чуковский (1882-1969).
Павел Елисеевич Щёголев (1877-1931).
Борис Михайлович Эйхенбаум (1886-1959).
Абрам Маркович Эфрос (1888-1954).

[Yorik]

"Был я вчера у Анны Ахматовой. Застал О.А. Судейкину в постели. Лежит изящная, хрупкая – вся в жару. У неё вырезали кисту, под местной анестезией...
Ахматова утомлена страшно. В доме нет служанки, она сама и готовит, и посуду моет, и ухаживает за Ольгой Аф[анасьевной], и двери открывает, и в лавочку бегает.

"Скоро встану на четвереньки, с ног свалюсь".

Она потчевала меня чаем и вообще отнеслась ко мне сердечно. Очень рада – благодаря вмешательству Союза [писателей] она получила 10 фунтов от своих издателей – и теперь может продать новое издание своих книг. До сих пор они обе были абсолютно без денег – и только вчера сразу один малознакомый человек дал им взаймы 3 червонца, а Рабинович принёс Анне Андреевне 10 фунт[ов] стерлингов. Операцию Ив. Ив. Греков производил бесплатно.
У Ахматовой вид кроткий, замученный:

"Летом писала стихи, теперь нет ни минуты времени".

Показывала гипсовый слепок со своей руки:

"Вот моя левая рука. Она немного больше настоящей. Но как похожа. Её сделают из фарфора, я напишу вот здесь:

"Моя левая рука" -

и пошлю одному человеку в Париж".

Мы заговорили о книге Губера "Донжуанский список Пушкина" (которой Ахм[атова] ещё не читала).

"Я всегда, когда читаю о любовных историях П[у]шк[ина], думаю, как мало наши пушкинисты понимают в любви. Все их комментарии – сплошное непонимание".

(И покраснела.)
О Сологубе:

"Очень непостоянный. Сегодня одно, завтра другое..."

28.10.1923

"У Анны Ахм[атовой] я познакомился с барышней Рыковой. Обыкновенная. Ахматова посвятил[а] ей стихотворение: "Всё разрушено" и т.д. Критик Осовский (так!) в "Известиях" пишет, что это стихотворение – революционное, т.к. посвящено жене комиссара Рыкова. Ахм[атова] хохотала очень".

Здесь требуется сделать небольшое пояснение.
Дело в том, что стихотворение "Всё расхищено, предано, продано..." Ахматова посвятила своей подруге Наталье Викторовне Рыковой, которая была женой профессора Г.А. Гуковского и никакого отношения она к комиссару А.И. Рыкову не имела. А критик Н. Осинский в статье, напечатанной в газете "Правда" 4 июня 1922 года, в полемике с эмигрантскими критиками по поводу данного стихотворения написал:

"Одна беда, рецензенты не сообразили, что Н. Рыкова, коей посвящено стихотворение, является женой "большевистского комиссара".

И Осинский не знал деталей, и Чуковский не совсем точно передаёт события.

Ноябрь, 14, 1923, среда

"Был вчера у Ахматовой. Она переехала на новую квартиру – Казанская, 3, кв. 4. Снимает у друзей две комнаты. Хочет ехать со мною в Харьков. Тёплого пальто у неё нет: она надевает какую-то фуфайку "под низ", а сверху лёгонькую кофточку.
Я пришёл к ней сверить корректуру письма блока к ней – с оригиналом. Она долго искала письмо в ящиках комода, где в великом беспорядке – карточки Гумилёва, книжки, бумажки и пр.

"Вот редкость" -

и показала мне на франц[узском] языке договор Гумилёва с каким-то франц[узским] офицером о покупке лошадей в Африке. В комоде – много фотографий балерины Спесивцевой – очевидно, для О.А. Судейкиной, которая чрезвычайно мило вылепила из глины для фарфорового завода статуэтку танцовщицы – грациозно, изящно. Статуэтка уже отлита в фарфоре – прелестная.

"Оленька будет её раскрашивать..."

Так как Анне Андреевне нужно было спешить на заседание Союза Писателей, то мы поехали в трамвае № 5. Я купил яблок и предложил одно Ахматовой. Она сказала:

"На улице я есть не буду, всё же у меня "гайдуки", а вы дайте, я съем на заседании".

["Гайдук" упоминается в её стихах о царе. Теперь критики, не зная, о ком стихи, стали писать, что Ахматова ездит с гайдуками.]
Оказалось, что у неё в трамвае не хватает денег на билет (трамвайный билет стоит теперь 50 мил[лионов], а у Ахматовой всего 15 мил.)

"Я думала, что у меня 100 мил[лионов], а оказалось десять".

Я сказал:

"Я в трамвае широкая натура, согласен купить вам билет".

"Вы напоминаете мне, -

сказала она, -

одного американца в Париже. Дождь, я стою под аркой, жду, когда пройдёт, американец тут же и нашёптывает:

"Мамзель, пойдём в кафе, я угощу вас стаканом пива".

Я посмотрела на него высокомерно. Он сказал:

"Я угощу вас стаканом пива, и знайте, что это вас ни к чему не обязывает"".

24.11.1923

"Из Госиздата к Ахматовой. Милая – лежит больная. Невроз солнечного сплетения. У неё в гостях Пунин. Она очень возмущена тем, что для "Критического сборника", затеваемого издательством "Мысль", Ив. Разумник взял статью Блока, где много нападков на Гумилёва.
- Я стихов Гумилёва не любила... вы знаете... но нападать на него, когда он расстрелян. Пойдите в "Мысль", скажите, чтобы они не смели печатать. Это Ив. Разумник нарочно".

25.11.1923

"... по дороге зашёл к Ахматовой. Она лежит, - подле неё Стендаль "De l’amour" ("О любви"). Впервые приняла меня вполне по душе.

"Я, говорит, вас ужасно боялась. Когда Анненков мне сказал, что вы пишете обо мне, я так и задрожала: пронеси Господи".

Много говорила о Блоке.

"В Москве многие думают, что я посвящала свои стихи Блоку. Это неверно. Любить его как мужчину я не могла бы. Притом ему не нравились мои ранние стихи. Это я знала – он не скрывал этого. Как-то мы с ним выступали на Бестужевских курсах – я, он и, кажется Николай Морозов. Или Игорь Северянин? Не помню.
(Потому что мы два раза выступали с блоком на Бестужевских – раз вместе с Морозовым, раз вместе [с] Игорем. Морозова тогда только что выпустили из тюрьмы...)
И вот в артистической – Блок захотел поговорить со мной о моих стихах и начал:

"Я недавно с одной барышней переписывался о Ваших стихах".

А я дерзкая была и говорю ему:

Ваше мнение я знаю, а скажите мне мнение барышни..."

Потом подали автомобиль. Блок опять хотел заговорить о стихах, но с нами сел какой-то юноша-студент..."

Ахматова не зря боялась публикации Чуковского, она предчувствовала, во что это может вылиться.
Ещё в 1921 году Чуковский прочитал в Доме Искусств лекцию: Ахматова и Маяковский. В рассматриваемое нами время Чуковский перерабатывал своё выступление в статью, которая немного позднее и была опубликована. Противопоставление в статье салонной поэзии Ахматовой и пролетарской поэзии Маяковского спровоцировало травлю Ахматовой в советской прессе, которая вызвала негласное постановление ЦК партии о нежелательности публикации стихов Ахматовой. С 1925 по 1935 год стихи Ахматовой не печатались, и она была вынуждена зарабатывать себе на жизнь литературными переводами (и улучшать свою прозу!); в частности, она перевела письма Рубенса.

04.12.1923

"Первым делом к Ахматовой. Встретили великосветски. Угостили чаем и печеньем. Очень было чинно и серьёзно. Ольга Афанасьевна показывала свои милые куклы... Чувствуется, что О.А. очень в свои куклы и в свою скульптуру верит, ухватилась за них и строит большие планы на будущее... Ахматова была смущена, но охотно приняла 3 червонца. Хлопотала, чтобы и Шилейке дали пособие..."

Указатель имён

Леонид Николаевич Андреев (1871-1919).
Юрий Павлович Анненков (1889-1974).
Анна Андреевна Ахматова (Горенко, 1889-1966).
Александр Александрович Блок (1881-1921).
Иван Иванович Греков (1867-1934).
Зиновий Исаевич Гржебин (1869-1929).
Пётр Константинович Губер (1886-1940).
Григорий Александрович Гуковский (1902-1950).
Николай Степанович Гумилёв (1886-1921).
Николай Александрович Добролюбов (1836-1861).
Виктор Максимович Жирмунский (1891-1971).
Эльга Моисеевна Каминская (1894-1975).
Николай Александрович Морозов (1854-1946).
Николай Алексеевич Некрасов (1821-1878).
Николай Николаевич Пунин (1888-1953).
Н. Осинский (Валериан Валерианович Оболенский, 1887-1937).
Ив. Разумник (Разумник Васильевич Иванов, 1878-1946).
Алексей Иванович Рыков (1881-1938).
Наталья Викторовна Рыкова (1897-1928).
Нина Семёновна Рыкова (Маршак, 1884-1938).
Игорь Северянин (Игорь Васильевич Лотарёв, 1887-1941).
Фёдор Кузьмич Сологуб (1863-1927).
Ольга Александровна Спесивцева (1895-1991).
Ольга Афанасьевна Глебова-Судейкина (1885-1945).
Николай Семёнович Тихонов (1896-1979).
Корней Иванович Чуковский (1882-1969).
Вальдемар Казимирович Шилейко (1891-1930).
Павел Елисеевич Щёголев (1877-1931).
Борис Михайлович Эйхенбаум (1886-1959).
Абрам Маркович Эфрос (1888-1954).

[Yorik]

Александр Блок в последние годы жизни

Уважаемые читатели!
Данный выпуск рассказов об Александре Блоке, как и два следующих с таким же названием, основаны на воспоминаниях Надежды Павлович.

А. Блок перед выступлениями всегда очень волновался. Но его беспокоил не страх неуспеха, а чувство глубокой ответственности.

Когда Блок читал свои стихи, он стоял, немного наклонившись вперед, опираясь о стол кончиками пальцев. Жестов он почти не делал. В его выговоре был некоторый дефект, особенно выделялись звуки "т" и "д". Блок очень точно и отчетливо произносил окончания слов, при этом разделял слова небольшими паузами.
Чтение его было строго ритмично, но он никогда не "пел" свои стихи и не любил, когда "пели" другие.

Блок любил порядок во всем. В последние два года у Блоков уже не было домработницы. Блок сам таскал дрова на второй этаж, а частенько ему приходилось и самому убирать квартиру. Он тогда наводил в ней фантастический порядок. Блок говорил:

"Этот порядок мне необходим, как сопротивление хаосу".

Блок говорил:

"Я все всегда могу у себя найти. Я всегда знаю, сколько я истратил. Даже тогда, когда я кутил в ресторанах, я сохранял счет..."

Когда Блока спросили, неужели он никогда не терял своих записных книжек, он ответил:

"У меня их 57. Я не потерял ни одной. И если уж потеряю, то все разом".

[Всего у Блока была 61 одна записная книжка, но 15 из них он сжег в 1921 году.]

До гимназии Блок жил довольно уединенной семейной жизнью и почти не встречался со сверстниками. Когда он первый раз вернулся из гимназии, он был взволнован, но сдержан. Мать долго допытывалась, что же было в классе. Саша долго молчал, а потом тихо сказал:

"Люди".

Однажды при Блоке зашел разговор о том, что скоро детей будут отбирать у матерей для коммунистического воспитания. Блок долго не вмешивался в спор, а потом неожиданно сказал:

"А может быть, было бы лучше, если б меня... вот так взяли в свое время..."

Блок как-то сказал о себе:

"Хоть я и ленив, я стремлюсь всякое дело делать как можно лучше".

После поэмы "Двенадцать" многие поэты и писатели перестали здороваться с Блоком, в том числе и Владимир Пяст (Владимир Алексеевич Пестовский), который долго не подавал ему руку. Блок говорил о нем:

"Я его понимаю и не сержусь на него".

Наконец Пяста уговорили помириться с Блоком, и на одном вечере в Доме искусств он подошел к Блоку с протянутой рукой. Блок улыбнулся и ответил на рукопожатие, но прежняя близость между ними так и не восстановилась.

Следует отметить, что Блок был очень добрым человеком. Если какой-нибудь хороший человек или знакомый поступал плохо, то Блок говорил:

"Это только факт", -

но никогда не ставил креста на человеке.

[Yorik]

Россини и другие



Волнение
На светском рауте одна из дам, обладавшая весьма скромными вокальными данными, собралась исполнить одну из арий Россини. Присутствовавшему тут же композитору дама призналась:

"Я так страшно волнуюсь".

Россини согласно кивнул головой:

"Да, я тоже".

Память Россини
Однажды Россини посетил званый вечер, на котором Альфред де Мюссе прочитал свое новое стихотворение. Россини, обладавший феноменальной памятью, решил подшутить над поэтом. Он подошел к нему и спросил:

"Чьи стихи вы читали? Я как-то забыл автора".

Мюссе холодно поклонился и ответил, что автором прозвучавших строк является он. Россини возразил:

"Не может быть! Я помню их еще с детства".

После чего он слово в слово прочитал все услышанное стихотворение. Потом Россини расхохотался и признался озадаченному поэту в своей шутке.


Друзья Россини
Однажды у Россини спросили, кто его лучшие друзья. Композитор тут же назвал Моргана и Ротшильда. Вопрошающий сказал:

"Конечно, вы выбрали себе таких богатых друзей, чтобы время от времени занимать у них деньги".

Россини возразил:

"Отнюдь, я считаю их друзьями, потому что они никогда не просили у меня денег взаймы!"

Россини и теория
Композитору однажды показали газету, где утверждалось, что он не в ладу с теорией музыкального искусства. Россини только отмахнулся:

"Ерунда, это все домыслы праздных критиков. Теория - это единственная дама, с которой я никогда не поссорюсь".

Лучше бы писал дядя
Когда композитор Мейербер умер, его племянник сочинил в память своего знаменитого дядюшки траурный марш и попросил Россини прослушать его. После исполнения марша Россини сказал:

"Было бы лучше, если бы дядя сочинил траурный марш в вашу честь".

Еще немного тише
Упомянутый выше Джакомо Мейербер однажды репетировал свою оперу "Пророк". В одном месте ударник должен был нанести очень тихий удар по барабану, что он и сделал. Композитор прервал исполнение и попросил ударить немного потише. Музыкант исполнил указание композитора, но тот все равно был недоволен и попросил ударника выполнить удар как можно тише.
Тогда музыкант просто не стал бить по барабану.
Мейербер просиял:

"Чудесно, почти то, что требуется, но не могли бы вы попробовать еще немного тише".

[Yorik]

Александр Блок в последние годы жизни

В последние месяцы Блок часто заговаривал о своей "конченности" как поэта, и о близкой смерти. О своем возможном (и приближающемся) юбилее он говорил:

"Я не хочу никаких юбилеев. Я и после смерти боюсь памятников, а пока жив - никаких чествований. После юбилея я и сам буду чувствовать себя мощами... Сейчас я еще надеюсь, что буду писать, а тогда и надеяться перестану".

О своем творчестве Блок говорил:

"Я писал на одну и ту же тему сначала стихи, потом пьесу, потом статью".

Еще в юности Блок думал, что он должен продолжать дело Лермонтова, но долга этого не выполнил. Он пояснял:

"Тут и моя вина, и разница в исторических условиях. У Пушкина и Лермонтова была твердая культурная почва, успевшая отстояться после петровской эпохи. А у нас всю жизнь под ногами кипела огненная лава революции, все кругом колебалось, пока не рухнуло".

Блок говорил о своих "Стихах о Прекрасной Даме":

"Только это я еще и люблю".

Часто говорили о переходе образа Прекрасной Дамы в образ Незнакомки, а потом России. Блок был этим недоволен и категорически не соглашался с такими толкованиями:

"Они противоположны. Незнакомка - антитеза. Никакого перехода от одного образа в другой нет. А Россия - это особая статья... Когда я слышу об этом переходе образов одного в другой, то только машу рукой. Значит, ничего не поняли. Кто их смешивает, ничего не понимает в моих стихах..."

Когда хвалили его "Незнакомку" или "Снежную маску", Блок иронически говорил:

"Незнакомка шаталась по Петроградской стороне, по Зелениной, у моста".

Блок иногда говорил о конце своего рода, о справедливом возмездии, о том, что у него никогда не будет ребенка. На вопрос, а был ли, он отвечал:

"Был. В Польше. Она была простой девушкой, осталась беременной, но я ее потерял. И уже никогда не смогу найти. Может быть, там растет мой сын, но он меня не знает, и я его никогда не узнаю".

(Почему-то Блок всегда представлял этого ребенка сыном.)

О своем творчестве Блок говорил:

"Если рассматривать мое творчество, как спираль, то "Двенадцать" будут на верхнем витке, соответствующем нижнему витку, где "Снежная маска".

В начале зимы 1920 года Блок возвращался вечером из дома Мурузи на Литейном с Н. Павлович. Снег, метель. На Горбатом мосту через Фонтанку, близ цирка, Блок вдруг остановился и сказал:

"Так было, когда я писал "Двенадцать". Смотрю, Христос! Я не поверил - не может быть Христос! Косой снег, такой же, как сейчас. Он идет. Я всматриваюсь - нет, Христос! К сожалению, это был Христос - и я должен был написать".

[Yorik]

Всеволод Гаршин в воспоминаниях Ф.Ф. Фидлера

Русский писатель Всеволод Михайлович Гаршин (1855-1888) прожил очень короткую жизнь, которая была омрачена его неизлечимой болезнью.
Все воспоминания о Гаршине, приведённые в данном выпуске, взяты из литературных дневников Фёдора Фёдоровича Фидлера (1859-1917), крупнейшего переводчика произведений русских писателей и поэтов на немецкий язык.
Фидлер (настоящее имя Фридрих Людвиг Конрад Фидлер) происходил из семьи поволжских немцев, но родился и всю жизнь провёл в Петербурге. Он с раннего детства прекрасно владел русским языком, а со студенческих лет вошёл в литературную жизнь столицы и был лично знаком со многими российскими литераторами того времени.
Предлагаемый вашему вниманию выпуск составляют, в основном, извлечения из дневников Фидлера, лишь иногда немного переработанные.

Фидлер познакомился с Всеволодом Гаршиным в октябре 1883 года. Вот его первые впечатления о писателе:

"Ему 28 лет, и облик его производит, на первый взгляд, неприятное впечатление, но постепенно он располагает к себе глубокомыслием и одухотворённостью. Со мной он вёл себя по-товарищески просто, радушно, скромно и искренне... Мы говорили о новейшей русской литературе, пили кофе, курили и расстались, пообещав обменяться визитами".

Самую подробную запись о Гаршине Фидлер сделал в своём дневнике 1 декабря 1883 года:

"Он служит секретарём в железнодорожной компании и занят лишь три-четыре часа в день (контора находилась тогда в здании Александринского театра).
Он нигде не учился, но был одно время вольнослушателем в нашем университете.
Мы заговорили о "Красном цветке".

"Был ли у Вас такой же объект наблюдения?"

"Да, я сам".

Я не вполне его понял и вопросительно на него посмотрел; он опустил голову и мрачно сказал:

"Когда мне было 18 и 25 лет, я страдал от умопомешательства; но меня вылечили... Докуривая сигарету, я касался языком остывшего пепла и говорил о мазях и кислотах — совсем как герой моего рассказа... Однажды началась ужасная гроза; я боялся, что погибнет весь дом и, чтобы избежать этого, распахнул окно и стал держать палку у крыши (моя комната находилась в верхнем этаже) — я хотел сделать моё тело громоотводом".

Он прост, откровенен и радушен, хотя мне порой казалось, что он не вполне излечился от своей болезни".

"Тип внешности у него, скорее, восточный, нежели русский; но он уверяет, что он — чистокровный русский. Татары и евреи заговаривают с ним на улице на своём родном языке, думая, что перед ними — представитель их национальности".

"У него своеобразная манера сидеть. У меня дома я обратил внимание, что он сидит на корточках, т.е. взобравшись с ногами на стул и опустив туловище, - казалось, сидит безногий человек. Точно также, поджав ноги, сидел он и сегодня в углу широкого дивана".

Дополняет представление о Гаршине следующие записи:

"Он был приветливым, тихим человеком, доверчивым и способным вызвать доверие, но его нельзя назвать сердечным;
я ни разу не видел его смеющимся — лишь улыбающимся;
не помню, чтобы он хоть раз говорил о своей радости или боли — эти чувства никогда не отражались на его лице;
ни разу не слышал, чтобы он удивлённо воскликнул, поморщился от недовольства, выразил восхищение — он всегда оставался ровным"

.

"Живопись он понимал и любил, музыку — нет".

Гаршин довольно много знал о своей болезни, что следует из записи Фидлера от 11 февраля 1884 года:

"Вчера заехал за Всеволодом Гаршиным и отправился вместе с ним к известному писателю Якову Петровичу Полонскому. По дороге он признался, что его — с этим согласен и психиатр — каждый день может настигнуть припадок его застарелой, однажды излеченной болезни — умопомешательства. Рассказывал мне о своих наблюдениях за симптомами, описал ощущения, которые вызывает в нём нарастающая болезнь, и сердце моё трепетало от сострадания к несчастному".

К сожалению, Фидлер почти не сохранил отзывов Гаршина о современных российских писателях:

"В моей памяти сохранились лишь очень немногие из его отзывов о русских писателях.
Он принимал талант Минского, но не слишком любил его как человека.
Надсона же признавал и как поэта, и как человека.
Посмеивался над стихами Случевского, особенно — над его искусственным языком и надуманной формой".

Было у Гаршина и то, что теперь называется хобби:

"Его любимым домашним занятием было переплетать книги; для этого он имел все необходимые инструменты. Нередко он занимался этим и тогда, когда у него сидели гости; он слушал, рассказывал и сшивал отдельные листы".

Прекрасно характеризует Всеволода Гаршина, как очень скромного человека, такой случай.
В апреле 1887 года Фидлер встретил Гаршина, который только что вернулся с Юга. Фидлер

"обрадовался, увидев его загорелое, дышащее здоровьем лицо. В руке он держал что-то небрежно завёрнутое в бумагу и напоминающее венок.

"Что это у Вас?" -

спросил я его.

"А это листья с пушкинского дерева в Гурзуфе... Я собираюсь подарить их нынче вечером Полонскому и сказать стихами, что мне явилась тень Пушкина и велела передать этот венок ему, Полонскому".

Вечером мы сидели на юбилее Полонского. Один тост сменяет другой, произносятся речи — Гаршин сидит как ни в чём не бывало. Когда я спросил его, чего же он медлит, он ответил:

"Нет, не буду. Ведь это так нескромно: мне явилась тень Пушкина!"

На том и кончилось".

Гаршин знал, что он может умереть в любой момент, однако у него были широкие литературные планы:

"Год назад [в 1887] он принялся старательно и всесторонне изучать петровскую эпоху; он собирался написать роман из жизни Петра Великого".

Во время беседы Гаршин часто ставил своих собеседников в тупик неожиданными вопросами. Вот парочка зарисовок подобных случаев, сделанных Фидлером.

"Это было однажды у Полонского. Мы стояли у письменного стола, и Гаршин вдруг говорит:

"Представьте себе две горящих свечи - одна большая, другая маленькая. Какую из них следует погасить, чтобы обе стали одинаковой длины?"

"Большую", -

мигом ответил я.

"На этом попадается почти каждый", -

улыбнулся он".

"В другой раз - у него дома - он спросил меня:

"Можете придумать рифму к слову “Америка”?"

"Валерика".

"Что это значит?"

"Родительный от “Валерик”".

"Нет, нужно в именительном".

"Тогда не знаю".

“Истерика”."

Надсон был близким другом Гаршина, поэтому нет ничего удивительного в том, что Фидлер познакомился с Надсоном в доме у Гаршина:

"С Семёном Яковлевичем Надсоном я познакомился у Всеволода Гаршина в понедельник 23 апреля 1884 года. Он носил усы; офицерский мундир был ему очень к лицу. Не подозревая, что в будущем он станет так знаменит, я ограничился в записях того дня лишь одной пометой:

"Держится просто, сердечно и мило".

Помню лишь, что он читал вслух своё стихотворение “Герострат” и демонстрировал с помощью Гаршина способ чтения мыслей. Намеренно говорю: способ.
Каждый из присутствующих должен был записать на бумаге короткий вопрос и сложить листок. Надсон собрал все билетики, заложил руки за спину, затем вынул один билетик, приложил его ко лбу, придал своему лицу таинственно задумчивое выражение, произнёс какой-то ответ, затем развернул листок и прочитал вопрос, который в точности соответствовал ответу, - эффект был огромен.
Уступив нашим просьбам, они разъяснили, в чём здесь хитрость. Гаршин уже заранее сообщил читателю мыслей, какой вопрос он напишет на листке бумаги, и Надсон положил этот листок на самый низ. Взяв билетик сверху, он отвечал на предыдущий вопрос, а новый вопрос запоминал и отвечал на него в следующий раз. Эта изящная игра требует немалой сноровки, которой вполне обладал Надсон".

4 марта 1887 года состоялись похороны С.Я. Надсона. Фидлер с женой уже были на кладбище, когда подъехал фиакр, и из него выскочили Гаршин и Плещеев и подошли к ним.
Фидлер долго гулял с Гаршиным по “Литераторским мосткам”.

"Позже он [Гаршин] стал читать своим тихим маловыразительным голосом стихотворение Полонского на смерть Надсона; читал наизусть, сбился в середине и отошёл в сторону.
Когда тело поднесли к могиле, мы все стояли, поддерживая друг друга, на железной ограде. Кто-то из молодёжи стал срывать себе на память цветы и листья с многочисленных венков, и Гаршин вслух возмущался этим “варварством”, что, впрочем, не помогло".

Во время похорон Надсона произошёл эпизод, который привёл многочисленную публику в некоторое замешательство:

"К ещё незакрытому гробу приблизилась, качаясь, юношеская фигура в лёгком поношенном пальто, с потёртым цилиндром на голове, из-под которого выбивались наружу длинные пряди волос грязно-жёлтого цвета.

"Надсон! –

прокричал он сдавленным голосом, дико взмахивая руками, -

я любил тебя! Я хотел с тобой познакомиться, а теперь ты умер! Надсон, я любил тебя!"

Прокричав и качнувшись назад, он затерялся в изумлённо расступившейся перед ним толпе.

"Кто этот эксцентрик?" -

спросил я стоявшего рядом со мной Всеволода Гаршина (мы с ним держали венок из искусственных цветов).

"Поэт Константин Михайлович Фофанов".

"Не знаю такого".

"Не знаете? О, вокруг него сложилась целая секта поклонников его музы!"

"Но он выглядит прямо как сумасшедший! Или это поэтическое безумие?"

"Он ведёт кошмарный образ жизни, рассказывают вещи, от которых волосы дыбом становятся..."

О последней болезни и о смерти Гаршина я ничего говорить не буду, отмечу лишь, что на похоронах Гаршина выступали многие известные люди того времени, в том числе Анатолий Леман [очень интересный и разносторонний человек] и Иероним Ясинский.
Фидлер описание похорон Гаршина закончил такой заметкой:

"Потом Минский стал читать своё стихотворение, при этом неоднократно останавливался, закрывал лицо руками и всхлипывал, что мне — и другим — показалось притворством; стихотворение заканчивалось патетическими словами, обращёнными к Гаршину и Надсону:

"Без вас нам тяжело, без вас нам стыдно жить!"

Это совершенно безответственная фраза, и вообще слишком много шумят о покойном как о писателе: и как его только не именуют - звездой, освещающей путь к истине, апостолом любви к ближнему и т.д.!
Вполне вероятно, что Гаршин был (так гласит надпись на одном из венков) "безупречным человеком", возможно также, что русская литература утратила в нём, как сказал профессор Сергеевич, свои лучшие надежды, - покойный, бесспорно, являл собой многообещающий талант, однако вехой в развитии русской литературы он не был и никогда не будет".

Указатель имён

Виктор Петрович Буренин (1841-1926).
Анатолий Иванович Леман (1859-1913).
Николай Максимович Минский (Виленкин, 1856-1937).
Семён Яковлевич Надсон (1862-1887).
Алексей Николаевич Плещеев (1825-1893).
Яков Петрович Полонский (1819-1898).
Василий Иванович Сергеевич (1857-1910).
Константин Михайлович Фофанов (1862-1911).
Иероним Иеронимович Ясинский (псевд. Максим Белинский, 1850-1931).

[Yorik]

Александр Блок в последние годы жизни


О немецких романтиках (Тик, Новалис, Брентано, Гофман и др.) Блок говорил так:

"У них нет настоящего величия. Кое-что они увидели в туманах. И в наших снах это было... У них невыразительные лица. С такими лицами нельзя достичь величия. Нет, я серьезно говорю. Они настоящего величия не достигли, не могли достигнуть... Один Брентано - иной. Он мог больше, но как он кончил!..
А Гейне все знал, все помнил, ни одного голубого цветка не забыл..."

4 января 1921 года Н. Павлович справляла второе в Петрограде новоселье. В гостях у нее были Мария Константиновна Неслуховская, Владимир Сергеевич Городецкий, химик Фокин и Блок. Пили разведенный спирт (от Фокина, химик же) и какое-то вино. Дурачась, Неслуховская стала спрашивать Блока:

"По каким местам шаталась Незнакомка?"

Блок обстоятельно, говоря полными предложениями, отвечал:

"Незнакомка шлялась..."

Так и говорил, и точно указывал места и мосты:

"Это мост в конце Зелениной улицы, соединяющий Петроградскую сторону с Крестовским островом. На углу Зелениной улицы и Колотовской набережной был трактир..."

Тогда же Блок признавался:

"Я раньше страшно пил. Бывало так, что падал без чувств и валялся где-нибудь. Сейчас совсем почти не пью".

Но Блок еще был способен к шуткам. Однажды его спросили:

"А как вы почувствовали славу?"

Он ответил:

"Развратился и перестал подходить к телефону".

Блок не позволял своим домашним говорить, что его нет дома, когда он бывал дома, надо было говорить правду: он занят, он не может подойти или принять. Он считал, что правдивость должна быть и в пустяках, иначе не сможешь говорить правду и в большом, в основном.

Осенью 1920 года в переполненном трамвае:

"Как надену кепку и войду в трамвай, сразу хочу толкаться".

Однажды Блок в Шахматове работал в саду. Подошла нищая старуха и стала жаловаться на боль в босых натруженных ногах. Блок тут же снял свои башмаки и отдал ей.

Осенью двадцатого года как-то зашел разговор о Мережковских и других эмигрантах. Блок заметил:

"Я могу пройти незаметно по любому лесу, слиться с камнем, с травой. Я мог бы бежать. Но я никогда не бросил бы России. Только здесь и жить, и умереть".

В начале июня 1921 года уже больному Блоку страшно захотелось в Стрельну, к морю. Ходил он тогда уже с трудом, но взял палку и кое-как добрел до трамвая. В тот день у залива было тихо и очень хорошо. Он долго просидел один, а вернулся и окончательно слег.

[Yorik]

Барон А.А. Дельвиг: анекдоты из жизни поэта и издателя


Оплошность Жуковского
Дельвиг в "Северных цветах за 1829 год опубликовал повесть "Уединенный домик на Васильевском острове", подписанную псевдонимом Тит Космократов. Ее автором был Владимир Павлович Титов (1807-1891), человек разнообразных дарований, позднее известный дипломат, член Государственного совета и председатель Археографической комиссии. Он, кстати, хорошо знал Пушкина с 1826 года и часто с ним встречался.
Вскоре после выхода повести Дельвиг прогуливался вместе с Жуковским по Невскому проспекту, и им встретился Титов. Дельвиг представил Титова Жуковскому как молодого литератора. После представления в голове у Жуковского ничего не тикнуло, он перешел к разговору о современной литературе и сказал Дельвигу:

"Охота тебе, любезный Дельвиг, помещать в альманахе такие длинные и бездарные повести какого-то псевдонима".

Пушкин и Дельвиг
Двоюродный брат Антона Дельвига, Андрей Иванович Дельвиг, в своих воспоминаниях много пишет об отношениях Пушкина и А.А.Дельвига, в частности, он говорит следующее:

"Пушкин в дружеском обществе был очень приятен и ко мне с самого первого знакомства очень приветлив. Дельвиг со всеми товарищами по Лицею был одинаков в обращении, но Пушкин обращался с ними разно. С Дельвигом он был вполне дружен и слушался, когда Дельвиг его удерживал от излишней картежной игры и от слишком частого посещения знати, к чему Пушкин был очень склонен. С некоторыми же из своих лицейских товарищей, в которых Пушкин не видел ничего замечательного, и в том числе с М. Л. Яковлевым, обходился несколько надменно, за что ему часто доставалось от Дельвига".

Старшие безобразники и молодые ...
Летом 1830 года Дельвиги жили на берегу Невы у самого Крестовского перевоза. У них постоянно бывали А.С. Пушкин, его брат Лев, а также двоюродные братья Дельвига Андрей и Александр, и множество их друзей и знакомых. Молодые люди весело проводили время, а по вечерам гуляли по Крестовскому острову.
Как-то августовским вечером, когда белые ночи уже закончились, вся компания отправилась на Крестовский и зашла в местный трактир. В этот вечер Дельвиг, Пушкин и прочие их сверстники решили показать молодежи, т.е. Андрею и Александру Дельвигам, как они вели себя в их годы, потому что по мнению А.С. Пушкина молодежь сделалась какая-то вялая по сравнению с прежней. В трактире они заметили одиноко сидевшего господина, и Дельвиг предположил, что это шпион и его надо прогнать. Сказано - сделано. Но молодежь на такую акцию не решилась, и тогда в атаку пошел сам Дельвиг. Он стал заходить то слева, то справа от одиноко сидевшего господина, и постоянно кружил вокруг него. Потом он возвращался к компании, острил насчет господина и продолжал свою атаку. Братья пытались удерживать Дельвига, чтобы не вышло скандала, но ничего не помогало, и Дельвиг совершал свои проходы. Наконец одинокий господин не выдержал этой психологической атаки и покинул трактир.
Следует заметить, что это происходило в присутствии жены Дельвига, кормившей трехмесячную дочь. Потом вся кампания гурьбой отправилась по дорожкам Крестовского острова, и кто-нибудь из гурьбы приставал к проходившим мимо мужчинам. Молодые Дельвиги пытались прекратить эти проказы, но их уговоры ни к чему не привели. Пушкин и Дельвиг рассказывали, что после выпуска из лицея они вот также гуляли по петербургским улицам и задирали прохожих. При этом Пушкин и Дельвиг насмехались над молодыми людьми, которые не только не пристают к прохожим, но и пытаются останавливать людей, которые на десять и более лет их старше.


Нехватка денег
Летом 1830 года Контрольная комиссия обнаружила, что в свое время А.А. Дельвиг не заплатил с наградной суммы в 1000 руб. положенных 10% в пользу инвалидов Отечественной войны 1812 года. А.Н. Оленин два раза писал к Дельвигу, прося вернуть требуемую сумму. Дельвиг отвечал ему:

"Я не отказываюсь, но нужда заставляет меня медлить".

Эти деньги внесла жена Дельвига в феврале 1831 года уже после его смерти.


Дельвиг и Рылеев
Дельвиг однажды позвал Рылеева в один из ресторанов "с девками". Рылеев смутился и отказался, ответив, что он женат. Дельвиг изумился:

"Ну и что? Почему тебе мешает отобедать в ресторане то обстоятельство, что у тебя есть своя кухня?"

Впечатление о Державине
Когда Дельвиг учился в Царскосельском Лицее (вместе с Пушкиным), на экзамены должен был приехать Державин. Дожидаясь прибытия великого поэта, Дельвиг вышел на лестницу, и тут приехал Державин. Каково же было разочарование юного Дельвига, когда первой фразой из уст великого человека прозвучал вопрос к местному швейцару:

"А где, братец, здесь нужник?"

О смерти
Когда П.А. Вяземский в 1830 году был в Петербурге, он однажды ехал в одной коляске с Дельвигом, и их разговор в какой-то момент затронул тему смерти. Вяземский отмечает, что Дельвиг спокойно и ясно рассуждал об этом предмете, у него не было и тени отвращения или страха. Вяземскому даже показалось, что Дельвиг как будто ожидал смерти. Вскоре Вяземский выехал из Петербурга, и они уже больше не виделись.


О мистике
Дельвиг не любил мистической поэзии и говорил:

"Чем ближе к небу, тем холоднее".

Несостоявшаяся дуэль
Однажды Дельвиг по какому-то пустячному поводу вызвал на дуэль Булгарина. Рылеев должен был быть секундантом у Булгарина, а Нащокин - у Дельвига. Булгарин отказался драться и сказал:

"Передайте барону Дельвигу, что я на своей жизни видел больше крови, чем он - чернил".

Дельвиг очень обиделся и написал Булгарину очень ругательное письмо с подписями многих лиц из числа своих друзей.

[Yorik]

Механику надо знать!

У Крылова над диваном, на котором он обычно любил сидеть или лежать, висела большая картина в тяжелой раме. Кто-то заметил, что гвоздь, на котором висит картина, плохо закреплен, картина может упасть и убить Крылова. На это хозяин спокойно ответил:

"Нет, угол рамы в таком случае должен будет описать непременно описать косвенную линию и миновать мою голову".

В Рай не пустят!

Поэт-сатирик Михаил Васильевич Милонов (1792-1821) как-то пришел к Гнедичу в пьяном виде, оборванный и растрепанный. Гнедич ласково обошелся с ним и растроганный поэт с пьяными слезами сказал, указывая вверх:

"Там, там найду я награду за все мои страдания".

Гнедич возразил ему:

"Братец, посмотри на себя в зеркало, пустят ли тебя туда?"

У пьяного - на языке

Сумароков очень ценил критический дар Баркова и всегда считался с его мнением. Однажды Барков пришел к Сумарокову и начал кричать на весь дом:

"Сумароков – великий человек! Сумароков – первый русский стихотворец!"

Обрадованный Сумароков велел подать водки. Когда же Барков напился, он, уходя, сказал:

"Алексей Петрович, а я тебе солгал: первый-то русский стихотворец – я, второй – Ломоносов, а ты только что третий".

[Иногда в этом анекдоте Барков на первое место ставит Ломоносова, а себя – на второе. – Прим. Ст. Ворчуна]
Реакцию Сумарокова нетрудно представить.


Дело в шляпе

Барков и Сумароков однажды поспорили о том, кто быстрее напишет оду. Сумароков заперся у себя в кабинете, а Барков остался в гостиной. Когда через четверть часа Сумароков вышел из кабинета с готовой одой, он Баркова уже не застал. Слуги передали слова Баркова о том, что его дело в шляпе. Сумароков вошел в гостиную, увидел на полу свою шляпу, а под ней ...


Сострадательный Костров

Дело было при Екатерине II. Однажды в Университете произошло возмущение. Студенты, недовольные своим питанием, разбили несколько тарелок и швыряли пирогами в эконома. При разборе этого дела среди бунтовщиков обнаружили и бакалавра Е.И. Кострова, бывшего официальным университетским стихотворцем. Все удивились, так как Костров был довольно тихим человеком. Да и годы его были уже не те. Ректор спросил его:

"Помилуй, Ермил Иванович, ты-то как сюда попал?"

Добрый поэт ответил:

"Из сострадания человечеству".

Воля дороже

М.М. Херасков очень высоко ценил стихотворный талант Е.И. Кострова, который имел склонность к пьянству. Тогда Херасков поселил Кострова у себя и не позволял ему напиваться. Вскоре Костров заскучал и исчез, не только из дома Хераскова, но и из Москвы. Через некоторое время Херасков получил благодарственное письмо из Казани, в котором Костров также написал, что

"воля для меня всего дороже".

О скотах и людях

Фонвизин однажды так ответил на вопрос, в чем разница между человеком и скотом:

"Разница огромная! Ведь скотина никогда человеком быть не может! А человек, особливо богатый и чванливый, весьма часто становится скотиной".

[Yorik]

Французские поэты-символисты XIX века: взгляд современников

Журналист Жюль Гюре [псевдоним Реми де Гурмона (1858-1915)], сотрудник газеты “L'écho de Paris”, решил собрать мнения всех сколько-нибудь знаменитых французских писателей друг о друге и о школах, по которым они группируются. Ему удалось сделать 64 опроса, по большей части устных, из которых некоторые я и предлагаю вашему вниманию.

Глава Парнасской школы Шарль Мари Рене Леконт де Лилль (1818-1894) на вопрос Гюре о символистах ответил:

"Я решительно не понимаю ни того, что они говорят, ни того, что они хотят сказать... Я думаю, что они тратят время и молодость на произведения, которые сами сожгут через несколько лет. Это удивительно и печально! Я вижусь кое с кем из них, - они говорят очень хорошо, очень ясно, как французы и здравомыслящие люди. Но как только они берутся за перо — кончено дело: пропал французский язык, пропала ясность, пропал здравый смысл. Это поразительно! И что за язык! Вот, возьмите шапку, набросайте туда наречий, союзов, предлогов, существительных, прилагательных, вынимайте наудачу и складывайте, - выйдет символизм, декадентизм, инструментизм и вся прочая галиматья... Это те “любители бреда”, о которых говорит Бодлер. Он советовал подбрасывать кверху типографский шрифт, и когда он упадёт вниз, на бумагу, получатся стихи. Символисты поверили Бодлеру... Они толкуют о музыке! Да что же может быть менее музыкально, чем их стихи? Это неслыханная какофония! Один из них, Ренье, - очень, впрочем, милый молодой человек, - сказал мне однажды:

"Мы пробуем, дорогой учитель!"

"Да пробуйте сколько угодно, -

ответил я, -

это ваше право, но сохраняйте свои пробы для себя, не пробуйте в печатных книгах!"

Это какая-то эпидемия. Стефан Малларме — мой старый приятель, с которым я был очень близок, когда-то я его понимал, а теперь не понимаю".

Анри Франсуа Жозеф де Ренье (1864-1936) - французский поэт и писатель.
Шарль Бодлер (1821-1867) – французский поэт и критик.
Стефан Малларме (1842-1898) – французский поэт.

Писатель Гюисманс в беседе с Гюре так высказался о Жане Мореасе, который придумал термин “символизм” и написал “Манифест символизма”:

"Представьте себе курицу (да ещё валашскую курицу!), которая клюёт мелочи из словаря средневекового языка. И если бы она ещё красивые слова выклёвывала, - нет, у неё вкус караиба!.. Писать “coulomb”, чтобы не написать “pigeon”, - неужели это остроумно?"

Pigeon — голубь, простофиля.
Жорис Карл Гюисманс (Шарль Жорж Мари Гюисманс, 1848-1907) – писатель, первый президент Гонкуровской академии.
Жан Мореас (Иоаннис Пападиамантопулос, 1856-1910) – французский поэт греческого происхождения.

Известный французский поэт и драматург Франсуа Коппе (Coppée, 1842-1908) высказался однажды так:

"Малларме писал когда-то понятные стихи, но при всём моём уважении к его возвышенному уму и безупречной жизни, я должен признаться, что теперь я его не понимаю".

Ему вторит ещё одно светило французской поэзии, Сюлли-Прюдом:

"Я не только не чувствую музыки их стихов, но и самый смысл их для меня совершенно тёмен".

Сюлли-Прюдом (Рене Франсуа Арман Прюдом, 1839-1907) – поэт и эссеист.

Ну, ладно, это были отсталые люди, которые не могли понять “новую линию”, но и Поль Верлен (1844-1896), первым добровольно принявший кличку декадента, признавался:

"О, я не всё у них понимаю, далеко не всё!"

На просьбу Гюре определить, что такое, по его мнению, символизм, Верлен ответил так:

"Знаете, я человек здравого смысла; может быть, у меня другого ничего нет, но здравый смысл есть. Символизм?.. Не понимаю... Это, должно быть, немецкое слово, а? Что бы это такое значило? Мне, впрочем, наплевать. Когда я страдаю, наслаждаюсь, плачу, я знаю, что это не символы... Они мне надоели, все эти цимбалисты! Когда в самом деле хотят произвести переворот в искусстве, поступают не так. В 1830 году шли на битву с одним знаменем, на котором было написано “Эрнани”! А теперь всякий лезет со своим знаменем, на котором написано “Реклама!” Я и сам когда-то шалил, но не имел претензии обращать свои шалости в законы. Я не жалею о том, что писал четырнадцатистопные стихи; я расширял дисциплину стиха, но не уничтожал его... Теперь пишут стихи в тысячу стоп! Это не стихи, а проза, а иногда просто ерунда".

На замечание Гюре, что “молодые” ссылаются, однако, на него, Верлена, тот ответил:

"Пусть мне докажут, что я тут причём-нибудь! Читайте мои стихи".

В продолжение беседы с Гюре Поль Верлен сказал:

"Нам бросили этот эпитет [декадент], как оскорбление; я его принял и сделал из него военный клич, но, сколько я знаю, он не означает ничего специального. Декадент! Да разве сумерки прекрасного дня не стоят любой утренней зари? И потом, если солнце заходит, так разве оно не взойдёт завтра утром опять?"

Вот как Жюль Гюре описывает наружность Верлена:

"Голова состарившегося злого ангела, с нечёсаною, редкой бородой и грубым носом; густые щетинистые брови, точно пучки колосьев, прикрывающие глубокие зелёные глаза; огромный продолговатый череп, совершенно голый и отмеченный загадочными шишками, отражают в этой физиономии странное противоречие упрямого аскетизма и циклопических аппетитов. Его биография есть длинная скорбная драма; его жизнь есть неслыханная смесь острого скептицизма и плотских грехов, завершающихся то садизмом, то угрызениями совести и покаянием, то глубоким падением в искусственном забвении".

В разговоре с Гюре Малларме заметил:

"Назвать предмет - значит уничтожить три четверти наслаждения, даваемого постепенным отгадыванием; надо наводить на него, внушать его. Символ и состоит в таком употреблении тайны. В поэзии всегда должна быть загадка".

Леконт де Лиль о знакомых ему символистах высказался так:

"Они говорят хорошо, очень ясно, как французы и здравомыслящие люди. Но как только они берутся за перо — кончено дело, пропал французский язык, пропала ясность, пропал здравый смысл".

Лоран Тайяд (Tailhade, 1854-1919) на вопрос Гюре о его роли в истории символизма ответил:

"Я никогда не был символистом. В 1884 году Жан Мореас, который тогда ещё не был избранником Сенских нимф, Шарль Винье, Верлен — гордость французской поэзии за последние двадцать пять лет, - и я, не придававший этим беседам иного значения, кроме лёгкой забавы, пробовали мистифицировать податливые умы нескольких дебютантов литературы “цветными гласными”, фиванскою любовью, шопенгауэризмом и разными другими пустяками, которые потом пошли в ход. Я уехал из Парижа и долго прожил в провинции, слишком занятый своими домашними огорчениями, чтобы интересоваться литературной жизнью. Лишь случайно узнал я об инструментизме Гиля, о ересях, раздирающих декадентскую школу, и о пререканиях Верлена с Анатолем Бажю".

Шарль Винье (1863-1934) — поэт и антиквар.
Рене Гиль (Жильбер, 1862-1925) — поэт, теоретик научной поэзии.
Анатоль Бажю (Адриан, 1861-1902) — журналист, издатель газеты “Декадент”.

Кстати, “цветные гласные” ввёл в обиход символистов Артюр Рембо, когда создал сонет “Гласные” (“Voyelles”), в котором написал:

"A – noir, E – blanc, J – rouge, U – vert, O – bleu".

Жан Николя Артюр Рембо (1854-1891) – французский поэт.
По-русски говоря, звук A вызывает ощущение чёрного цвета, E — белого, J — красного, U — зелёного, O — голубого.
Сонет быстро стал популярным, и пошли разговоры о связи цветовых ощущений со звуковыми, а также о соотношениях между ними и состояниями духа.

В поэзии тоже понеслось.
У Метерлинка: “белая бездеятельность”, “голубая скука”, “жёлтые стрелы сожалений” и т.п.
Рене Гиль создал на этой основе свою “эволюционно-инструментистскую” школу; у него оказалось, что звуки арфы белого цвета, скрипки — голубого, флейты — жёлтого и т.д.

К сборнику стихотворений Рембо “Les Illuminations” Верлен написал предисловие, в котором характеризует его так:

"Он состоит из коротких пьес тонкой прозы или обворожительно и намеренно неправильных стихов. Главной идеи в нём нет, или, по крайней мере, мы её не находим. Очевидная радость сознания быть великим поэтом, феерические пейзажи, прелестные наброски смутной любви и огромное, но оправданное честолюбие стилиста, - таково, кажется нам, вкратце содержание сборника. Предоставляем читателю восхищаться подробностями".

Рембо в своей “Алхимии слова” пишет:

"Я издавна считал себя обладателем всех возможных пейзажей и находил смешными знаменитости современной живописи и поэзии. Я любил идиотские рисунки, декорации, занавеси балаганов, раскрашенные вывески, вышедшую из моды литературу, церковную латынь, безграмотные эротические книги, старинные романы, волшебные сказки, маленькие детские книжки, старые оперы, глупые припевы, наивные ритмы. Я мечтал о крестовых походах, о путешествиях и открытиях, оставшихся без описания, о республиках, история которых не написана, о погасших религиозных распрях, переворотах в нравах, перемещениях рас и материков: я верил всем волшебствам. Я изобрёл цвета гласных! A — черное, E — белое, J — красное, O — голубое, U — зелёное. Я определял форму и движение каждой согласной и, при помощи инстинктивного ритма, надеялся изобрести поэтическое слово, которое рано или поздно было бы доступно всем чувствам... Я привык к галлюцинациям: я искренне видел мечеть на месте фабрики, коляски на небесных путях, салон на дне озера; чудовища, тайны; заглавие водевиля вызывало передо мной ужасы. Потом я объяснил мои магические софизмы галлюцинациями слов! Я кончил тем, что признал расстройство моего ума священным. Я ничего не делал, раздираемый тяжёлой лихорадкой, я завидовал счастью животных, гусеницам, представляющим невинность преддверия рая, кротам, сну девственности! Мой характер портился. Я прощался с миром... За всяким существом я видел другие жизни. Этот господин не знает, что он делает: он ангел. Это семейство есть скопище собак. В присутствии многих людей я громко разговаривал с каким-нибудь моментом их другой жизни. Так, я любил свинью..."

Свою исповедь Рембо заканчивает так:

"Это прошло. Я умею теперь поклоняться красоте".

Пеладан написал Жюлю Гюре:

"Вы спрашиваете, что такое магизм? Это — высшая культура, синтез, предполагающий все анализы, высший результат сочетания гипотезы с опытом, верховенство ума и венец науки, соединённый с искусством".

Жозефен Пеладан (1858-1918) — писатель, символист и оккультист, глава ордена розенкрейцеров под именем Сар Меродак.

Писатель Поль Адан (1852-1920), начинавший как ярый последователь натурализма, позднее примкнул к символистам-магам; он говорил Гюре, что если натуралисты и психологи занимались анализом, то символистам предстоит создать синтез.

Шарль Морис (1861-1919) — поэт, критик и теоретик нового искусства писал:

"В глубине души молодых поэтов лежит жажда всего; эстетический синтез — вот чего они ищут!..
Современная литература синтетична; она мечтает воздействовать на всего человека всем искусством ".

Сен-Поль Ру написал Жюлю Гюре:

"В поэтической религии душа есть арфист, арфу которого представляет собой тело. Это пятиструнная арфа. Щипните одну из струн, и вы получите эгоистический и односторонний голос в пустыне; троньте все пять струн — и вот экспансивная любовь, вот симфония... Органически говоря, поэт может, следовательно, быть сравниваем с высшей арфой, обращающейся к маленьким арфам народов... Поэзия, синтез различных искусств, есть единовременно вкус, запах, звук, свет, форма... Поэтическое произведение есть пятигранная призма — sapid-odorante-sonore-visible-tangible".

Сен-Поль Ру (Ру Пьер Поль,1861-1940) — писатель и поэт-символист.

В заключение очерка приведу слова самого Рене Гиля, который писал:

"Для выражения известного состояния духа нужно заботиться не о точном лишь значении слова, о чём до сих пор только и думали; эти слова должны выбираться с точки зрения их звучности, так чтобы их целесообразное, рассчитанное сочетание давало математический эквивалент того музыкального инструмента, который был бы пущен в ход в оркестре для выражения данного состояния духа".

[Yorik]

Михаил Булгаков: страницы из дневника

Осмелюсь предложить вниманию уважаемых читателей несколько фрагментов из дневниковых записей, которые вел Михаил Афанасьевич Булгаков.
Старый Ворчун (Виталий Киселев)

15.02.1922. Верес[аев] очень некрасив, похож на пожилого еврея (очень хорошо сохранился). У него очень узенькие глаза, с набрякшими тяжелыми веками, лысина. Низкий голос. Мне он очень понравился. Совершенно другое впечатление, чем тогда, на его лекции.
Быть м[ожет] по контрасту с профессорами. Те ставят нудные, тяжелые вопросы, Вересаев же близок к студентам, которые хотят именно жгучих вопросов и правды в их разрешении. Говорит он мало. Но когда говорит, как-то умно и интеллигентно все у него выходит. С ним были две дамы, по-видимому, жена и дочь. Очень мила жена...

11.05.1923. Из Берлина приехал граф А. Толстой. Держит себя распущенно и нагловато. Много пьёт.

02.09.1923. Сегодня я с Катаевым ездил на дачу к Алексею Толстому. Он сегодня был очень мил. Единственно, что плохо, это плохо исправимая манера его и жены богемно обращаться с молодыми писателями.
Всё, впрочем, искупает его действительно большой талант.
Он смел, но ищет поддержки и во мне, и в Катаеве. Мысли его о литературе всегда правильны и метки, порой великолепны.

02.09.23. Среди моей хандры и тоски по прошлому, иногда, как сейчас в этой нелепой обстановке временной тесноты, в гнусной комнате гнусного дома [речь идет о знаменитой квартире № 50 в доме № 10 на Большой садовой], у меня бывают взрывы уверенности и силы.
И сейчас я слышу в себе, как взмывает моя мысль, и верно, что я неизмеримо сильнее как писатель всех, кого я ни знаю. Но в таких условиях, как сейчас, я, возможно, присяду.

26.10.23. Повесть моя "Дьяволиада" принята, но не дают больше, чем 50 руб. за лист. И денег не будет раньше следующей недели. Повесть дурацкая, ни к черту не годная, но Вересаеву очень понравилась.

Анекдот, рассказанный Олешей.
В Одессе барышню спросили:

"Подвергались ли вы чистке?"

Она ответила:

"Я девица".

09.08.1924. Новый анекдот: будто по-китайски "еврей" - "там". Там-там-там-там (на мотив "Интернационала") означает "много евреев".

12.09.1924. Новость: на днях в Москве появились совершенно голые люди (мужчины и женщины) с повязками через плечо "Долой стыд". Влезали в трамвай. Трамвай останавливали, публика возмущалась.

В ночь с 20 на 21 декабря 1924.
В Москве событие – выпустили 30° водку, которую публика с полным основанием назвала "рыковкой". Отличается она от "царской" водки тем, что на десять градусов она слабее, хуже на вкус и в четыре раза её дороже. Бутылка её стоит 1 р. 75 коп.

Мальчишки на улицах торгуют книгой Троцкого "Уроки Октября", которая шла очень широко. Блистательный трюк: в то время, как в газетах печатаются резолюции с преданием Троцкого анафеме, Госиздат великолепно продал весь тираж. О, бессмертные еврейские головы.
Положим, ходили, правда, слухи, что Шмидта выгнали из Госиздата именно за напечатание этой книги, и только потом сообразили, что конфисковать ее нельзя, еще вреднее; тем более что публика, конечно, ни уха, ни рыла не понимает в этой книге и ей глубоко все равно - Зиновьев ли, Троцкий ли, Иванов ли, Рабинович. Это "спор славян между собой".

23.12.1924. В[асилевский] же мне рассказал, что Алексей Толстой говорил:

“Я теперь не Алексей Толстой, а рабкор-самородок Потап Дерьмов. Грязный, бесчестный шут”.

В[асилевский] же рассказал, что Демьян Бедный, выступая перед собранием красноармейцев, сказал:

“Моя мать была блядь...”

29.12.24. Водку называют "рыковка" или "полурыковка". "Полурыковка" потому, что она в 30°, а сам Рыков (горький пьяница) пьёт в 60°.

16.01.25. Позавчера был у П.Н. Зайцева на чтении А. Белого. В комнату З[айцева] набилась тьма народу. Негде было сесть...
Белый в черной курточке. По-моему, нестерпимо ломается и паясничает.
Говорил воспоминания о Валерии Брюсове. На меня всё это произвело нестерпимое впечатление. Какой-то вздор символиста...

К этим выдержкам из дневников писателя я хочу приложить один Исторический Анекдот о Булгакове.

В 1935 году на вечеринке у К.А. Тренёва встал Борис Пастернак и предложил тост за Булгакова. Хозяйка дома стала протестовать, что сначала следовало бы выпить за В.В. Вересаева. Но Пастернак твердо стоял на своем:

"Нет, я хочу за Булгакова! Вересаев, конечно, очень большой человек, но он – законное явление. А Булгаков – незаконное!"

[Yorik]

Анекдоты о литераторах

Диалектика

Корней Чуковский вспоминал об одной из проделок Алексея Толстого в Кисловодске, когда писатель разыграл одного простака-курортника. Чуковский пишет:

"Толстой уверил его, будто высочайшая из вершин Кавказа называется "Алла-Верды" и что вечером состоится восхождение. "Алла-Верды" – кабачок, или, вернее, шашлычная, приютившаяся не на горе, а в низине. Вечером мы втроем совершили "восхождение вниз".

"Почему же вниз?" –

удивлялся всю дорогу простак.

"Диалектика" –

совершенно серьезно отвечал Толстой".

Алексей Толстой в луже

Илья Эренбург со слов Максимилиана Волошина рассказывал, что однажды на башне у Вячеслава Иванова

"зашел разговор о Блаватской и Штайнере. Толстому захотелось показать, что он тоже не профан, и вдруг он выпалил:

"Мне в Берлине говорили, будто теперь египтяне перевоплощаются…"

Все засмеялись, а Толстой похолодел от ужаса".

Много лет спустя у Алексея Николаевича спросили, не выдумал ли Макс эту историю с египтянами. Толстой рассмеялся:

"Я, понимаешь, сел в лужу…"

Великий Абрам

Когда в Москву приезжал Андре Жид, Абраму Эфросу поручили сопровождать известного писателя. Андре Жид вернулся во Францию, написал об СССР совсем не то, что от него ожидали в Москве, и Эфроса сослали. Но "времена были еще вегетарианские", и Эфрос попал в Ростов Великий – совсем недалеко от Москвы. Узнав об этом, Мандельштам сказал:

"Это не Ростов – великий, это Абрам – великий".

Оговорка Дельвига

Зимой с 1826 на 1827 г. Лев Сергеевич Пушкин был постоянно в дурных отношениях со своими родителями, за что Дельвиг часто его журил, говоря, что отец его хотя и пустой, но добрый человек, мать же и добрая и умная женщина. Лев Пушкин возразил, что

"мать ни рыба, ни мясо".

Дельвиг вдруг разгорячился, что с ним случалось очень редко и к нему нисколько не шло, и ответил:

"Нет, она рыба".

Интересно, а что бы сказал Фрейд об этой оговорке?


Ошибка Тургенева

Александр Иванович Тургенев (1785-1846) был довольно рассеян. Однажды обедал он с Карамзиным у графа Сергея Петровича Румянцева (1755-1838). Когда за столом Карамзин подносил к губам рюмку вина, Тургенев сказал ему вслух:

"Не пейте, вино прескверное, это настоящий уксус".

Он вообразил себе, что обедает у канцлера графа Николая Петровича Румянцева (1754-1826), который за глухотою своею ничего не расслышит.


Редкая прогулка

Уже упоминавшийся А. И. Тургенев был настоящим обжорой. Вместимость желудка его была просто изумительной. Однажды после сытного и обильного завтрака у церковного старосты Казанского собора он отправился на пешую прогулку.
Это было довольно удивительно для его знакомых, так как Тургенев не очень любил ходить пешком. Вот один из встречных знакомых и спросил его:

"Что это вздумалось тебе идти гулять?"

На что Тургенев спокойно ответил:

"Нельзя не пройтись, мне нужно проголодаться до обеда".

Впрочем, этот же анекдот приписывают и Крылову.


Пиши мизинцем!

Николай Иванович Греч (1787-1867) однажды где-то напечатал, что Булгарин (Фаддей Венедиктович, 1789-1859) в мизинце своем имеет более ума, нежели все его противники.
Вяземский записал, что его знакомый N по этому поводу сказал:

"Жаль, что он в таком случае не пишет одним мизинцем своим".

Экспромт Шатрова

Почти неизвестный ныне поэт Николай Михайлович Шатров (1765-1841) обладал способностью импровизировать, и эти экспромты нередко потешали его современников. Раз у него спросили мнение о стихах Жуковского "Певец в стане Русских воинов" и "Певец в Кремле". Шатров ответил:
"В стане Русских певец
Удалой молодец;
Хоть и много он пьет,
А ни слова не врет.
Но в Кремле наш певец,
Что болтливый скворец,
Хоть ни капли не пьет,
А что слово, то врет".
Этот экспромт стал широко известен в публике. В.А. Жуковский обиделся и при случае написал о Шатрове, что стихотворец постоянно заботится о том, как бы

"известное и обыкновенное сказать необыкновенным образом".

Но это высказывание Жуковского относится к духовным стихам Шатрова, а приведенный экспромт, по-моему, хорош.