7 ответов в теме

[Yorik]

Многие из вас, уважаемые читатели, знают Джонатана Свифта как автора "Путешествий Гулливера" и часто отождествляют автора с самим персонажем. Возможно, что это и справедливо, но Гулливер - это вымышленный персонаж, а в жизни Свифта был замечательный период, когда он (англичанин и англиканский священник) боролся против английского засилья в Ирландии и пытался сплотить ирландский народ в борьбе за свою свободу. Он выступал тогда под псевдонимом Суконщик, хотя все в Ирландии, а также правящие английские круги прекрасно знали, кто скрывается под этим псевдонимом. Итак, вот эта история.

В Ирландии не было своего монетного двора, там с XVI века обращалась монета, которую ввозили из Англии. К началу XVIII века в Ирландии начала ощущаться острая нехватка в разменной монете, а та, что была в обращении, была по большей части стертой и неполноценной.

В Лондоне было принято решение о чеканке новой монеты, но никто и не подумал, чтобы провести его через ирландский парламент, как то следовало бы сделать хотя бы для видимости, а патент на чеканку был передан частному лицу. Этим лицом оказалась герцогиня Кенделл (в Ганновере - София Шуленбург) по прозвищу "ярмарочный столб", а по совместительству - любовница короля Георга I.

Коммерсант Уильям Вуд перекупил этот патент за 10 000 фунтов, и в конце 1723 года первые партии новой монеты начали поступать в Ирландию. На острове стало зреть недовольство: мало того, что были обойдены права местного парламента, так еще ввозимая монета оказалась очень плохого качества. Но этого было мало: оказалось, что стоимость монеты не составляет и 10% от стоимости пошедшей на ее изготовление меди. Шокировало и количество монеты, которое предполагалось отчеканить. При потребности Ирландии в разменной монете объемом около 25 000 фунтов патент давал Вуду право на чеканку 108 000 фунтов в пенсовых и полупенсовых монетах. А это уже был неприкрытый грабеж, так как взамен неполноценной медной монеты с острова вывозилась бы золотая и серебряная монета, что быстро привело бы к разорению страны.

Ирландский парламент направил робкий протест в Лондон, но получил ответ, что вся операция проведена в соответствии с законом, а представленная Вудом монета имеет великолепное качество. Еще бы, несколько монет он сумел изготовить! Тем бы дело и закончилось, но...

В июле 1724 года дублинский типограф Хардинг получил анонимную рукопись под довольно длинным на сегодняшний взгляд названием:

"Письмо торговцам, ремесленникам, фермерам и всему простому ирландскому народу относительно медного полупенса, выпущенного неким Уильямом Вудом с целью ввести его в обращение в этом королевстве. Письмо это показывает, каково значение его патента, какова ценность его полупенса, обязан ли кто-нибудь принимать этот полупенс и как надлежит себя вести, если Вуд или кто-либо другой попытается насильственно навязывать этот полупенс. Письмо это хорошо иметь в каждом семействе".

Далее следовала строка:

"Написано М.Б. Суконщиком".

Хардинг напечатал и пустил в продажу это письмо по самой низкой цене (по требованию автора, не требовавшего себе никакого гонорара), какую только смог себе позволить, лишь бы не в убыток, но ведь речь шла о судьбе всего народа. А письмо было написано от имени уважаемого человека, у которого в Дублине есть своя лавка, что повышало доверие публики к этому труду.

Свифт, а это именно он был под псевдонимом Суконщика, но попробуй докажи, доказывал, что новая неполноценная монета вытеснит из обращения все золото и серебро и станет единственной обращающейся в Ирландии монетой. Суконщик утверждал, что надо всем дружно отказаться от приема новой монеты, чтобы страна не погибла.

Вначале перепуганный Суконщик пишет о своих мерах:

"Что касается меня лично, то я уже решил, что делать: у меня в лавке есть немалый запас ирландских сукон и шелков, и вместо того, чтобы принимать вудовскую дрянную медь, я намереваюсь предложить моим соседям, мясникам, пекарям, пивоварам и другим, товар за товар. А то небольшое количество золота и серебра, что я имею, я буду беречь как кровь сердца моего до лучших времен или до минуты, когда ничего не останется, как подыхать с голода..."

Затем Суконщик удивляется:

"Говорят, что председатель ирландского парламента имеет доход в 16 000 фунтов в год; так вот, ему придется нанять двести пятьдесят лошадей, чтобы доставить домой свой полугодовой доход, и нужно будет иметь несколько погребов в доме, чтобы эту сумму хранить. Но я никак не пойму, что будет с банкирами. Ведь, как я слышал, некоторые из них имеют в наличности такие суммы, как 40 000 фунтов, - для того чтобы привезти эту сумму в вудовских полупенсах, понадобится не менее тысячи двухсот лошадей!"

Далее следует пронзительный вопль:

"Даже ирландские нищие будут разорены, если проникнет в Ирландию проклятый вудовский полупенс!"

Суконщик постепенно внушает своим читателям, что никто в Ирландии не обязан принимать монеты, ввозимые из Англии, это зависит от доброй воли каждого человека, и если все ирландцы откажутся принимать вудовский полупенс, так с этим ничего нельзя поделать.

Заканчивает Суконщик свое послание с неким даже пафосом, вполне понятным и простому человеку:

"Было бы очень тяжело, если бы, если бы Ирландия оказалась на одной чаше весов, а этот человек Вуд на другой; если бы перевесила его чаша другую, то есть наше королевство, с которого Англия получает дохода - и хорошими деньгами - не менее 1 000 000 фунтов в год, а ведь это больше того, что англичане получают со всего остального мира".

Дублинский парламент опять послал свой робкий протест в Лондон, где тоже внимательно прочитали "Письмо Суконщика" и сразу же узнали почерк Свифта. В Лондоне решили смягчить свою позицию: новая комиссия признала законность патента Вуда, одобрила качество его монеты, но ограничила право чеканки суммой в 40 000 фунтов.

Сам Вуд также опубликовал памфлет, в котором доказывал доброкачественность своей монеты и отвергал прочие нападки Суконщика, из осторожности не впадая с ним в полемику. Одна из дублинских газет перепечатала опровержения Вуда.

Казалось бы, что инцидент исчерпан, и все должно успокоиться, как полагали в Лондоне. Так и было бы, если бы этим Суконщиком не был Свифт, который рассматривал первое письмо Суконщика только как пробу сил: вся борьба была еще впереди.
Парадокс: англичанин и англиканский священник поднимает ирландских католиков на борьбу против английских угнетателей за свои права.

[Yorik]

4 августа типографщик Хардинг получает второе "Письмо Суконщика", которое он немедленно публикует. Ему это еще и выгодно, несмотря на крайне низкую цену, так потребовал Суконщик, который, впрочем, не требует гонорара за свои труды.

В новом письме Суконщик анализировал опровержения Вуда и доклад лондонской комиссии.

Вуд рассуждал о недостатке разменной монеты в Ирландии.
Суконщик же рассуждал так:

"Если бы мы пользовались правом чеканки собственной монеты, как это было раньше, - а почему мы теперь не имеем этого, что удивляет всех, в том числе и меня, - мы отчеканили бы разменной монеты на 10 000 фунтов, и этой суммы вместе с наличным запасом, который у нас был, вполне хватило бы. Но Вуд с помощью своих эмиссаров, врагов Божьих и нашей страны, постарался скупить, насколько он сумел, нашу разменную монету, и так возникла нынешняя нужда. Но исправлять ее рецептами Вуда - это равносильно тому, как отрубить руку, чтобы залечить царапину на пальце!"

Вуд доказывал, что полноценность его монеты проверяла комиссия в Лондонском монетном дворе под наблюдением самого Исаака Ньютона, и монета была признана удовлетворительной.
Суконщик не посягает на авторитет Ньютона, но замечает:

"Я слышал о человеке, который, желая продать свой дом, носил с собой в кармане кирпич от дома и показывал его покупателям как образец. Как раз так и обстоит дело с анализом Вуда".

В своих оправданиях Вуд допустил мелкую на первый взгляд промашку. Пытаясь успокоить общественное мнение в его опасениях об утечке из страны золота и серебра, он допускает, что в каждом платеже можно ограничить прием новой монеты несколькими пенсами. Это был не очень умный шаг, так как Суконщик вцепился в него, как терьер в крысу:

"Этот ничтожный, наглый торговец металлом... осмеливается предписывать целой нации, - чего не пытался сделать ни один английский король, - сколько его медной дряни обязаны мы брать... Но его патент вообще никого не может обязывать, на это не имеет законного права и сам король. Этот же Вуд берет на себя всю законодательную власть и претендует на полное господство над имуществом всего народа. Великий Боже!"

Казалось бы, что любому полемисту этого было бы достаточно, но Суконщик продолжает свои нападки:

"Вуд хочет принудить меня принимать пять с половиной пенсов меди в каждый следуемый мне платеж. А я заявляю, что застрелю как разбойников и взломщиков тех, кто захочет заставить меня принять хоть один вудовский грош в платеже в сто фунтов. Нет бесчестия подчиниться льву, но какой человек согласится быть пожранным заживо крысой...
Представьте себе, что сумасшедший приходит в мою лавку с руками полными грязи, поднятой в канаве, и требует десять ярдов материи в обмен на нее. Я пожалею его, посмеюсь над ним, а если потребует его поведение - вышвырну его за дверь. Разве Вуд, предлагая мне свою дрянь в обмен на мое золото и товары, заслуживает лучшего обхождения?"

Очень сильные слова (особенно о крысе) от простого Суконщика, которые доходили до сердца и разума каждого простого ирландца.

В заключение Суконщик предлагает составить декларацию об отказе принимать вудовскую монету и собрать под ней подписи всех жителей Ирландии. Конечно, Свифт понимал, что это неосуществимо даже просто технически, но это был первый печатный призыв к объединенным действиям всех ирландцев. Еще не призыв к бунту, но...

Вудовскую монету уже нигде не принимают, в стране наблюдаются признаки национального единения между непримиримыми прежде противниками, а 13 августа появляется третье "Письмо Суконщика", адресованное "дворянству и помещикам Ирландии".


Начинает Суконщик очень скромно:

"Как сумею я, ничтожный, невежественный лавочник, не искушенный в государственных делах, ответить на такие резонные соображения? Но я попытаюсь это сделать, вооружившись элементарным здравым смыслом, лишенным хитрости, искусства и красноречия".

А далее "ничтожный и невежественный лавочник" излагает чуть ли не целую диссертацию, доказывая, что Ирландия даже в рамках государственного права того времени является такой же свободной страной, как и Англия. Она отнюдь ей не подчинена, а объединена с ней лишь частичной унией в виде королевской власти.

Суконщик суммирует свои аргументы в нескольких положениях, которые звучали как боевые лозунги, но прикрытые протестом против вудовской монеты. Вот наиболее значимые из них.

"Разве не родился народ Ирландии таким же свободным, как английский народ? Разве отказался он от свободы? Разве парламент его не является таким же представителем народа, как и английский? Разве ирландцы не такие же подданные короля, как и англичане? Разве не то же солнце светит им и не тот же Бог их покровитель и защитник? И если я свободный человек в Англии, то становлюсь ли я рабом после шестичасового переезда через пролив?"

"Если свободный народ имеет право претендовать на справедливость, то мы имеем на это по меньшей мере равное право с правом наших английских братьев... и никак не заслужила эта страна быть принесенной в жертву бесчестной жадности одного прожектера".

"Не такому ничтожному человеку как я поднимать вопрос о размерах королевской прерогативы, но я слыхал суждения очень мудрых людей, что королевская прерогатива имеет свои пределы и границы там, где она сталкивается с нарушением благоденствия и благополучия народа".

"Никто до сих пор не был настолько дерзок, чтобы заявить, что ирландский народ исключен из сферы действия того права, каковое принадлежит всем прочим подданным короля. И мы, ирландцы, должны пользоваться теми же свободами и привилегиями, какие имеются у англичан".

"Вуд имел полное право предложить нам свою монету, а мы - на основании закона, разума, нашей свободы и необходимости - имеем право отказаться от нее".

Это была попытка объединить всех ирландцев в борьбе против подчиненного положения своей страны. А политика Англии всегда строилась на стравливании различных социальных и конфессиональных групп Ирландии. В правительственных кругах началась тревога, и ирландский архиепископ Хью Боултон, настроенный против вудовского патента, в эти дни писал:

"Основной закон английского владычества в Ирландии - уметь поддерживать вражду между различными группами, слоями, партиями населения Ирландии. Этому закону сейчас грозит опасность".

[Yorik]

24 августа в день приезда нового лорда-наместника Ирландии и старого знакомого Свифта еще по Лондону Картерета появляется четвертое "Письмо Суконщика". Теперь оно адресовано уже "всему ирландскому народу".

Свифт прекрасно понимал, что кампания против вудовской монеты уже практически выиграна, поэтому он уделяет ей не слишком много внимания, но отмечает одну забавную деталь:

"Один из наиболее удивительных примеров всеобщей оппозиции к вудовской монете в том, что лица, присланные к нам из Англии для занятия церковных, гражданских и военных должностей, все на нашей стороне. Деньги, которые обычно разделяют людей, на этот раз странным образом явились великим объединителем наиболее разделенного народа".

Его больше волнует теперь вопрос о свободе ирландского народа. Ирландия легально не находилась ни в какой форме зависимости от Англии, и Свифт отмечает, что нынешнее положение сложилось в результате насилия со стороны Англии. И Суконщик с иронией замечает, что право насилия это такое право, по которому

"одиннадцать вооруженных людей несомненно справятся с одним человеком в рубашке".

Затем Суконщик наносит страшный удар:

"Состояние тех, которыми управляют без их согласия на то, есть не что иное, как состояние рабства!"

И далее следует чуть ли не революционный призыв ко всему народу Ирландии:

"По законам Бога, природы, государства и вашей страны вы есть и должны быть такими же свободными людьми, как ваши братья в Англии!"

Это уже почти призыв к восстанию, а и за меньшие провинности даже лордам отрубали головы, а простых людей просто вешали.
Поэтому в октябре было опубликовано правительственное постановление об аресте и предании суду типографщика Хардинга. Также объявлялось о награде в 300 фунтов тому, кто сообщит властям настоящее имя Суконщика.

Ха! Ведь английские власти уже после первого письма Суконщика прекрасно знали, кто скрывается под этим псевдонимом. И в Ирландии уже все знали, кто является Суконщиком, но никто в Ирландии и не подумал сообщать об этом английским властям - не нашлось предателя на таком разобщенном острове.

Да власти не очень-то и стремились найти подлинного автора этих писем, ведь Свифт на суде мог оказаться значительно опаснее, чем анонимный Суконщик. А Свифт неофициально дал понять властям, что не допустит осуждения Хардинга и не остановится перед раскрытием своего псевдонима.

На следующий день после опубликования правительственной прокламации у Картерета был устроен официальный прием для дублинской знати, куда был приглашен и декан собора св. Патрика. Свифт пришел в середине приема и сразу привлек всеобщее внимание своим гневным видом. Он сразу же обратился к Картерету:

"Итак, милорд, вчера вы совершили доблестное деяние, опубликовав вашу прокламацию против бедного лавочника, единственная вина которого в том, что он хотел спасти свою страну от разорения! Вы дали прекрасный пример того, что может ожидать эта несчастная страна от вашего управления. По-видимому, вы ждете, что вам воздвигнут медную статую в благодарность за то, что вы сделали для этой деревяшки!"

Острота ("вуд" - дерево) была неожиданной, и весь громадный зал грохнул от хохота.

Картерет промолчал, а Свифт продолжал уже спокойнее, но очень убедительно. Он много чего сказал, но главное было в том, как утверждал Свифт, что в Ирландии не найдется ни одного человека, который бы предал Cуконщика и за гораздо большие деньги, что ни один суд присяжных в Ирландии не осмелится вынести обвинительный приговор типографщику, напечатавшему письма Суконщика.

Свифт поклонился и вышел, а вскоре уже во всех дублинских кабаках и домах повторялись его слова.

Через несколько дней Свифт послал уже за своей подписью письмо лорду-канцлеру Мидлтону, которое тоже предназначалось для печати, но по какой-то случайности не было опубликовано. Это краткая сводка всех писем Суконщика, о котором упоминается только в третьем лице. Но чего стоит такая фраза в середине письма:

"Я считаю своим долгом, так как Суконщик больше не появится на сцене, занять его место".

Свифт в этом письме уточняет и усиливает те взгляды, которые и вызвали появление правительственной прокламации.

Власти и не собирались идти на открытое столкновение со Свифтом, но у судьи Уайтшеда были с ним свои счеты еще с 1720 года.
Уайтшед вызывал по очереди всех присяжных и угрожал им большими неприятностями, если типографщика Хардинга признают невиновным.
За день до суда каждый присяжный получил за подписью Суконщика небольшой "Совет", который был напечатан небольшой листовкой. Суконщик указывал, что признание Хардинга виновным будет равносильно оправданию Вуда и приведет к принуждению принимать его монету.

Присяжные единодушно признали Хардинга невиновным в сеянии смуты путем публикации писем Суконщика.

Уайтшед был взбешен. Вопреки обычной практике уголовного судопроизводства он назначил повторное разбирательство дела при новом составе присяжных.

Следует ли говорить, что повторное разбирательство дела типографщика 28 ноября закончилась еще большим поражением Уайтщеда. Новый состав присяжных не только признал Хардинга полностью невиновным, но и постановил обратиться к властям с протестом против обращения в Ирландии вудовской монеты.

Дублин ликовал. Во всех общественных местах виднелись портреты декана Джонатана, а по Ирландии разнеслась весть об "английском декане", который встал на сторону обездоленного народа. Тогда-то и родилась легенда, что Свифт был потомком древних ирландских королей.


Послесловие

На этом можно было бы и закончить повествование о письмах Суконщика, но хочется сказать несколько слов о продолжении истории с английской монетой в Ирландии.

Хью Боултон послал премьеру Роберту Уолполу тревожное письмо:

"Вся система английского владычества в Ирландии в опасности, если будет существовать то ирландское единство, что создалось в борьбе с вудовской монетой. Выход лишь один: выделить вопрос о монете из всех прочих, признать себя побежденными в этом частном вопросе и тем взорвать базу ирландского объединения".

Так и случилось. Уолпол сразу же понял, что можно немного поступиться престижем, и вудовский патент был аннулирован.

Победил ли Свифт? Если считать отмену вудовского патента победой, то да, победил. Да, он создал блестящее литературное произведение, которое современники сравнивали с речами Демосфена.

Но и все. Патент аннулирован, и из рук Свифта выбито его оружие, а следом за этим рухнуло и призрачное ирландское единство.

А через несколько лет в Ирландии тихо и незаметно появилась монета английской чеканки, против чего так страстно воевал Суконщик. Но теперь уже никто не возмущался. Только декан собора св. Патрика приказал поднять над собором черный флаг, и несколько дней колокола звонили очень печально.
Считалось, что престарелый декан может позволить себе небольшие чудачества.

Об этих днях Хью Боултон вспоминал, что понадобилось бы десять тысяч человек, чтобы арестовать декана.
А Картерет прямо признавал:

"Я управлял Ирландией в эти годы с соизволения Свифта".

Когда в дальнейшем у декана бывали столкновения с английскими властями, добровольная стража из дублинских горожан день и ночь дежурила у его дома.

Было опубликовано еще два письма Суконщика, в которых Свифт говорил ирландцам, что они должны перестать быть рабами, но конкретных путей он не видел, а главное оружие уже было выбито из его рук, и эти письма не имели такого резонанса.

Свифт был так разочарован, что в 1728 году написал Александру Поупу о своем желании быть похороненным в Англии, в Холихеде:

"Я не хочу, поскольку это от меня зависит, чтобы даже тело мое лежало в этой стране рабов".

[Yorik]

Джонатан Свифт: случаи из жизни



Однажды Свифт сказал своему другу Джону Арбетноту:

"Человек лишь изредка возьмет у вас совет, но всегда возьмет у вас деньги; по-видимому, деньги приятней совета".

Однажды у Свифта обедали гости и был подан бифштекс. Свифт взглянул на бифштекс и велел позвать кухарку:

"Бифштекс пережарен, возьмите его на кухню и устройте, чтобы он был зажарен в меру!"

Кухарка от испуга стала заикаться:

"Но ведь это невозможно, ваше преосвященство, вот если бы бифштекс был недожарен..."

Свифт прервал ее:

"Так вот, моя милая, если уж вам суждено делать ошибки, делайте такие, которые поддаются исправлению: сервируйте ваши бифштексы недожаренными".

В письме А. Поупу Свифт писал:

"Главная цель всех моих трудов - раздражать мир, а не развлекать его".

Своему младшему другу Томасу Шеридану Свифт писал:

"Вам надо обращаться с каждым человеком как с негодяем, не говоря ему этого, не бегая от него и не относясь к нему от этого сколько-нибудь хуже".

Свифт часто демонстрировал довольно черный юмор. Однажды он сидел с одним дублинским священником в нижней гостиной. Едва они встали из кресел и отошли, как рухнуло тяжелое зеркало, висевшее над креслами. Перепуганный священник воскликнул:

"Какое счастье, что мы успели встать!"

Свифт его мрачно поправил:

"Что вы успели встать".

Свифт лишь однажды в жизни получил литературный гонорар: его друг поэт Александр Поуп без ведома автора устроил ему 200 фунтов за "Гулливера".
Следует отметить, что за свой перевод Гомера Поуп получил 6000 фунтов.

В 1685 году Свифт повторно сдавал в дублинском университете экзамен для получения степени бакалавра искусств. К учебникам по логике он опять не прикоснулся, а когда его спросили, как же он будет рассуждать, не зная правил логики, Свифт ответил, что сумеет рассуждать и без правил. Это вызвало скандал.
Профессоры все же присудили Свифту искомую степень, но еле-еле, из сострадания, "по особой льготе", как было написано в экзаменационном листе. Все были уверены в ничтожных способностях Джонатана Свифта.

Когда Свифт учился в школе в Килкенни, он где-то купил дряхлую и годную лишь на убой лошадь и гордо привел ее в школу. Шутку никто не оценил, лошадь у него отняли и отвели на живодерню.

Все свои деньги, около 12 000 фунтов, Свифт оставил на сооружение госпиталя для умалишенных и идиотов. С помощью своих лондонских друзей он предпринял необходимые шаги и сделал такие формулировки, чтобы его завещание не могло быть опротестовано или оспорено.

[Yorik]

Первым значительным произведением Свифта была "Сказка бочки". Русскому читателю это название ничего не говорит, но оно восходит еще к Томасу Мору, который пустил это выражение в оборот – оно означает бессмысленную болтовню.

Когда в 1710 году Свифт прибыл в Лондон, проигравшие парламентские выборы виги стремились заполучить в свои ряды его перо. Лорд Галифакс пригласил Свифта на званый обед в свой загородный дом в Хемптон-Корте. За столом Галифакс провозглашает тост за возрождение и победу вигов. Свифт не притрагивается к своему бокалу. Галифакс удивлен:

"Вы не поддерживаете этот тост, доктор Свифт?"

Свифт любезно отвечает:

"Я поддержал бы этот тост, если бы Вы сказали: за покаяние и исправление вигов! Вы ведь знаете, лорд Галифакс, что вы единственный виг в Англии, которого я уважаю".

Свифт не занимал никакой официальной должности, но его перо пользовалось такой популярностью, что многие влиятельные люди и вельможи заискивали перед ним. Он жил очень скромно и решительно отказывался от материальной помощи со стороны своих друзей и политических единомышленников, вплоть до разрыва отношений, хотя постоянно нуждался в дополнительных средствах.
Тем не менее, Свифт по свидетельству одного желчного современника установил в своем доме следующий порядок:

"Было отдано распоряжение, чтобы все являвшиеся на прием для подачи прошений передавали их, опускаясь на колено; он же сидел, окруженный величественным беспорядком. Вокруг него валялись разбросанные, по прихоти Патрика [камердинер Свифта], предметы одежды, ночные сорочки, колпаки и полотенца, полусгоревшие свечи торчали в бутылках, табак плавал в тарелке с жидкой кашей, пол и стулья были усеяны черновиками баллад, распевавшихся на улицах, отрывками речей, которые должны быть произнесены с высоты трона. И если входил в комнату лорд, то хозяин, установивший свои правила поведения, чтобы показать, что он отличен от других и больше других, - хозяин обращается к лорду небрежно:

"Если желаете сесть, можете снять с того стула эти проклятые четки и усесться", -

но если появляется простой смертный, то, идя ему навстречу, он очищает сам место на стуле, посылая Патрика ко всем чертям".

Свифт писал Поупу:

"Я всегда ненавидел все нации, профессии и человеческие объединения и любил человека. Например, я ненавижу племя юристов, но люблю советника такого-то и судью такого-то; также и в отношении врачей... Но главным образом я ненавижу и презираю это животное, именуемое человеком, хотя сердечно люблю Джона, Питера, Томаса и т.д."

В последние годы жизни Свифта его любимым тостом и поговоркой была французская фраза:

"Vive la bagatelle!" ("Да здравствуют пустяки!")

Он всегда произносил ее по-французски, так она звучала лучше.

Афоризмы Свифта:

"Развлечение – это счастье тех, кто не умеет думать".

"Я не встретил ни одного человека, который не умел бы терпеливо, как истый христианин, выносить несчастья ближнего своего".

"Сердиться – это означает мстить самому себе за ошибки других".

"У нас совершенно достаточно религии, чтобы заставить друг друга ненавидеть, но так мало ее, чтобы побудить друг друга любить".

"Как можно полагать, что человечество послушается совета, если оно даже не в состоянии внять предостережению!"

"Человек, однажды солгавший, не понимает, какую обузу он на себя взял: ведь ему придется еще солгать двадцать раз, чтобы поддержать эту первую ложь".

[Yorik]

Однажды вечером в гости к Свифту пришли Джон Гэй (автор "Оперы нищего") и Александр Поуп. Хозяин собрался угостить их ужином, но гости отказались, сообщив, что они уже поужинали и пришли, чтобы побеседовать с деканом.
Тогда Свифт заявил, что он не собирается экономить на друзьях, подсчитал примерную стоимость приличного ужина и вручил каждому по два с половиной шиллинга, несмотря на их протесты.

В 1728 году из-за неурожая картофеля в Ирландии разразился небывалый голод, вымирали целые поселения, но английское правительство предоставило страну собственной судьбе. Тогда в 1729 году Свифт опубликовал свое "Скромное предложение", в котором предлагается своеобразное решение проблемы бедной страны. Следует еще в младенчестве убивать детей ирландских бедняков и их нежное мясо поставлять на кухни английских лордов. Экспорт такого ирландского продукта не представляет опасности для английской экономики, да и Ирландия сумеет обогатиться даже при низких ценах на детское мясо, если спрос на данный продукт будет расти.

Свифт часто мрачно шутил, что английское правительство посылает в Ирландию прекрасных епископов, но ни один из них до места не доезжает. По дороге их убивают разбойники, надевают их одежды, забирают их документы, добираются до Дублина и выполняют епископские функции.

Свифт любил рассказывать, что в молодости он прислуживал знатным лицам в кофейне, прислушивался к их разговорам, и от этого у него на всю жизнь испортился характер.

Однажды на обеде у Свифта хозяин обратился к миссис Пилкингтон:

"Признавайтесь, какие у вас есть недостатки".

Дама покраснела, но тут вмешался доктор Дилени:

"А почему у нее должны быть недостатки, мистер декан?"

Свифт ответил лестным комплиментом:

"Видите ли, когда я замечаю в человеке какие-либо достоинства, то я уверен в наличии у него недостатков, иначе нет баланса".

Однажды Свифт рассказал доктору Дилени, как он в университете провалился на экзамене. Дилени вежливо заметил, что Свифт, вероятно, просто не хотел учиться, но декан ответил:

"Нет, я просто был идиотом!"

Однажды миссис Пилкингтон прочитала с разрешения Свифта письмо к нему от Поупа, в котором тот сообщал о большом успехе "Оперы нищего" Гэя, но было видно, что сам Поуп этому не очень рад. Мисс Пилкингтон спросила у декана, почему так, тот улыбнулся и сказал:

"Вы хорошенькая женщина, правда, и вот у вас подруга – такая же хорошенькая женщина. Конечно, вам будет неприятно, если ее будут хвалить в вашем присутствии. Писатели в этом отношении гораздо хуже хорошеньких женщин".

Тут миссис Пилкингтон совсем осмелела:

"А вы сами, сэр?"

Тут Свифт прикрикнул на нее:

"Не говорите глупостей, ребенок, я не писатель!"

Вот как миссис Пилкингтон описывала старого декана:

"Он высокого роста и худой; руки у него маленькие, красивые, горячие, лицо сумрачное, а глаза странные – такие пронзительные..."

Однажды Свифт сочинил такую формулу:

"Забавы – счастье тех, кто не умеет думать".

[Yorik]

Поуп о Свифте

Поэт Александр Поуп (1688-1744) очень лирично описал внешность своего друга Свифта:

«Глаза у него голубые, как небо, и в них светится очаровательное лукавство».

Но Поуп был близким другом Свифта и всегда говорил (и писал) о нём в добродушно-восторженных тонах.
Большинство же современников описывают Свифта совершенно иначе.


Лицо Свифта

Так, например, граф Оррери (1707-1762), первый биограф Свифта, описывал своего знаменитого современника следующим образом:

«У доктора Свифта лицо было от природы суровое, даже улыбка не могла смягчить его, и никакие удовольствия не делали его мирным и безмятежным. Но когда к этой суровости добавлялся гнев, просто невозможно вообразить выражение или черты лица, которые наводили бы больший ужас и благоговение».

Характер Свифта

О характере Свифта граф Оррери в одном частном письме отзывался ещё более резко:

«Мне очень хочется верить, что характер моего друга Свифта заставит его английских друзей с соблюдением всех приличий спровадить его подальше. Его дух, если называть вещи своими именами, всегда был попросту нестерпим. От этого гения порой не знаешь, чего ждать. Он чаще принимал тон покровителя, нежели друга. Он предпочитал приказывать, а не советовать».

Испытания Свифта (мистер Пилкингтон)

Другой биограф Свифта, известный английский драматург Ричард Шеридан (1751-1816), более подробно говорит о “нестерпимости” своего героя:

«Когда он видел кого-либо впервые, то имел обыкновение испытывать характер и склонности новых знакомых каким-нибудь коротким вопросом в нарочито грубой форме. Если это воспринималось с кротостью, и Свифт получал беззлобный ответ, он потом заглаживал грубость утончённой любезностью. Но если он замечал признаки возмущения, задетой гордости, тщеславия или самомнения, то прекращал всякое общение с этими людьми. Это подтверждает случай, про который рассказала миссис Пилкингтон.
После ужина настоятель, выпив вина, слил остатки из бутылки в стакан и, видя, что они мутные, протянул стакан мистеру Пилкингтону и предложил выпить.

“Знаете ли, -

cказал он, -

дрянное вино за меня всегда допивает какой-нибудь бедный священник”.

Мистер Пилкингтон поблагодарил его в том же тоне и сказал, что

“не видит тут разницы, но в любом случае рад принять этот стакан”.

“В таком случае, -

сказал настоятель, -

не надо, я выпью его сам. Вы, чёрт возьми, умней ничтожного священника, которого я несколько дней назад пригласил к обеду. Когда я обратился к нему с этими же словами, он заявил, что не понимает такого обхождения, и ушёл, не пообедав. По этому признаку я определил, что он чурбан, и сказал человеку, который рекомендовал его мне, что не желаю иметь с ним дела”».

[Миссис Летиция Пилкингтон (1712-1750).
Её муж, священник Мэтью Пилкингтон (1701-1774).]


Какая “сказка”!

Как-то в старости Свифт перелистывал свою “Сказку о бочке” и воскликнул:

«Господи! Какой у меня был талант, когда я написал эту книгу!»

Испытания Свифта (леди Бёрлингтон)

Вальтер Скотт (1771-1832) в своей биографии Свифта приводит один забавный случай из его жизни, относящийся к 1725 году:

«Во время своего последнего пребывания в Лондоне он [Свифт] поехал обедать к графу Бёрлингтону, который незадолго перед тем женился. Граф, желая, как полагают, немного развлечься, не представил его своей супруге и даже не назвал его имени. После обеда настоятель сказал:

“Леди Бёрлингтон, говорят, вы превосходно поете. Спойте мне что-нибудь”.

Графине эта просьба сделать ему удовольствие, выраженная в столь бесцеремонной форме, была неприятна, и она решительно отказалась.
Тогда Свифт заявил, что всё равно заставит её петь:

“Право, сударыня, кажется, вы принимаете меня за одного из ваших бедных английских священников, которые проповедуют оборванцам. Извольте петь, когда я вас прошу”.

Поскольку граф при этом только рассмеялся, его жена от досады разразилась слезами и ушла.
А когда Свифт снова встретился с ней, то первым делом любезно осведомился:

“Скажите, сударыня, вы всё такая же гордая и злая, как в то время, когда мы в последний раз виделись?”

Она ответила добродушно:

“Нет, достопочтенный настоятель, если хотите, я вам спою”.

И с тех пор он питал к ней глубочайшее почтение».

[Ричард Бойл, 3-й граф Бёрлингтон (1694-1753).
Его жена, леди Бёрлингтон (Дороти Сэвил, 1699-1758).]


Манера поведения

Приведу ещё одно свидетельство графа Оррери о Свифте:

«В его манере разговаривать не было и тени тщеславия. Возможно, он, по его собственному выражению, был слишком горд для тщеславия. Когда он бывал вежлив, вежливость эта оказывалась неподдельной. В дружбе он всегда сохранял постоянство и искренность. Точно также он относился и к врагам».

Следует ещё отметить, что Свифт всегда считал день своего рождения траурным днём.

[Yorik]

Ирландская торговля

Однажды на приёме кто-то провозгласил тост:

"Господин настоятель, выпьем за ирландскую торговлю".

Свифт немедленно отреагировал:

"Сэр, я не пью за покойника!"

Не гордись!

Некий молодой человек очень гордился своим остроумием и умением говорить дерзости. В присутствии Свифта он воскликнул:

"Да будет вам известно, господин настоятель, что я возвысился своим остроумием!"

Свифт отреагировал очень спокойно:

"Вот как! Послушайте же моего совета, снизьтесь!"

Близкая соседка

Один раз некая дама своим длинным шлейфом смахнула скрипку, которая разбилась.
Свифт по-латыни произнёс:

"Увы! Мантуя слишком близкая соседка Кремоны!"

Это замечание Свифта требует более подробного комментария.
Латинская пословица восходит к временам гражданской войны в Риме, когда Август после одного из сражений отдал своим солдатам на разграбление город Кремону. Солдатам этого оказалось мало, и тогда Август разрешил грабить и соседнюю Мантую. Длинный шлейф дамы во времена Свифта назывался “мантуей”, а Кремона славилась изготовлением скрипок.


Оценка Теккерея

Английский писатель Уильям Теккерей (1811-1863) в своё время так подытожил различные отзывы о Свифте:

"Среди всех интриг и тщеславных устремлений Свифт делал добро, причём иногда помогал достойным людям. Его дневники и тысяча устных рассказов о нём свидетельствуют о его добрых делах и грубых манерах. Он всегда готов был протянуть руку помощи честному человеку, он был не расточителен, но и не скуп. Хотели бы вы иметь такого благодетеля, очутившись в нужде? Я предпочел бы получить картофелину и услышать доброе слово от Голдсмита, нежели быть обязанным настоятелю за гинею и обед. Он оскорблял человека, делая ему одолжение, доводил женщин до слёз, ставил гостей в дурацкое положение, изводил своих несчастных друзей и бросал пожертвования в лицо беднякам. Нет, настоятель не был ирландцем - ирландцы всегда помогали людям с добрым словом на устах и с открытым сердцем".

[Оливер Голдсмит (1730-1774).]


Отзыв Вольтера

Вольтер (1694-1778) в своё время посетил Англию, познакомился там с творчеством Свифта и оставил довольно любопытный отзыв о нём в своих “Письмах об англичанах”:

"Мсье Свифт - это Рабле, находящийся в здравом уме и живущий в хорошем обществе. По правде говоря, у него нет той весёлости, но он обладает всею тонкостью, разумом, проницательностью, хорошим вкусом, которых не хватает нашему медонскому кюре. Его стихи отличаются исключительным вкусом и почти неподражаемы, милая приятность присуща ему и в стихах и в прозе; но чтобы понять его как следует, нужно совершить небольшое путешествие в его страну".

[“Медонский кюре” – это прозвище Франсуа Рабле (1494-1553).]


Свифт о себе

В одном письме к Болингброку Свифт объясняет свои попытки сделать карьеру при дворе или в Лондоне:

"Все свои попытки выдвинуться я предпринимал только потому, что у меня нет титула и состояния, дабы люди, восхищаясь моими способностями, обращались со мной как с лордом, справедливо или нет - неважно. Итак, репутация необычайно остроумного и учёного человека заменяет голубую ленту или карету шестернёй".

В “Дневнике для Стеллы” Свифт обращается к своей корреспондентке:

"Я ещё не писал тебе, что лорд-казначей туг на левое ухо, как и я?.. Я не смею сказать ему это о себе; боюсь, он подумает, будто я притворяюсь, чтобы к нему подольститься!"

В другой раз он писал Стелле:

"Я достойно выгляжу лишь при дворе, где нарочно отворачиваюсь от лорда и заговариваю с самым ничтожным из моих знакомых".

Генри Сент-Джон, лорд (виконт) Болингброк (1678-1751).
Эстер Джонсон (Стелла, 1681-1728).


Взгляд недруга

Но так выглядел Свифт в своих глазах, а вот что написал о Свифте некий епископ Кеннет, который относился к нашему герою явно недоброжелательно:

"Когда доктор Свифт вошел в кофейню, с ним раскланялись все, кроме меня. Когда же я явился в приемную залу (при дворе), чтобы подождать начала молебна, доктор Свифт был там в центре всеобщего внимания. Он упрашивал графа... за некоего священника, которому нужно место. Он обещал мистеру ... договориться с лордом-казначеем, чтобы ему выплачивалось жалованье в двести фунтов годовых как священнику англиканской церкви в Роттердаме. Он отсоветовал Ф. Гвинну, эсквайру, входить к королеве с красной сумкой и заявил во всеуслышание, что имеет кое-что передать ему от лорда-казначея. Он вынул золотые часы и, справившись, сколько времени, посетовал, что уже очень поздно. Какой-то человек сказал, что он слишком торопится.

“Что же делать, - сказал доктор, - если придворные подарили мне часы, которые плохо ходят?”

Потом он стал внушать молодому аристократу, что лучший поэт Англии - это мистер Поуп (католик), который начал переводить Гомера на английский язык, и все должны подписаться на это издание.

“Потому что Поуп, - заявил он, - не начнет печатать свой перевод, пока я не соберу для него тысячу гиней”".

Александр Поуп (1688-1744).


Свифт и женщины

Первый биограф Свифта граф Оррери оставил любопытные записи об отношении настоятеля с женщинами:

"Если мы отдельно рассмотрим поведение Свифта по отношению к женщинам, то обнаружим, что он смотрел на них скорее как на бюсты, чем на статуи в целом...
Вы, наверное, улыбнулись бы, узнав, что его дом постоянно был сералем для самых добродетельных женщин, которые навещали его с утра до вечера".

Джон Бойл, граф Оррери (1707-1762).