13 ответов в теме

[Yorik]

Несколько рассказов о жизни Павла I


Первый брак
Павла Петровича оказался неудачным, хотя он и был влюблен в свою жену. Ею стала по выбору Екатерины II в сентябре 1773 года дочь ландграфини Гессен-Дармштадской Вильгельмина, в православии Наталья Алексеевна. Павел ей слепо доверял, а она изменяла великому князю с его лучшим другом графом А.М. Разумовским. Императрица пыталась открыть Павлу глаза на эту связь, но из этого ничего не вышло. Так велико было недоверие сына к матери! Он считал Наталью Алексеевну существом прекрасным и безупречным, а ее отношения с Разумовским, по его мнению, были совершенно невинными и целомудренными. Только в апреле 1776 года после смерти жены от тяжелых родов он узнал правду. Екатерина нашла в бумагах покойной письма к ней Разумовского, содержание которых не оставляло никакого сомнения в сущности их отношений, и ознакомила с ними молодого вдовца.


Странное видение
   Незадолго до своей женитьбы на Вильгельмине Павел однажды засиделся с друзьями до поздней ночи. Он курил трубку и вел различные разговоры. Так как ночь была лунной, то Павел решил инкогнито прогуляться в сопровождении князя Куракина. Стояла ранняя весна, прохладный воздух и лунный свет делали петербургские дворцы волшебным видением. Князь Куракин шутил, а Павел был меланхоличен. После одного из поворотов Павел заметил на крыльце какого-то дома высокого и худого человека, завернутого в плащ и в военной, надвинутой на глаза шляпе. Едва молодые люди миновали его, он сошел с крыльца и подошел к Павлу с левой стороны. Странный спутник не говорил ни слова, черты его лица разглядеть было невозможно, а его шаги издавали звуки, как будто камень ударяется о камень. Он шел рядом с Павлом, почти касаясь его, и левый бок цесаревича стал остывать, как будто он прислонился к глыбе льда. Павла охватила дрожь, и он обратился к Куракину:

"У нас странный спутник".

Куракин удивленно спросил:

"Какой спутник?"

Павел показал:

"Вон тот, что идет слева и стучит каблуками".

Но Куракин никого не увидел. Зато Павел не сомневался в реальности незнакомца и стал внимательно его рассматривать. Он заглянул под шляпу и встретил взгляд, который очаровал и покорил его. Павел дрожал, но не от страха, а от холода. Вдруг раздался странный голос:

"Павел!"

Цесаревич к удивлению Куракина воскликнул:

"Что тебе нужно!"

Незнакомец повторил:

"Павел! Бедный Павел! Бедный государь!"

Павел обратился к Куракину:

"Слышишь?"

Но тот и на этот раз ничего не услышал. А странный спутник продолжал говорить Павлу:

"Не увлекайся этим миром. Тебе недолго в нем жить, Павел".

Молодые люди вышли на площадь около здания Сената. Незнакомец промолвил:

"Прощай, Павел! Ты меня снова увидишь здесь:"

Только тогда Павел узнал орлиный взор, смуглый лоб и улыбку своего прадеда. Они стояли как раз на том месте, где позднее Фальконе по воле Екатерины II воздвиг памятник Петру Великому.
   Сам Павел Петрович придавал своему видению особый смысл. Он был уверен, что это не игра больного воображения. Он рассказал о своем видении и заграницей, где летом 1782 года баронесса Оберкирх и записала этот рассказ.


Второй женой
Павла Петровича по выбору Екатерины стала вюртембергская принцесса София-Доротея, внучатая племянница Фридриха II, принявшая в православии имя Марии Федоровны. Он встретился с нею в Берлине, где скуповатый прусский король чествовал наследника российского престола с необыкновенной пышностью. Они сразу же понравились друг другу, и вскоре последовала свадьба. Екатерина уже задумала отстранить Павла от престола, и для достижения этой цели ей были нужны внуки.


Дети Павла
   12 декабря 1777 года в семье Павла Петровича родился так желаемый им сын Александр. Однако по требованию императрицы этот младенец был отнят у отца с матерью и отдан на попечение особых воспитательниц, которых выбирала сама Екатерина. В особые дни Мария Федоровна могла навещать своего ребенка, но ни ей, ни Павлу не было позволено воспитывать будущего наследника престола. Точно так же были отняты у родителей и остальные сыновья - Константин и Николай. Надо сказать, что той же участи подверглись и дочери Павла.


Намерение Екатерины об отстранении
цесаревича Павла от трона прозвучало открыто в 1793 году на тайном заседании ближайших к трону вельмож. Решался вопрос о женитьбе Александра Павловича, и императрица решительно поставила вопрос об устранении Павла от короны. Однако в совете нашлось несколько упрямцев, которые помешали единогласному принятию этого решения. Дело было отложено.


Новые попытки
   Однако Екатерина не оставляла своей идеи, и в 1795 году попыталась добиться согласия Александра Павловича на отстранение его отца от престола. Александр повел себя уклончиво, и Екатерина ничего от него не добилась. Тогда императрица обратилась к Марии Федоровне, жене Павла, и предложила ей убедить мужа в необходимости отречения от престола. Она даже потребовала, чтобы Мария Федоровна подписала документ об отстранении Павла от престола. Растерявшаяся великая княгиня даже не посмела открыть Павлу эти предложения. Но после смерти матери Павел нашел в ее бумагах этот документ и заподозрил свою жену в предательстве.


Вершина власти
   Павел так долго ждал реализации своих прав на российский престол. Ждал, надеялся и опасался, что его устранят. Ему было уже сорок два года, и положение его было очень непрочным. В ночь с 4 на 5 ноября 1796 года в Гатчине Павлу несколько раз снился тревожащий его сон. Ему снилось, что некая незримая и сверхъестественная сила поднимает его и возносит кверху. Несколько раз он в смятении просыпался, а потом, заметив, что Марья Федоровна не спит, рассказал ей свой сон. Жена в свою очередь призналась, что и ей несколько раз снился тот же сон.
   За обедом он рассказал нескольким друзьям об этом сне, который показался ему многозначительным. Но сотрапезники предпочли отмолчаться по поводу этого сна. В три часа в Гатчину прискакал граф Зубов. Павел пришел в ужас, так как решил, что Зубов прислан для его ареста. Ведь до Павла уже доходили слухи о намерении императрицы отстранить его от престола и заточить в замке Лоде. Но Зубов был бледен, испуган и подобострастен. Он сообщил, что с Екатериной случился апоплексический удар. Граф Н.И. Салтыков еще раньше послал к Павлу гонца с сообщением об ударе, но Зубов сумел обогнать его.
   В четыре часа Павел уже скакал в Зимний дворец. В Петербург он прибыл уже вечером, а по дороге встретил целую вереницу курьеров, которые мчались в Гатчину с вестью об ударе императрицы. Встретил он и Ф.В. Ростопчина. Все спешили известить Павла о предстоящих переменах в его судьбе. В зимнем дворце всем распоряжался Н.И. Салтыков. Он никого не допускал к умирающей императрице, которая, впрочем, лишилась дара речи и уже не могла сделать никаких неожиданных распоряжений. Первыми встретили в Зимнем дворце Павла его сыновья - Александр и Константин. Оба были в гатчинских мундирах, что порадовало отца. Павел тотчас же прошел в спальню императрицы. Распухшая Екатерина неподвижно лежала на постели, дыхание ее было хриплым, а взгляд мутным и бессмысленным. После удара императрицу долго не могли перенести на постель, так как камеристки были не в силах поднять с пола ее тяжелое и жирное тело, а пускать в спальню посторонних не решались. Павел расположился в угловом кабинете рядом со спальней императрицы, так что являвшиеся к нему должны были проходить через спальню с умирающей императрицей.
   Одним из первых прибыл Аракчеев. Он был весь забрызган грязью, так что Александр Павлович повел его к себе и дал ему свою рубашку. Эту рубашку Аракчеев хранил до конца своих дней. В приемных дворца толпились прибывшие гатчинцы, которые резко контрастировали с гвардейцами и придворными. На рассвете 6 ноября Павел вошел в спальню императрицы и спросил у дежурных медиков, есть ли надежда на выздоровление. Медики категорично заявили, что надежды нет никакой.
   Существует предание, что в это время Ростопчин привел к Павлу графа Безбородко, который знал тайну престолонаследия и был в курсе всех замыслов Екатерины. Безбородко с Павлом сели разбирать бумаги умирающей императрицы. В один из моментов он молча указал Павлу на какой-то пакет, перевязанный лентой. Через мгновение пакет уже летел в пылающий камин. Екатерина в этот момент еще дышала. Вскоре из ее горла вырвался последний вопль, и императрица умерла. Так Павел стал императором, а граф Безбородко вскоре был осыпан чрезвычайно щедрыми милостями нового императора.
   Все присутствующие стали тут же бурно выражать свою радость по поводу восшествия на престол Павла Петровича. Правда, искренно радовались немногие, в основном гатчинцы. А большинство дворян действительно от души оплакивали покойную императрицу, которая дала им много льгот. Их страшили уже первые поступки нового императора.
   Так он приказал извлечь из могилы останки Петра III и перенести их из Александро-Невского монастыря в соборную Петропавловскую церковь. Останки убитого царя были извлечены из ветхого гроба и помещены в новый богато украшенный гроб. Павел целовал кости своего родителя и велел своим детям сделать то же самое. 25 ноября Павел короновал покойного царя. Он вошел в царские врата, взял с престола корону и возложил ее сначала на себя, а потом на кости Петра III. 2 декабря гроб с останками Петра III везли из монастыря в Зимний дворец. Гвардия стояла шпалерами, а за гробом велено было идти Алексею Орлову и нести корону убитого им императора.


За несколько дней до своей смерти
Павел катался верхом по парку. Стоял густой туман. Вдруг Павел обернулся к сопровождавшему его обер-шталмейстеру Муханову и стал жаловаться на удушье:

"Как будто меня кто-то душит. Я едва перевожу дух. Мне кажется, я сейчас умру".

Муханов, почему-то дрожа, ответил:

"Это от сырой погоды. Это, государь, иногда бывает, когда туман:"

Вечером накануне своей смерти
Павел пригласил к ужину своих детей, Александра и Константина. Император был весел, громко разговаривал и много шутил. Взглянув в зеркало, Павел пошутил:

"Какое смешное зеркало. Я себя вижу в нем с шеей на сторону".

После ужина вместо обычного приветствия Павел неожиданно сказал:

"Чему быть, того не миновать!"

[Yorik]

Павел Петрович - наследник и император


Павел - ученик
   На уроке истории преподаватель перечислил Павлу около тридцати плохих правителей. Павел крепко задумался о рассказанном. В это время от императрицы принесли пять арбузов, но из них только один оказался хорошим. Тогда юный цесаревич сказал:

"Вот из пяти арбузов хоть один оказался хорошим, а из тридцати государей ни одного!"

Приглашение Д'Аламберу
   Императрица Екатерина II одним из воспитателей к Павлу хотела пригласить прославленного энциклопедиста Д'Аламбера. Тот отверг предложение императрицы и, намекая на геморроидальные колики, от которых по официальной версии умер Петр III, написал в письме к Вольтеру:

"Я очень подвержен геморрою, а он очень опасен в этой стране [России]".

О способностях Павла
в своих записках так писал один из его воспитателей Семен Андреевич Порошин:

"Если бы его высочество был человек партикулярный и мог совсем предаться одному только математическому учению, то бы по остроте своей весьма удобно мог быть нашим российским Паскалем".

О женитьбе
   Как-то раз в веселой компании зашел разговор о женщинах, и кто-то, шутя, сказал, что государю великому князю приспело время жениться. Павел покраснел, стал от стыдливости бегать из угла в угол (хотя прелести любви он познал уже в двенадцатилетнем возрасте) и, наконец, сказал:

"Как я женюсь, то жену свою очень любить стану и ревнив буду. Рог мне иметь крайне не хочется. Да то беда, что я очень резв. Намедни слышал я, что таких рог не видит и не чувствует тот, кто их носит".

Прусский король Фридрих II
так охарактеризовал Павла Петровича в своих исторических штудиях:

"Он показался гордым, высокомерным и резким, что заставило тех, которые знают Россию, опасаться, чтобы ему не было трудно удержаться на престоле, на котором, будучи призван управлять народом грубым и диким, избалованным к тому же мягким управлением нескольких императриц, он может подвергнуться участи, одинаковой с участью его несчастного отца".

Двойник Гамлета
   Когда Павел Петрович с женой путешествовал по Европе под именем князя Северного, в придворном венском театре предполагали поставить "Гамлета". Однако исполнитель главной роли актер Брокман отказался играть. Он заявил, что очень трудно играть эту роль, когда двойник датского принца будет смотреть спектакль из королевской ложи. Император Иосиф пришел в восторг от такого заявления актера, так что представление великой трагедии Шекспира не состоялось.


Людовик XVI и Павел
   В Париже Павел был незадолго до Революции. Король Людовик XVI был в курсе его сложных отношений с матерью и спросил однажды цесаревича:

"Имеются ли в Вашей свите люди, на которых Вы можете вполне положиться?"

На это Павел очень выразительно ответил:

"Ах, я был бы очень недоволен, если бы возле меня находился хотя бы самый маленький пудель, ко мне привязанный. Мать моя велела бы бросить его в воду, прежде чем мы оставили бы Париж".

Сегюр в 1785 году
писал о Павле:

"Павел желал нравиться. Он был образован, в нем замечалась большая живость ума и благородная возвышенность характера: Но вскоре, - и для этого не требовалось долгих наблюдений, - во всем его облике, в особенности тогда, когда он говорил о своем настоящем и будущем положении, можно было рассмотреть беспокойство, подвижность, недоверчивость, крайнюю впечатлительность, одним словом, те странности, которые явились впоследствии причинами его ошибок, его несправедливостей и его несчастий:"

В другом месте он писал:

"История всех царей, низложенных с престола или убитых, была для него мыслью, неотступно преследовавшей его и ни на минуту не покидавшей его. Эти воспоминания возвращались, точно привидение, которое, беспрестанно преследуя его, сбивало его ум и затемняло его разум".

Французский посол
в 1789 году перед отъездом посетил Пала Петровича и записал в своем дневнике:

"Печальная судьба его отца пугала его. Он постоянно думал о ней, это была его господствующая мысль:"

Однажды в присутствии Екатерины
Павел Петрович читал депеши из революционной Франции. В негодовании он воскликнул:

"Я бы давно все прекратил пушками!"

Екатерина спокойно на это отреагировала:

"Ты кровожадный дурак! Или ты не понимаешь, что пушки не могут воевать с идеями?"

По представлению
Павла I в России не было привилегированных сословий. Все сословия равны. Он однажды сказал:

"В России велик только тот, с кем я говорю, и только пока я с ним говорю".

[Yorik]

Иван Иванович Дмитриев и Павел I: арест и награда или, как поэт стал обер-прокурором Сената. Несколько версий одного исторического анекдота

В своё время, в конце XVIII века, много шума наделала история с арестом известного поэта и баснописца Ивана Ивановича Дмитриева (1760-1837). Рассказы об этом происшествии, случившемся в самом начале царствования Павла I, передавались из уст в уста, обрастая всё новыми подробностями, так что вскоре стало почти невозможно понять, что же произошло на самом деле.
Как в старом анекдоте: то ли у N что-то украли, то ли сам N что-то украл, но что-то такое там было.

Попробуем восстановить ход реальных событий, излагая несколько версий данного происшествия.

Известно, что в самом начале царствования Павла I Дмитриев подал прошение об отставке, и в конце 1796 года получил высочайшее разрешение на выход из гвардии в отставку с чином полковника и с мундиром.

Также хорошо известно, что император Павел с первых же дней своего правления стал перестраивать российскую армию на прусский манер, и это вызвало негативную реакцию среди большей части офицерского состава, выражавшуюся, по большей части, в пассивном сопротивлении.

Император Павел был очень недоволен таким положением, и однажды он обратился к группе вызванных гвардейских офицеров:

"Господа, до меня доходит, что господа офицеры гвардии ропщут и жалуются, что я их морожу на вахтпарадах. Вы сами видите, в каком жалком положении служба в гвардии: никто ничего не знает, каждому надобно не только толковать, показывать, но даже водить за руки, чтоб делали свое дело. Кто не хочет служить - поди прочь, никого не удерживают. Я хочу, чтоб каждый знал свою должность. Ежели кто из вас услышит вновь от кого ропот, то приказываю вам таковому отрезать ухо и ко мне принести. Подите и объявите о сем вашим начальникам, и товарищам, господам офицерам, каждый по своему полку".

Дальше начинается разветвление версий происшествия с Дмитриевым.
По одной из них, в самом начале 1797 года император снова созвал множество офицеров гвардии. Он велел обер-полицмейстеру Ефиму Мартемьяновичу Чулкову (1754-?) привести капитана Ивана Ивановича Дмитриева [но он ведь уже в отставке полковником!] и штабс-капитана Василия Ивановича Лихачёва (1761-1802), а затем зачитал анонимное письмо, в котором приведённые офицеры обвинялись в том, что они жалуются на Государя и составляют заговор с целью покушения на Императора.
Все присутствующие были поражены таким обвинением, тем более что Дмитриев и Лихачёв были практически незнакомы между собой, так как Лихачёв по состоянию здоровья много времени проводил в отпуске.
После чтения письма Павел добавил:

"Вот, господа, слышите повторение того, что я объявлял чрез адъютантов ваших. Я не могу оставить дела сего без строжайшего исследования для собственной своей безопасности и в бесчестии для господ офицеров гвардии".

Дмитриев и Лихачёв были арестованы и уведены для допросов, а все присутствовавшие при этом деле стали целовать императору руки и уверять его в своей преданности.

По версии, изложенной племянником поэта Михаилом Александровичем Дмитриевым (1796-1866), события развивались несколько иначе. В день Крещения 1797 года И.И. Дмитриев ещё перед обеднею лежал в постели и читал какую-то книгу. В это время к нему пришёл его двоюродный брат Иван Петрович Бекетов (1766-1835), в мундире и в шарфе, и шутя говорит ему:

"Вот, пра┐во, счастливец! Лежит спокойно, а мы будем мёрзнуть на вахтпараде!"

Через четверть часа Бекетов стал уходить и увидел, что у наружных дверей дома поставлен часовой. Бекетов хотел вернуться назад, но его уже не пустили.
Вскоре к Дмитриеву пришёл второй военный губернатор Петербурга Николай Петрович Архаров (1742-1815) [первым тогда был великий князь Александр Павлович] и очень учтиво сказал ему, чтобы он одевался и ехал с ним.
Дмитриев начал одеваться, хотел причесаться, сделать букли, косу и напудриться, но Архаров сказал, что всё это не нужно. Поэтому Дмитриев наскоро оделся в мундир, с распущенными волосами сел в карету с Архаровым, и они поехали.

Вскоре карета остановилась у императорского дворца. Взойдя на крыльцо, Дмитриев увидел своего сослуживца Лихачёва, привезённого во дворец полицмейстером. Архаров оставил обоих на попечение полицмейстера, а сам по лестнице пошёл во внутренние помещения.
Оба арестанта, а они уже поняли, что их арестовали, одновременно бросились друг к другу с одним и тем же вопросом:

"Не знаешь ли, за что?"

И оба одновременно же ответили:

"Не знаю!"

Вскоре их обоих повели к императору, но чтобы попасть в кабинет Павла I, им пришлось пройти через несколько парадных комнат, наполненных по случаю праздника высшими чинами двора, придворными дамами, генералами, сенаторами и пр.

Когда арестованных ввели в кабинет Государя, тот был окружён лишь членами императорского семейства. Павел обратился к ним с такими словами:

"Господа! Мне подан донос, что вы покушаетесь на мою жизнь!"

При этих словах великие князья Александр и Константин со слезами бросились обнимать отца. Тронутый их рыданиями, Павел продолжал:

"Я хотя и не думаю, чтоб этот донос был справедлив, потому что все свидетельствуют об вас одно хорошее. Особли┐во за тебя все ручаются!"

Последние слова императора относились к Дмитриеву, за которого ручались и наследник престола великий князь Александр, и генерал-майор Фёдор Ильич Козлятьев, и множество других известных лиц.
Павел продолжал:

"Впрочем, я так ещё недавно царствую, что никому, думаю, не успел ещё сделать зла! Однако, если не как император, то как человек, дол┐жен для своего сохранения принять предосторожности. Это будет исследовано, а пока - вы оба будете содержать┐ся в доме Архарова".

Они поселились у Архарова, и в первый день обедали вместе с хозяином. Но так как к военному губернатору начало приезжать множество любопытных, то Архаров предложил им обедать одним в своей комнате, чему все были только рады.

Три дня прожили офицеры у Архарова в неизвестности и тревоге, и все три дня история об их аресте обрастала новыми невероятными подробностями.
Но были в этой истории и забавные моменты. В один из этих дней в комнату к Дмитриеву заглянул хорошо одетый мальчик, который попросил разрешения войти. Это оказался племянник Архарова, который обратился к Дмитриеву с такой просьбой:

"Я слышал, что вы пишете стихи. Я тоже пишу, и пришел попросить вас, чтоб вы поправили".

Теперь настало время изложить версии раскрытия этого дела.

Три дня расследование не давало никаких результатов, пока к генералу Н.П. Архарову не явился Яков Васильевич Лихачёв (1765-1822), младший брат обвинённого офицера, который в день чтения письма был в карауле. Он попросил показать ему анонимное письмо и признал руку одного из крепостных своего старшего брата.
Этот крепостной был взят и признался, что написал данное письмо со злости на своего хозяина, который его часто колотил за пьянство. Он также слышал, что полиция награждает таких доносчиков деньгами.

В другой версии этого популярного анекдота виновным в доносе оказался не крепостной, а лакей Лихачёва, которого он прогнал со службы за нерадивость и воровство.

По версии М.А. Дмитриева, донос написал слуга младшего брата Лихачёва, надеясь таким образом получить свободу. Для достоверности доноса он добавил сюда и Дмитриева.
Архаров же после ареста офицеров начал активно обыскивать одежду слуг арестантов и их близких родственников. В кармане одного из слуг был найден черновик письма к родственникам, в котором он сообщал им, что скоро получит вольную. Сравнили почерк письма с доносом, и слуга был арестован.

Существует также несколько вариантов рассказа о реакции императора Павла на раскрытие этого дела.

На следующий день офицеров Дмитриева и Лихачёва освободили, и Архаров доставил их к императору, который обратился к ним с такими словами:

"Господа, я прошу вас забыть бывшее с вами приключение, которое меня весьма беспокоило. Я рад, что исследование открыло вашу невинность, но вы признаетесь сами, что мне нельзя было поступить иначе".

В такой версии анекдота, ни о каких наградах для ложно обвинённых офицеров речь не идёт.

По другой версии, когда Павел узнал о невиновности арестованных офицеров, он торжественно вернул им шпаги во время развода. При этом прощённый преклонял колено, император же поднимал его и обнимал.
Дмитриев во время этой процедуры обратился к Павлу с такими словами:

"Ваше Величество! Дозволите мне не оскорблять Вас выражениями благодарности, по┐тому что, так как я невиновен, то и милости мне от Вашего Величества никакой не оказано. Но так как гвардия Ваша, Государь, должна стоять выше всякого подозрения, то мне не приличествует более оставаться на службе, и я умоляю Ваше Величество даровать мне отставку".

Павел удивился таким словам своего офицера, обнял Дмитриева и сказал ему:

"В верности вашей я никогда не сомневался, а это только обычная формальность. Я был бы рад, если б вы остались".

Однако Дмитриев продолжал настаивать:

"Убедительнейше прошу Ваше Величество дать мне от┐ставку. Да я, кроме того, и не обладаю нужным здоровьем для того, чтобы оставаться солдатом".

Пришлось Павлу удовлетвориться такими объяснениями Дмитриева и согласиться на его просьбу:

"Ну, извольте. Так как вы этого желаете, то я даю вам разрешение. Однако укажите генерал-прокурору, какое место вы желали бы получить на гражданской службе".

По этой версии анекдота, так Дмитриев и стал обер-прокурором Сената.

В изложении М.А. Дмитриева, когда Павел узнал о невиновности офицеров, он велел великому князю Александру Павловичу спросить Дмитриева: чего он хочет?
Дмитриев же отвечал Александру Павловичу, что он ничего не хочет, кроме спокойной жизни в отставке. Когда великий князь в третий раз пришёл к Дмитиеву и стал настаивать:

"Скажи что-нибудь; батюшка решительно требует!"

Пришлось Дмитриеву заявить, что он хотел бы посвятить свою жизнь служению Государю. После такого ответа Дмитриев был сделан товарищем министра уделов. А уже в 1798 году он получил место обер-прокурора Сената.
О поощрениях для Лихачёва М.А. Дмитриев ничего не говорит.

В действительности всё было немного по-другому. Да, в конце 1796 года Дмитриев подал императору прошение об отставке, получил её с чином полковника и уже готовился выразить Павлу свою благодарность, как на Рождество был арестован вместе с двумя гвардейскими офицерами по анонимному доносу.
Через три дня ложность доноса была установлена, и офицеры были прощены.
Дмитриева пригласили в Москву на коронацию Павла, где он был осыпан ворохом милостей императора, в том числе он стал товарищем министра в департаменте уделов. В том же 1797 году Дмитриев был переведён на должность обер-прокурора 3-го департамента Сената, а в 1798 году он действительно стал обер-прокурором Сената.

[Yorik]

Невнятность речи

Граф Петр Андреевич Шувалов (1771-1808) одно время был генерал-адъютантом Павла I. Известно, что император в минуты гнева или сильного волнения нечетко произносил слова, а то и глотал их. Однажды Павел вышел в дежурную комнату весьма не в духе и быстро проговорил Шувалову:

"Позови Винцингероде".

Шувалову же послышалось, что император сказал:

"Положи винную ягоду в рот".

Он бросился в буфет, где спросил винную ягоду, положил ее в рот и вернулся обратно, полагая, что исполнил повеление императора.
Через час Павел вышел из кабинета и спросил:

"Где же Винцингероде?"

Тут-то все и разъяснилось. Павел расхохотался, сказал Шувалову:

"Экой дурак!" -

и вернулся к себе в кабинет, а Шувалов смог наконец вынуть изо рта винную ягоду.


Еще Муравьевы

Однажды император Павел в сопровождении Михаила Никитича Муравьева (1757-1807) приехал в Первый кадетский корпус. Обходя корпус, он спросил у одного кадета:

"Как твоя фамилия?"

Тот ответил:

"Приказный, Ваше величество".

Павел повернулся к Муравьеву:

"Терпеть не могу приказных, они мне вовсе не нужны. Мне нужно поболее таких людей, как ваше превосходительство: быть этому мальчику Муравьевым".

На следующий день Павел подписал указ о переименовании кадета Приказного в Муравьева.
Вот происхождение одной из ветвей многочисленной фамилии Муравьевых.


Остатки - пажам!

Когда заканчивался ужин во дворце, император Павел брал со стола вазы с остатками конфет и бисквитов и бросал их содержимое в угол комнаты. Ему нравилось смотреть, как пажи, прислуживавшие за столом, старались наперегонки набрать побольше сладостей.


Павел-корабел

На спуске корабля "Благодать" на Адмиралтейских верфях присутствовал император Павел и множество гостей. Вот корабль тронулся с места, но до воды не дошел и остановился на полпути. Все ожидали страшного гнева императора и жестоких кар для строителей корабля, но вышло все иначе. Павел спокойно объяснил своим спутникам причину случившегося, показав свое хорошее знакомство с кораблестроением.


Уважение к народу

Когда Павел I прибыл в Москву на коронацию, он проделал весь путь от Тверских ворот до Кремля верхом, держа свою шляпу в руке. Этим он выражал свое уважение приветствовавшему его народу.


Ограничение роскоши

В Москве же Павел обратил внимание на то, что многие московские вельможи и богачи имеют выезды богаче, чем его придворные. Тогда последовал указ, запрещавший частным лицам запрягать экипажи цугом, а также иметь сопровождающих экипажи гайдуков и скороходов.


Почтительный Буксгевден

Однажды Павел решил наложить эмбарго на все шведские суда, находившиеся в российских гаванях. Граф Федор Федорович Буксгевден (1750-1811) пытался отговорить императора от этого опрометчивого шага, но Павел вспылил:

"Как, разве я не господин у себя в доме?"

Буксгевден спокойно, но почтительно, возразил:

"Нет, ваше величество, взаимные международные отношения утверждены торжественными договорами, которых вы не можете нарушать, не оскорбляя чувства вашей справедливости".

Павел некоторое время помолчал, потом обнял Буксгевдена и отменил свое решение.


Чей указ?

Среди поданных императору на подпись бумаг Павел обнаружил одну, где было написано:

"По указу императорского Величества".

Павел очень рассердился, что пропущено слово "Его", ведь можно подумать, что

"по указу Ея Императорского Величества".

[Yorik]

Шляпы долой!

Однажды император Павел I стоял у окна Зимнего дворца, увидел прохожего и просто так обронил:

"Вот, идёт мимо царского дворца и шапки не ломает".

Царь ничего такого не имел в виду, но его услышали придворные, фраза разнеслась по дворцу, и вскоре последовали оргвыводы: все проходящим и проезжающим мимо дворца было велено снимать шапки. От этой обязанности погода (дождь, мороз) не освобождала, а кучера проезжали мимо дворца, держа шапку в зубах.
Уже в Михайловском замке Павел заметил, что, проходящие мимо дворца снимают шляпы, и поинтересовался причиной такой учтивости. Императору ответили просто:

"По Высочайшему Вашего Величества повелению!"

Павел разгневался:

"Никогда я этого не приказывал!"

И велел отменить этот нелепый обычай, что оказалось сделать труднее, чем его ввести. На углах всех улиц, ведущих к Михайловскому замку, поставили полицейских, которые учтиво просили прохожих не снимать шляп. Мужиков и даже мещан приходилось поколачивать за такое проявление верноподданнических чувств.


Пастор Зейдер

Лифляндский пастор Фридрих Самуил Зейдер (1766-1834), имевший большую библиотеку немецких книг, неосторожно поместил в местной газете объявление с просьбой возвратить взятые у него книги. Рижский цензор Фёдор Осипович Туманский (1746-1810) сразу же донёс императору Павлу I, что какой-то пастор содержит публичную библиотеку для чтения, а властям о ней ничего неизвестно.
Зейдера со всеми его книгами доставили в Петербург, судили как государственного преступника и приговорили к публичному бичеванию и каторге.
Правда, военный губернатор Петербурга Пётр Алексеевич фон дер Пален (1745-1826) приказал бить не по спине привязанного преступника, а по столбу.
После воцарения Александра I Зейдера вернули из Сибири, дали пенсию и определили приходским священником в Гатчине.


Обресков и кофе

Сенатор Пётр Алексеевич Обресков (1752-1814), будучи статс-секретарём императора, во время поездки с Павлом I в Казань впал у того в немилость и старался не попадаться ему на глаза. В день какого-то праздника он, однако, был обязан присутствовать во дворце, но постарался затеряться в толпе.
Лакей, разносивший кофе, заметил Обрескова и, зная об опале последнего, постарался открыть его императору, предлагая сенатору кофе. Обресков стал отказываться от напитка, но тут его заметил Павел I и поинтересовался:

"Отчего ты не хочешь кофе, Обресков?"

Сенатор тихо ответил:

"Я потерял вкус, Ваше Величество".

Павел I был в хорошем расположении духа, ему понравился ответ сенатора, и он сказал:

"Возвращаю тебе его".

Так находчивый сенатор Обресков благодаря присутствию духа снова обрёл милость императора.


Смелый Дехтерев

Однажды императору донесли, что офицер Дехтерев [Николай Васильевич (1775-1831)] собирается сбежать заграницу.
Император велел доставить Дехтерева к себе и грозно спросил:

"Справедлив ли слух, что ты хочешь бежать за границу?"

Дехтерев что-то сообразил и смело ответил:

"Правда, Государь, но, к несчастью, кредиторы не пускают!"

Ответ так понравился Павлу I, что он велел выдать Дехтереву приличную сумму денег и приобрести для него за счёт казны дорожную коляску.


Павел и Ростопчин (2-й вариант)

Однажды Павел спросил графа Фёдора Васильевича Ростопчина (1763-1826):

"Ведь Ростопчины татарского происхождения?"

Граф ответил:

"Точно так, Государь".

Император продолжил вопросы:

"Как же вы не князья?"

Ростопчин невозмутимо объяснил:

"А потому, что предок мой переселился в Россию зимою. Именитым татарам-пришельцам летним цари жаловали княжеское достоинство, а зимним жаловали шубы".

Манифест или ария

Однажды Павел I в порыве гнева решил воевать с Англией и приказал графу Ростопчину, который тогда ведал иностранными делами, немедленно подготовить соответствующий манифест. Как ни доказывал Ростопчин императору все невыгоды от войны с Англией в настоящее время, и какие бедствия она принесёт стране, Павел был непреклонен и велел принести на подпись этот манифест уже следующим утром.
Утром Ростопчин пришёл на доклад к императору с полным портфелем бумаг и документов. Подписав несколько бумаг, Павел спросил:

"А где же манифест?"

Ростопичин указал на свой портфель и сказал:

"Здесь".

Злополучный манифест он положил на самое дно портфеля.
Но вот дошла очередь и до манифеста. Ростопчин опять попытался уговорить императора, тщетно, и Павел I взялся за перо. Но красноречие графа всё-таки сделало своё дело, так как император начал очень медленно подписывать манифест, а потом спросил Ростопчина:

"А тебе очень не нравится эта бумага?"

Ростопчин отвечает:

"Не могу и выразить, как не нравится".

Павел продолжает:

"Что готов ты сделать, чтобы я её уничтожил?"

Ростопчин сообразил, что император может переменить своё мнение, и не знал, что и пообещать:

"А всё, что будет угодно Вашему Величеству, например, пропеть арию из итальянской оперы".

И Ростопчин называет любимую императором арию.
Павел I отложил перо в сторону и велел:

"Ну, так, пой!"

Ростопчин виртуозно запел, вскоре император стал подтягивать ему.
Вот так и не состоялась война России с Англией.


Награды и рога

Павел Петрович призвал к себе графа Ростопчина и сказал ему:

"Так как наступают праздники, надобно раздать награды. Начнём с Андреевского ордена: кому следует его пожаловать?"

Ростопчин сказал, что графу Андрею Кирилловичу Разумовскому (1752-1836), бывшему послом в Вене.
Но Разумовский был любовником первой жены Павла Петровича, Натальи Алексеевны (1755-1776), так что император, изобразив на голове рога, воскликнул:

"Разве ты не знаешь?"

Ростопчин изобразил такой же знак и сказал:

"Потому-то в особенности и нужно, чтобы об этом не говорили!"

[Yorik]

По-родственному

Сергей Васильевич Салтыков-младший (1777-1846) в одном из разговоров утверждал, что ныне царствующий император Павел I является сыном его двоюродного деда, тоже Сергея Васильевича Салтыкова (1726-1765).
Павлу, конечно, донесли об этом, он вызвал своего флигель-адъютанта князя Николая Григорьевича Волконского (1778-1845) [позднее наследовавшего фамилию своего деда фельдмаршала Николая Васильевича Репнина (1734-1801)] и сказал ему:

"Вот что болтает Сергей Салтыков. Возьми с собою четырёх солдат и пук розог. Поезжай к нему, скажи, что его следовало бы сослать в Сибирь, но я поступаю с ним по-родственному, по-отечески: высеки его как можно больнее и приезжай доложить мне".

Так оно и было исполнено, по-родственному.


Славный голос

Летом император Павел обычно жил в Гатчине в довольно скромном и небольшом дворце. Обедал он довольно рано, а после обеда любил отдохнуть в большом кресле напротив распахнутых на балкон дверей. Гатчина на это время замирала, движение экипажей и телег полностью прекращалось, а за тишиной следили специально выставленные на ведущих ко дворцу улицах солдаты.
Однажды паж Яхонтов [в будущем – генерал Александр Андреевич Яхонтов (1786-1862)] шёл во дворец как раз во время отдыха императора. Он вскочил на простенок, прижал своё лицо к окну и стал раскланиваться со знакомыми девицами и корчить им рожи. Те давились от смеха и показывали Яхонтову знаками, что император спит. Но на пажа что-то нашло в этот день: он спрыгнул со стены и прокричал во всю мочь сигнал:

"Слушай!"

Потом Яхонтов убежал, а во дворце начался страшный переполох. Павел вскочил, позвонил и велел выяснить:

"Кто кричал “слушай”?"

Сбежался весь караул, ищут виновного, а его нет.
Императора же разобрало нетерпение, он всё время звонит и требует найти кричавшего. Комендант в страхе повалился на колени перед солдатами и стал умолять кого-нибудь из них взять всю вину на себя, мол, виновного потом отстоят, ведь император – добрый.
Наконец один гвардеец согласился взять вину на себя. Императору тут же донесли, что нашли виновного, и Павел успокоился. Он сел в своё кресло и велел привести солдата. Гвардеец вошёл по всем правилам и вытянулся перед императором. Тот спросил:

"Ты кричал “слушай”?"

Гвардеец смело отвечает:

"Я кричал, Ваше Императорское Величество!"

И тут Павел к всеобщему удивлению неожиданно произносит:

"Какой у него славный голос! В унтер-офицеры его, и сто рублей за потеху".

Жадный Кутайсов

Во время коронационных торжеств Павел не скупился на раздачу имений, чинов и орденов.
Зная доброту императора, Иван Павлович Кутайсов (1759-1834), любимец Павла, уже получивший чин статского советника, попросил у государя ещё орден Анны 2-ой степени.
Павел разгневался, выгнал Кутайсова и, придя к императрице, объявил, что Кутайсов уволен за своё бесстыдство.
С большим трудом лишь фрейлине Екатерине Ивановне Нелидовой (1756-1839) удалось уговорить Павла простить Кутайсова.


Слишком старательный губернатор

Николай Петрович Архаров (1742-1814) пострадал за своё чрезмерное желание угодить императору Павлу. Он был назначен генерал-губернатором Петербурга, и во время коронации награждён двумя тысячами душ.
После коронации Павел возвращался через Прибалтику, а Архаров поспешил в Петербург, где сразу же велел всем обывателям выкрасить ворота своих домов и даже садовых заборов в чёрно-оранжево-белую полоску, как казённые шлагбаумы. Приказ надо было выполнять немедленно, чтобы успеть всё закончить к приезду императора. Обыватели стали возмущаться, маляры тут же взвинтили цены на свои услуги, но делать нечего.
Возвратившийся Павел был очень удивлён увиденной картиной и поинтересовался:

"Что означает эта странная фантазия?"

Павлу объяснили, что полиция принудила обывателей безотлагательно исполнить волю их монарха.
Император рассердился и закричал:

"Так что ж, я дураком что ли стал, чтобы отдавать такие повеления!"

И недавний любимец Архаров вместе с младшим братом Иваном (1744-1815) был немедленно сослан в своё имение Рассказово Тамбовской губернии. Только в 1800 году ему было разрешено поселиться в Москве.


Пётр Пален

В самом начале своего царствования император Павел никак не мог определиться со своим отношением к графу Петру Алексеевичу (Петру Людвигу) Палену (1745-1826). Вначале он сметил его с Курляндского генерал-губернаторства и назначил шефом кирасирского полка. Потом вовсе выгнал его с воинской службы за сношения с Платоном Зубовым (1767-1822), но вскоре простил и назначил его вначале шефом конно-гвардейского полка, а потом и генерал-губернатором Петербурга.
Когда Пален стал шефом конно-гвардейского полка, Павел всё время придирался к офицерам этого полка, часто сажал их на гауптвахту, да и Палену доставалось. Но один случай переменил отношение императора к Палену.
Павел за какой-то проступок наказал сына Палена, Петра Петровича (1778-1864), и отправил его на гауптвахту. Через некоторое время после этого Пален отдавал рапорт императору и выглядел спокойным и даже весёлым. Павел сказал ему:

"Мне досадно, что ваш сын сделал ошибку".

Пален ответил:

"Наказывая его, Ваше Величество поступили по справедливости, и это научит молодого человека быть внимательнее".

Павел пришел в восторг от такого ответа, и с этих пор дела Палена пошли в гору. Вскоре он стал пользоваться неограниченным доверием императора, и сохранял это доверие вплоть до убийства Павла, одним из организаторов которого был именно граф Пален.


Не перечьте императору

Как-то во время пребывания в Павловске императрица Мария Фёдоровна (1759-1828) почувствовала лёгкое недомогание, и врачи сказали, что ей в настоящее время вредна сырость. Дня через три после этого Павел предложил императрице прогуляться по парку. Та посмотрела в окно, увидела пасмурное небо и сказала:

"Я боюсь, что дождь пойдёт".

Тогда Павел обратился к графу Александру Сергеевичу Строганову (1733-1811):

"А вы как думаете?"

Граф ответил:

"Я вижу, Ваше Величество, что небо пасмурно, так что, по всем вероятиям, будет дождь, и даже скоро".

Павел взорвался:

"А, на этот раз вы все сговорились, чтобы мне противоречить! Мне надоело переносить это! Впрочем, я замечаю, граф, что мы друг другу более не подходим. Вы меня никогда не понимаете. Да, кроме того, у вас есть обязанности в Петербурге. Советую вам вернуться туда".

Строганов поклонился и ушёл, чтобы подготовиться к завтрашнему отъезду, но графу поспешили намекнуть, что императору угоден отъезд старого придворного сей же день.


Голос колокола

Павел, ещё будучи великим князем, посетил Вознесенский монастырь, которым управлял преосвященный Сильвестр. Сильвестр встретил Павла Петровича в воротах с колокольным звоном, и наследник заметил, что большой колокол-то разбит. Он обратился к Сильвестру с вопросом:

"Что вы не доносите матушке?"

Сильвестр ответил:

"Он сам просил за себя императрицу при посещении обители. Виноват ли я, что она не услышала его голоса, который громче моего".

Не все награды от меня

Когда Павел награждал обер-церемониймейстера Петра Степановича Валуева (1743-1814) орденом св. Александра Невского, он сказал ему:

"За погребение моей дочери (Ольги Павловны, 1792-1795) вы получили Анну. За погребение моей матери надеваю Александра. Не мне награждать вас Андреем".

[Yorik]

Память об отце

Во времена Павла I на одном из куртагов [приёмный день при дворе] княгиня Екатерина Фёдоровна Долгорукова (1769-1849) обратилась к императору с просьбой помиловать её отца, князя Фёдора Сергеевича Барятинского (1742-1814), и получила отказ. Дело было в том, что Ф.С. Барятинский в своё время участвовал в свержении и убийстве Петра III, так что Павел I сразу же после коронации выслал его в деревню.
Княгиня Долгорукова на этом не успокоилась, обратилась за помощью к фаворитке императора Екатерине Ивановне Нелидовой (1757-1839) и сумела заинтересовать её своим делом.
Когда Павел I подошёл к Нелидовой, та стала говорить императору о княгине Долгоруковой как о дочери, страдающей от несчастья, которое постигло её отца. Павел I, не обращая внимания на Долгорукову, сухо ответил Нелидовой:

"У меня тоже был отец, сударыня!"

Неправильный ответ

Как-то вечером Павел I с женой в карете возвращался в Петербург. Вместе с ним в карете находились великий князь Александр Павлович с женой Елизаветой Алексеевной (Луиза Баденская, 1779-1826) и великий князь Константин Павлович.
Дорога была в ужасном состоянии из-за сильной оттепели, так что карета всё время сильно раскачивалась и грозила опрокинуться в любую минуту. Однако императора это почему-то сильно забавляло, и он спросил старшего сына:

"Боится ли великая княгиня Елизавета?"

Александр Павлович захотел похвалить свою жену и ответил:

"Нет, она не трусиха и не боится ничего".

Веселье императора внезапно прекратилось, и он сухо заметил:

"Вот именно этого я и не люблю".

Александр Павлович попытался исправить положение:

"Она боится только того, чего следует бояться".

Однако он опоздал, и император пришёл в самое дурное расположение духа.


Неудачная клевета

Граф Никита Петрович Панин (1770-1837), сын и племянник известных графов Паниных, Петра и Никиты соответственно, пользовался расположением великого князя Павла Петровича. В своих интересах он решил окончательно рассорить императрицу Екатерину II с сыном, и однажды попросил аудиенцию у великого князя.
Павел Петрович принял Панина, и тот со смущённым видом стал докладывать великому князю о том, что императрица готовит заговор с целью убийства Павла Петровича. Услышав этот рассказ, Павел Петрович попросил Панина составить список заговорщиков, и тот исписал целый лист, причём всё это было плодом его фантазии. Потом великий князь попросил Панина подписать этот лист, выхватил его из рук клеветника и закричал:

"Убирайтесь отсюда, предатель, и не показывайтесь никогда мне на глаза!"

Потом Павел Петрович рассказал эту историю Екатерине II и показал ей этот список. Императрица тоже была возмущена таким вероломным поступком и несколько охладела к Н.П. Панину, что, впрочем, не помешало тому сделать очень приличную карьеру при Павле I.
Да, этот список до самой смерти Павла Петровича хранился в особом ящичке у него в спальне.


Красивая фрейлина

Княжна Наталья Фёдоровна Шаховская (1779-1807), впоследствии жена князя Александра Михайловича Голицына (1770-1809), была очень красивой девушкой, и в качестве фрейлины великой княгини Елизаветы Алексеевны ей приходилось сопровождать императорский двор во всех его перемещениях.
Однажды в Петергофе во время парада Павел I распорядился выразить в приказе

"благодарность великому князю Александру за то, что при его Дворе находится такая хорошенькая фрейлина".

Эта шутка императора сильно разозлила Екатерину Ивановну Нелидову, и с тех пор она возненавидела княжну Шаховскую.


Вокруг Александры Павловны

Императрица Мария Фёдоровна (1759-1828) просто взбесилась, когда узнала о том, что шведский король Густав-Адольф IV (1778-1837, король в 1792-1809 гг.) выбрал себе в жёны не её дочь, великую княгиню Александру Павловну (1783-1801), а младшую сестру великой княгини Елизаветы Алексеевны, Фредерику Баденскую (1781-1828).
Императрица всячески изводила свою невестку мелочными придирками, а то и попросту игнорировала её.
Однажды великая княгиня Елизавета Алексеевна подошла к императрице, чтобы поцеловать её руку, а та, вместо того чтобы обнять невестку, резко проговорила:

"Вы загордились и не хотите больше целовать у меня руку, потому что ваша сестра стала королевой".

Елизавета Алексеевна ничего не ответила, а только пожала плечами.

Павел I не разделял отношения своей жены к Елизавете Алексеевне, не изменил своего доброжелательного отношения к невестке и однажды пошутил:

"Ваша сестра вступила в соперничество с моей дочерью".

Он подразумевал Александру Павловну.
Елизавета Алексеевна смущённо ответила:

"Я очень-очень огорчена этим".

Но Павел I успокоил невестку:

"В конце концов, какое значение имеет это для нас? Мы найдём за кого выдать Александрину".

Однако жизнь в замужестве у Александры Павловны оказалась несчастной.


Архангел Михаил

В Петербурге во времена императрицы Елизаветы Петровны был построен Летний дворец, в котором любила останавливаться и Екатерина II.
С самого начала царствования Павла I по столице начал гулять слух о том, что часовым в Летнем дворце часто является архангел Михаил и говорит с ними. Правда, о чём архангел говорит с часовыми, оставалось неизвестным.
После коронации Павел I приказал снести Летний дворец, а на его месте возвести Михайловский замок. Первый камень в фундамент нового замка заложил сам император, но стоит отметить, что когда копали яму для нового фундамента, то нашли камень, на котором было вырезано имя несчастного Иоанна Антоновича.
Да, когда Павел I узнал о видении часовому, он дал обет, что если у него родится ещё сын, то он назовёт его Михаилом. Так и случилось в 1798 году.


Приказано обедать в час дня!

Павел I обычно обедал в час дня. Однажды весной после обеда император прогуливался по Эрмитажу и остановился на одном из балконов, выходивших на Неву. В это время он услышал удар колокола, не церковного, и велел узнать, в чём было дело.
Выяснилось, что это был колокол баронессы Анны Сергеевны Строгановой (1765-1824), который созывал к обеду.
[Возможно, это была баронесса Елизавета Александровна Строганова (1745-1831), свекровь предыдущей дамы.]
Император рассердился, что баронесса обедает так поздно, и послал к ней полицейского офицера с приказом впредь обедать в час дня.
Когда баронессе Строгановой доложили о приходе полицейского офицера, у неё в доме были гости. Полицейский офицер с крайним смущением выполнил своё поручение, а гости были изумлены подобным визитом и с трудом сдерживались, чтобы не расхохотаться над таким странным приказом императора.

[Yorik]

Сердце императора

Статс-секретарём императора Павла I с первых дней его царствования был Юрий Александрович Нелединский-Мелецкий (1751-1828), который более нам известен в качестве крупного русского поэта и переводчика.
Однажды в жаркий летний день император на балконе Павловского дворца выслушивал и рассматривал доклады Нелединского по различным уголовным делам, которые требовали высочайшего утверждения. На беду, вокруг головы императора начала виться назойливая муха, которую было невозможно ни отогнать, ни прихлопнуть. Настроение Павла Петровича резко ухудшилось, и он начал утверждать по докладам очень суровые приговоры.
Видя такое дело, Нелединский поспешил закончить свои представления:

"Ваше Величество, всё закончил. Более к докладу Вашему Величеству ничего не имею".

Тем в тот день всё и закончилось. Примерно через месяц Нелединский подловил момент, когда Павел I был в хорошем настроении, и в пачку новых докладов вложил старые, которые уже были утверждены императором ранее в плохом расположении духа.
Когда Нелединский дошёл до первого из старых, уже утверждённых, дела, император прервал его:

"Извольте положить к стороне. Скажу, сударь, далее..."

Та же история повторилась и со вторым, и с третьим делами. Нелединский на свою беду положил старые дела пачкой подряд и уже видел себя на каторге. Рыться в бумагах перед императором было совершенно невозможно, и Нелединский мужественно начал читать четвёртое дело. Когда он дочитал примерно до середины, Павел I прервал Нелединского, схватил его за руки и патетически воскликнул:

"Юрий Александрович! Я вижу, сударь, вы знаете сердце своего Государя. Благодарю, сударь, вас!"

После этого император утвердил необычайно милосердные приговоры по всем делам.


Дорога для императора

Сразу же после коронации в самом начале мая 1797 года император Павел I решил совершить путешествие по некоторым западным губерниям Империи: Смоленской, Минской, Витебской и ряду других. Дороги же в это время года, сами знаете, какие – почтовая телега еле проползёт по грязи, а карета и вовсе увязнет.
Император же любил быструю и безостановочную езду.
Узнав о скором прибытии Павла I, военный губернатор Смоленска Михаил Михайлович Философов (1732-1811) приказал срочно построить для проезда императора дорогу из гладко отёсанных брёвен, плотно прилегающих одно к другому.
Павел I был в восторге от приятного путешествия, но на последней станции перед Смоленском к императору обратились местные крестьяне с жалобой, что они совершенно разорены строительством этой дороги. Узнав, что работами руководил местный предводитель дворянства, Павел I приказал заковать его в цепи и повёз с собой в Смоленск.
В 8 часов утра у смоленского собора императора встречали военный губернатор, комендант со всеми военными и гражданскими чинами и всё высшее духовенство губернии. Все были одеты в форму по новым предписаниям и трепетали в ожидании приезда императора, только Философов был твёрд и спокоен.
Вот подлетела карета и разгневанный император, отклонив приветствие духовенства, направился в собор.
Философов смело остановил Павла I:

"Государь! Во храм Бога живого должно входить с сердцем сокрушённым и смиренным, а ты, Государь, во гневе".

Павел остановился и сухо ответил:

"Я на тебя не сержусь!"

Философов продолжил свои увещевания:

"Да и ни на кого сердится не за что. Узнай наперёд, а отрубить голову всегда ещё успеешь".

Павел I обнял Философова, и так они вошли в церковь. Во время молебна Философов объяснил императору, что предводитель не виноват, и что дорогу велел построить именно он:

"Без этого ты, Государь, и в месяц бы не доехал до Смоленска".

Павел I к окончанию молебна совершенно успокоился, так что невинный предводитель был освобождён и обласкан: ему был пожалован орден св. Анны 2-й степени, а его жене послали бриллиантовый фермуар. К несчастью, эта дама была в положении и у неё от огорчения произошли преждевременные роды.
[Фермуаром в те времена называлась как драгоценная застёжка на ожерелье, так и само ожерелье.]


Беда – не беда

На последовавшем обеде Павел I был в хорошем настроении, много шутил и любезничал. За десертом Философов обратился к императору:

"Благодарение Богу, всемилостивейший Государь! Ты у нас сегодня весел, милосерд, мы вне себя от радости, а завтра, Государь, мне будет беда".

Павел I удивился:

"Какая беда? Что это значит, Михаил Михайлович?"

Философов начал объяснять:

"Государь! У меня ничего не готово, войско по новой форме не одето, худо по новому уставу выучено. Некогда было, Государь! Полки, поступившие в состав Смоленского гарнизона, прошли по две, по три тысячи вёрст, люди от переходов изнурились. Ты, Государь, выйдешь завтра на вахтпарад, да и прогневаешься – мне беда, да и всем беда".

К счастью, Павел I был в очень хорошем настроении. Он протянул Философову руку и сказал:

"Нет, сударь, не беда. Не пойду завтра на вахтпарад, не буду смотреть, сударь, не буду".

Павел Петрович сдержал своё слово, и покинул Смоленск ранним утром следующего дня.


Неудачник Тутолмин

Однако далеко не всем так повезло, как Философову.
За несколько дней по отъезда из Москвы Павел I приказал сформировать в Пинске один из регулярных Чугуевских казачьих полков. Шефом этого полка был назначен генерал-майор Алесей Тимофеевич Тутолмин (1750-1823).
Тутолмин смог прибыть в Пинск только за три дня до приезда императора. Явившемуся для приветствия Тутолмину, Павел I приказал:

"Покажи мне полк свой!"

Тутолмин едва нашёл силы для ответа:

"Всемилостивейший Государь! Я ещё только три дня, как приехал в Пинск!"

Но Павел Петрович в этом случае не нашёл смягчающих обстоятельств и уволил Тутолмина с воинской службы.

[Yorik]

Возвышение Лопухиных и Уварова


Возвышение Лопухиных
В 1798 году новой фавориткой Павла I стала Анна Петровна Лопухина (1777-1805), дочь сенатора Петра Васильевича Лопухина (1753-1827) от первого брака. На одном балу в Москве Кутайсов обратил внимание императора на красивую девушку, и Павел I “воспылал страстью”.
Лопухины быстро переехали в Петербург, а сенатор Лопухин стал князем с титулом светлости.
Анна Петровна с молодых лет воспитывалась мачехой Екатериной Николаевной (1763-1839), любовником которой в то время был Фёдор Петрович Уваров (1773-1824), подполковник Екатеринославского кирасирского полка.
Таков краткий рассказ о возвышении Лопухиных при Павле I.
Ниже последует более подробное изложение некоторых моментов этой истории.


Переговоры с мачехой
Когда Павел I проводил в окрестностях Москвы манёвры русской армии, по вечерам в Лефортовском дворце устраивались балы. На одном из таких балов Павел Петрович увидел дочь московского сенатора Петра Васильевича Лопухина (1753-1827), Анну Петровну (1777-1805), и пленился красотой юной девы. Ну, не совсем юной девы, - скажем, девушки.
Чтобы красотка могла всё время находиться возле императора, следовало решить вопрос о переезде всего семейства Лопухиных в Петербург. На переговоры с женой Лопухина, Екатериной Николаевной (1763-1839), мачехой нашей красавицы, отправился любимец Павла I Иван Павлович Кутайсов (1759-1834), который начинал свою карьеру ещё брадобреем у Великого Князя и дослужился до графа Империи.
Во всё время манёвров продолжались переговоры между Кутайсовым и упрямой сенаторшей, которая торговалась как базарная баба из-за каждого пункта соглашения, предложенного императором.
После окончания манёвров император намеревался ехать в Казань и хотел уладить этот вопрос до своего отъезда, поэтому перед Лопухиными была поставлена дилемма в виде ультиматума: или они соглашаются на переезд в столицу, и Лопухин становится князем с титулом светлости и получает миллионное состояние; в противном случае всё семейство Лопухиных отправляется на длительное поселение в Сибирь.


День отъезда императора
Наступил день отъезда императора в Казань. Уже возле Лефортовского дворца были готовы кареты для Павла I и его свиты, и император ожидал лишь возвращения Кутайсова с окончательным ответом. По дворцовому крыльцу нервно бегал статс-секретарь императора Пётр Алексеевич Обресков (1752-1814), который докладывал императору о состоянии текущих дел. Ещё бы ему было не нервничать! Он-то прекрасно знал, что если доложит императору об отрицательном исходе этого важнейшего государственного дела, то и сам отправится в Сибирь вслед за Лопухиными, а то и вперёд их.
Наконец, появилась карета с Кутайсовым, который взбежал по лестнице и, улыбаясь, сообщил Обрескову:

"Всё уладил! Наша взяла!"

Обресков поспешил обрадовать императора, и через пятнадцать минут Павел I вышел из дворца в прекрасном настроении. Перед тем как сесть в карету, император обнял генерал-фельдмаршала графа Ивана Петровича Салтыкова (1730-1805) со словами:

"Иван Петрович! Я, сударь, совершенно вами доволен. Благодарю вас и никогда не забуду вашей службы и усердия. Благодарю генералов, штаб- и обер-офицеров за их старание. Я считаю себе большою честию командовать столь превосходной армиею".

Затем Павел Петрович сел в карету вместе с Обресковым и поехал в Казань.


Когда успел?
Казалось бы, всё было прекрасно: манёвры прошли без единого замечания императора, все его желания осуществились, подданные от него в восторге. Но когда карета императора прибыла во Владимир, то оказалось, что Павел I уже уволил со службы 32 офицера, которые не были в строю последние два дня манёвров по причине болезни.


Предотъездные почести
Там же, во Владимире, Павел I подписал указ о перемещении сенатора Лопухина в Петербург.
Перемещение – это не повышение, но все увидели в этом деле грядущие перемены, и московская знать толпами повалила на Тверскую к дому Лопухина, чтобы пожелать ему доброго пути и здоровья.
Не побывали на Тверской только генерал-аншеф Пётр Дмитриевич Еропкин (1724-1805) и графиня Дарья Петровна Салтыкова (1739-1802), урождённая графиня Чернышёва.
Не погнушались приехать на Тверскую даже такие люди, как обер-камергер князь Александр Михайлович Голицын (1723-1807), сенатор граф Фёдор Андреевич Остерман (1723-1804) и генерал-поручик князь Иван Иванович Прозоровский (1754-1811).

Княгине Лопухиной со всей Москвы привозили самые почитаемые чудотворные иконы и творили напутственные молебны. Анну Петровну окропляли святой водой, заставляли ложиться на пол и переносили через неё эти чудотворные иконы.


Муки мачехи
Забавный инцидент произошёл во время отъезда Лопухиных из Москвы. Екатерина Николаевна ни за что не хотела ехать в Петербург без своего любовника. Она устроила настоящую истерику и кричала:

"Я хочу! Мне обещано! Сказано, что всё будет по-моему, чего захочу".

Как ни убеждали сенаторшу, что Уваров находится на военной службе и уволить его в отпуск никто не может, кроме императора, баба стояла на своём.
Тогда Анна Петровна, падчерица Екатерины Николаевны, которую та ещё совсем недавно таскала за волосы и награждала оплеухами, решила прекратить этот спектакль и заявила:

"Я хочу, чтобы вы сейчас же ехали со мною. Не поедете – я еду одна, но подумайте, что тогда будет с вами, когда я туда приеду".

Потом она обратилась к обер-полицмейстеру генерал-майору Кавелину [или Каверину] (1763-1853):

"Павел Никитич! Прикажите, чтобы подали мой экипаж!"

Кавелин с низким поклоном ответил новой фаворитке императора:

"Всё готово, ваше превосходительство!"

Екатерина Николаевна поняла, что падчерица не шутит, и бросилась обнимать Анну Петровну:

"Нет, милая Анета, я с тобой не расстанусь. Едем!"

Маршрут следования императора был проложен таким образом, что он прибыл в Петербург через день после приезда в столицу Анны Петровны, но мучения Екатерины Николаевны оказались вознаграждены [у А.П. Лопухиной было очень доброе сердце], так как уже через три дня Уваров стал полковником и был переведён в лейб-гвардии конный полк.


Мышьяк и орден св. Анны
Перед новым 1799 годом Уваров был произведён в генерал-адъютанты, обойдя более двухсот более заслуженных человек. Но ему и этого показалось мало: Уваров явился в Екатерине Николаевне и потребовал, чтобы та убедила падчерицу исходатайствовать для него орден св. Анны 1-й степени.
Княгиня была в то время в ссоре со своей падчерицей и поэтому отказала своему любовнику в такой просьбе. Уваров вспылил, обложил княгиню всем полным кавалерийским лексиконом и ушёл.
Несколько дней Уваров не показывался у своей любовницы, княгиня была в отчаянии и решила свести счёты с жизнью. Она купила у аптекаря возле Полицейского моста мышьяк, якобы для мышей, и поехала домой. Аптекарь не имел права отпускать мышьяк без рецепта, но не посмел отказать светлейшей княгине.
Дома Екатерина Николаевна разделась, развела мышьяк в холодной воде и выпила ядовитый раствор. Но вода была слишком холодной, княгиня торопилась и плохо размешала порошок – это и спасло ей жизнь.
Собравшиеся лекари обнаружили отраву, определили, что это мышьяк и спасли Екатерину Николаевну. Но следовало определить, откуда взялся яд, и вскоре следователи вышли на несчастного аптекаря.
Допрашивать аптекаря приехал лично обер-полицмейстер Петербурга Василий Иванович Лисаневич (1769-?), и первыми вопросами были три приличных зуботычины. Аптекарь сразу же всё рассказал о визите княгини, и о том, что он не осмелился отказать столь высокой особе в мышьяке для мышей.
Лисаневич задержал аптекаря и доложил князю Лопухину о том, как мышьяк попал в его дом, но князь велел аптекаря отпустить.
Павлу Петровичу доложили, что жизнь княгини Лопухиной вне опасности, император сообщил радостную весть Анне Петровне, а та подробно рассказала императору о причине этого несчастного происшествия.Вскоре Фёдор Петрович Уваров был пожалован орденом св. Анны 1-й степени.

[Yorik]

Дворцовые нравы



Танцы и костюмы
Анна Петровна Лопухина (1777-1805), фаворитка императора Павла I, очень любила танцевать, особенно вальс, так что влюблённый в неё император ввёл этот танец при дворе, хотя его матушка прежде считала вальс неприличным танцем.
Анна Петровна считала обычный придворный костюм недостаточно элегантным; кроме того, он мешал ей вальсировать. Тогда Павел I приказал, чтобы дамы при выборе костюмов руководствовались только своим вкусом.
Надо ли говорить, что молодёжь встретила этот приказ с восторгом.


Портрет Лопухиной
О внешности Анны Петровны Лопухиной мы можем судить по портрету кисти Владимира Лукича Боровиковского (1766-1825), датированному 1801 годом, и по описанию, сделанному графиней Варварой Николаевной Головиной (уродж. Голицыной, 1766-1819) в её воспоминаниях.
Графиня Головина писала:

"У Лопухиной была красивая головка, но она была невысокого роста, дурно сложена, со впалой грудью и без всякой грации в манерах. У нее были красивые глаза, черные брови и такого же цвета волосы. Наиболее прелестными у неё были прекрасные зубы и приятный рот. У неё был маленький вздернутый нос, но он не придавал изящества ее физиономии. Выражение лица было мягкое и доброе..."

Портрет Боровиковского несколько опровергает данное описание.


Доброта фаворитки
Лопухина была женщиной доброй, но должного образования в детстве она не получила, и потому графиня Головина считала её (не совсем справедливо) недалёкой. Лопухина никогда не вмешивалась в дела императора, и только иногда выпрашивала у Государя прощения для невиновных, с её точки зрения, людей.
Головина пишет:

"Она тогда плакала или капризничала и таким образом получала, что желала".

Поэтому все окружающие относились к ней очень хорошо, даже императрица Мария Фёдоровна (1759-1828) и её дочери.
Только великие княгини Анна Фёдоровна (1781-1860), жена Константина Павловича, и Елизавета Алексеевна (1779-1826), жена Александра Павловича, держались с Лопухиной с безразличной любезностью и старались по возможности избегать общества фаворитки.


Муж для Лопухиной
Однажды в Петергофе, когда император Павел I находился у Лопухиной, было получено донесение об очередной победе Суворова. Командующий написал, что полковник князь Павел Гаврилович Гагарин (1777-1850) доставит императору захваченные у врага знамёна и подробно расскажет о сражениях.
Лопухина была смущена этим известием и призналась императору, что была знакома с Гагариным ещё в Москве, и тот был влюблён в неё.
Когда князь Гагарин прибыл в Петербург, Павел I уже твёрдо решил выдать за него Лопухину, совершенно не интересуясь чувствами предполагаемого жениха.
Император очень тепло встретил Гагарина, осыпал его наградами и назначил в первый гвардейский полк. Вскоре было объявлено о предстоящей свадьбе Гагарина с Лопухиной и о назначении жениха генерал-адъютантом императора.
После свадьбы, последовавшей 8 февраля 1800 года, Лопухина была назначена статс-дамой императрицы, а князь Гагарин осыпан новыми наградами и милостями.
Тем не менее, император продолжал ухаживать за Лопухиной до самой своей смерти.
Александр I сразу же отправил князя Гагарина посланником в Сардинское королевство. Тогда же и выяснилось, что Гагарин женился на Лопухиной только по расчёту, а после убийства Павла I отношения между супругами испортились.


Первая жена Константина Павловича
Великий князь Константин Павлович (1779-1831) в начале 1796 года был обвенчан с принцессой Юлианой Генриеттой Ульрикой Саксен-Кобург-Зеельфельдской (1781-1860), ставшей в православии великой княгиней Анной Фёдоровной. Константин не собирался жениться, но его бабка, императрица Екатерина II, настаивала, и юноша не мог ей противоречить.
Свою юную жену Константин не любил, был груб с ней, часто демонстрировал ей своё пренебрежение и, вообще, предпочитал проводить свободное время в обществе актрисок. В этих развлечениях великий князь подхватил три пера и, ещё не ведая о том, наградил ими свою жену.
Болезнь Анны Фёдоровны протекала довольно тяжело, так как врачи не смогли определить её причину, и решено было отправить великую княгиню на воды в Карлсбад.
Всё открылось в начале 1799 года, когда Константин был в Вене, собираясь присоединиться к итальянской армии Суворова.
Великий князь выразил жене свои сожаления и вроде бы попытался как-то загладить свою вину, но Анна Фёдоровна была так возмущена, что решила развестись с мужем. Она предполагала, что, уехав на воды в Богемию, она встретит понимание в семье и сможет добиться развода, однако немного просчиталась.
В Кобурге предпочитали не ссориться с петербургским двором из-за подобной мелочи и встретили решение Анны Фёдоровны очень холодно. Пришлось строптивой великой княгине возвращаться на время в Петербург, так как в октябре 1799 года две сестры Константина выходили замуж, и Анна Фёдоровна была обязана присутствовать на этих торжествах.
Только после смерти Павла I Анна Фёдоровна получила разрешение нового императора съездить к заболевшей матери, так что с 1801 года она в Россию больше не возвращалась и написала Александру I, что никакие силы не заставят её вернуться обратно.
Попытки получить развод долго не приносили никакого результата, так как император Александр I упорно пытался примирить супругов.
Только в 1820 году Александр I особым манифестом объявил о расторжении брака между Константином Павловичем и Анной Фёдоровной, но это только повысило её статус в глазах европейского общества.


“Крошка Голицын”
Князь Александр Николаевич Голицын (1773-1844) с детства воспитывался при дворе, а так как он был небольшого роста, то получил прозвище “Крошка Голицын”. С ранних лет он был товарищем в играх великого князя Александра Павловича, а позже стал его доверенным лицом.
Именно Голицын содействовал роману между Александром Павловичем и актрисой Луизой Шевалье (1774-?), которая была любовницей Ивана Павловича Кутайсова (1759-1834).
Кутайсов не мог отомстить великому князю и отыгрался на его любимце: он оговорил Голицына перед императором, обвинив “крошку” в неподобающих шутках относительно императорской семьи. Так как Голицын был известен в качестве весёлого острослова, то Павел I поверил своему фавориту и выслал А.Н. Голицына из Петербурга.
Александр I немедленно вернул своего приятеля в столицу.


Не за что благодарить!
После родов великой княгини Елизаветы Алексеевны, последовавших в конце марта 1799 года, император Павел I раздавал награды придворным.
Графу Николаю Николаевичу Головину (1756-1821), гофмаршалу двора великого князя, император пожаловал орден св. Александра Невского.
Когда Павел I вручал орден Головину, в комнату вошла императрица Мария Фёдоровна (1759-1828), которая не слишком жаловала графа. Императрица была очень удивлена, увидев на графе Головине орденскую ленту, так как была противницей подобного награждения. Павел I знал об этом и сделал Головину предостерегающий жест, чтобы тот не благодарил императрицу, и когда Мария Фёдоровна вышла, пояснил:

"Я вам сделал знак не благодарить её, - уверяю вас, не за что было".

[Yorik]

Прибавление к присяге

Едва лейб-медик Роджерсон (1741-1823) сообщил Павлу Петровичу о смерти императрицы, как тот, накрыв голову огромной шляпой, возгласил:

"Я ваш государь! Попа сюда!"

Сразу же появился священник, и поставили аналой, на который возложили Евангелие и Животворящий крест Господень. Первой присягу новому императору приносила супруга Его Величества, Мария Фёдоровна. Затем начал присягать Великий князь, старший сын и наследник Александр, но в это время к нему подошёл Павел Петрович и устно велел прибавить к присяге слова:

"И ещё клянусь не посягать на жизнь Государя и родителя моего".

Все присутствовавшие были поражены прибавленными к присяге словами...
Как предчувствовал Павел Петрович свою судьбу!


Судьба Оперного дома

В один из первых дней своего царствования Павел Петрович выехал верхом из Зимнего дворца, чтобы осмотреть столицу. В его свите были генерал-адъютанты, флигель-адъютанты и военный губернатор Николай Петрович Архаров (1740-1814). Это был очень толстый человек с огромным, как турецкий барабан, пузом, сидевший на рыжем иноходце — живая карикатура!
Император проехал до Казанского собора, оттуда по берегу Екатерининского канала добрался до Царицына луга и здесь подъехал к Оперному дому. Это было большое деревянное здание, в котором представляли итальянскую оперу. Павел Петрович три раза объехал вокруг театра, остановился напротив входа и закричал:

"Николай Петрович!"

Когда Архаров подъехал к императору, тот указал на театр и повелел:

"Чтобы его, сударь, не было!"

В тот же день, вечером, Павел Петрович послал своего адъютанта А.М. Тургенева с поручением к Васильчикову, который позднее вспоминал:

"Поскакал я в конную гвардию к ген[ералу] Васильчикову, дорога меня вела мимо Царицына луга. Вообразите моё удивление: Оперного дома как будто никогда тут не было: 500 или более рабочих ровняли место, и столько же ручных фонарей освещало их; работали с огнём: в ноябре в Петербурге в 5 часов пополудни темно как в глухую полночь. Это событие дало мне полное понятие о силе власти и её могуществе в России..."

Тургенев по этому поводу также вспоминал слова псалма:

"Видех нечестивого, превозносящегося и высящегося яко кедры Ливaнские. И мимо идох и се не бе, и взыскaх его, и не обретеся место его..."

Александр Михайлович Тургенев (1772-1863).
Илларион Васильевич Васильчиков (1776-1847) был произведён в генералы только в 1801 году, так что тут память немного подвела Тургенева.


Реформа языка

Желание уничтожить всё, связанное с предыдущим царствованием, у Павла Петровича было почти маниакальным и коснулось даже русского языка. Он велел исключить из словаря русского языка некоторые слова и запретил их употреблять в устной и письменной речи.
Вот несколько примеров: вместо слова “стража”, было велено употреблять слово “караул”, отряд следовало заменить деташементом, исполнение – экзекуцией, объявление – публикацией, действие – акцией и т.п.
Это привело к некоторым забавным происшествиям. Так командир лейб-гвардии гренадёрского полка Василий Михайлович Лобанов (1753-?) заставил полкового священника на воскресной заутрене сделать изменения в ирмосе и петь вместо “На Божественной страже богоглаголивый Аввакум” – “на божественном карауле”!


Опала екатеринославцев

Коронация Павла Петровича была назначена на 1 апреля 1797 года, и в Кремль к этому времени были собраны все гвардейские полки. Было много проблем с размещением полков, но вот к назначенному сроку всех офицеров гвардии разместили, ворота Кремлёвской крепости заперли, а ключи передали коменданту. Перед самым началом шествия Павла Петровича от Кремлёвского дворца к Успенскому собору примчался флигель-адъютант Ратьков и объявил полковнику Гудовичу, командиру Екатеринославского кирасирского полка, чтобы никого из офицеров этого полка не присутствовал во время коронации.
Так как все ворота Кремля были уже заперты, то всех офицеров упомянутого полка (5 полковников, 11 подполковников, 35 майоров и 180 обер-офицеров) загнали в башни Тайницких ворот и заперли там до окончания достаточно продолжительной церемонии.
Их выпустили из временного заточения только в три часа после полудня, когда в Грановитой палате начался праздничный обед.
Причину этой внезапной опалы долго никто не мог понять.
Абрам Петрович Ратьков (1773-1829) – гатчинский соратник Павла Петровича.
Василий Васильевич Гудович 4-й – в то время полковник, точные даты его жизни мне установить не удалось.


Причина опалы

Осенью 1797 года после вахтпарада император, как обычно, отдавал пароль дежурным штаб-офицерам и адъютантам. В тот день по случаю дождя все собрались в военной зале перед кабинетом Павла I.
Казалось, что всё прошло благополучно, но через несколько минут император опять вышел в военную залу и громко повелел:

"Екатеринославскаго адъютанта сюда!"

А.М. Тургенев предстал перед императором, который вдруг стал его очень больно щипать. Рядом с Павлом Петровичем стояли Великий князь Александр Петрович и генерал Аракчеев с напряжёнными лицами.
Наконец император произнёс:

"Скажите в полку, а там скажут далее, что я из вас Потёмкинский дух вышибу. Я вас туда зашлю, куда ворон костей ваших не занесет".

Павел Петрович произнёс эту фразу несколько раз, продолжая щипки, и напоследок сказал:

"Извольте, сударь, отправиться в полк!"

После такого приказа императора Тургенев лихо повернулся кругом, довольно чувствительно задев при этом Павла I концом своего палаша по ногам, и бравым маршем пошёл с левой ноги.
Ему повезло, что он не сбился при этом, так как Павел Петрович стал сопровождать его шаги возгласами:

"Бравый офицер! Славный офицер!"

Сам же Тургенев был готов к худшему.
Этот случай разъяснил ситуацию с опалой офицеров этого полка: императору представили офицеров Екатеринославского кирасирского полка, как людей неблагонадёжных и плохо знающих службу, и, кроме того, полк раньше назывался полком князя Потёмкина-Таврического.


Опала Архарова

После коронации Павел Петрович отправился в Казань, а генералу Архарову приказал сопровождать императрицу Марию Фёдоровну в Петербург.
Во время поездки Архаров размещался в восьмиместной карете Её Величества, и на долгом пути императрица его разговорила, постепенно перейдя к интересующим её темам. Как ни хитёр был Николай Петрович, но Мария Фёдоровна оказалась ловчее. Любезным обращением императрица так расслабила Архарова, что он в восторженных тонах стал описывать блистательное время царствования Екатерины II. Он договорился до того, что сказал:

"Благословенные дни счастья, славы и благоденствия могут мгновенно возникнуть в России, следует только поступать по стопам в Бозе почившей мудрой повелительницы Севера".

Когда Павел Петрович вернулся из Казани, Мария Фёдоровна пересказала ему свои беседы с Архаровым.
В 24 часа Архарову было велено отправиться в принадлежавшее ему село Разбегаевку Тамбовской губернии с запрещением покидать это село.
Через семь месяцев опала обрушилась и на Ивана Петровича Архарова (1744-1815), московского военного губернатора, которому также был запрещён выезд из Разбегаевки.


Рекогносцировка

Перед началом московских манёвров 1799 года Павел Петрович обратился к московскому главнокомандующему фельдмаршалу Салтыкову (1730-1805):

"Граф Иван Петрович, после вахтпарада поедем рекогносцировать неприятеля. Да чтобы нас не узнали - свиты не надо: вот вы, адъютант один, гусара два, три, да рейткнехт - и довольно".

[Рейткнехт ухаживал за офицерскими лошадьми.]
Салтыков приказал князю Жевахову, шефу московских гусар, и своему адъютанту А.М. Тургеневу быть готовыми к поездке после вахтпарада.
Вот через час после вахтпарада группа всадников гарцует по Сокольническому полю, неприятель не подозревает, что происходит разведывание его позиций, всё замечательно, как в это время через поле проехал какой-то житель Преображенской слободы, узнавший фельдмаршала Салтыкова.
Окрестные жители любили Салтыкова, так как он защищал местных староверов от притеснений со стороны попов, и уже через полчаса из Преображенской, Измайловской и Семёновской слобод на поле набежала многотысячная толпа народа с криками “ура!”. Люди узнали, что по полю едет император, и бросили все свои дела, чтобы поглазеть на живого царя.
Павел Петрович сначала испугался и обратился к Салтыкову:

"Иван Петрович! Это, сударь, бунтовщики! Что это значит?"

Салтыков твёрдо отвечал императору:

"Это показывает Вашему Величеству пламенное желание народа видеть своего Государя. В том отвечаю вам, Государь, головою!"

Павел Петрович, указывая на князя Жевахова и А.М. Тургенева, сказал фельдмаршалу:

"Прикажите им, сударь, остановить эту толпу".

Однако несколько всадников не могли остановить многотысячную толпу, так что через пару минут они вновь оказались близ императора, но уже в многолюдном окружении простого народа.
Салтыков быстро навёл порядок. Он поднял свой жезл и прокричал:

"Молчать, ребята, смирно! Государь не жалует “ура”!"

И вдруг всё стихло. Павел Петрович приободрился, привстал на стременах и поблагодарил (всех или Салтыкова):

"Спасибо вам!"

Затем император тронул своего коня, а толпа молча расступилась, и все поклонились императору в пояс. Император же вскоре вернулся в Лефортовский дворец, где и отобедал. Так закончилась рекогносцировка неприятеля.
Филипп Семёнович Жевахов (1752-1817) – генерал-майор.


Бал после манёвров

После окончания манёвров, всем генералам, штаб- и обер-офицерам было высочайше предписано явиться в Лефортовский дворец на бал прямо в лагерной форме. Кирасиры явились в своих кирасах и в ботфортах со шпорами, пехотинцы были в своих знаках отличия. В результате такого неудачного приказа сильнее всего пострадали дамские платья и украшения: от кирас платья пострадали в верхней части, а шпоры всадников изодрали платья дам снизу чуть ли не до колен.
На этом бале Павел Петрович и встретил красавицу Анну Петровну Лопухину...


Прощание с Салтыковым

Вскоре после получения согласия от Анны Петровны на переезд в Петербург, радостный Павел Петрович в сопровождении фельдмаршала Салтыкова вышел из дворца. Перед тем как сесть в карету, император обнял графа Салтыкова и сказал:

"Иван Петрович! Я, сударь, совершенно вами доволен. Благодарю вас и никогда не забуду вашей службы и усердия. Благодарю генералов, штаб и обер-офицеров за их старание. Я считаю себе большою честию командовать столь превосходною армиею".

После этих слов император сел в карету и отправился в Петербург, где его ожидала скорая встреча со столь любезной красавицей.


Несостоявшаяся опала Салтыкова

В декабре 1800 года почта доставила из Петербурга приказ, согласно которому из службы исключались пять из шести адъютантов фельдмаршала Салтыкова. Остался при Салтыкове только инспекторский адъютант А.М. Тургенев.
Причина императорского гнева на Салтыкова оставалась неизвестной, а исключённых со службы адъютантов вскоре с разрешения Павла I приютили другие военачальники.
Фельдмаршал начал собираться к предстоящей опале и велел своему шталмейстеру подготовить дорожные экипажи и всю необходимую упряжь, чтобы сразу отправиться в путь на собственных лошадях.
Салтыков рассчитывал, что его сошлют в собственные деревни, находившиеся в Симбирской губернии.
Через две недели всё уже было готово к немедленному отъезду.
Фельдмаршал сказал Тургеневу, что он его не бросит, а возьмёт с собой, и добавил:

"Эта кутерьма долго существовать не может!"

Через полтора месяца Павел Петрович прислал Салтыкову собственноручно написанный рескрипт, в котором лаконично изъявил свою волю:

"Господин фельдмаршал граф Салтыков 2-й. Делаю вам последний выговор!"

Больше в рескрипте не было ни одного слова.

[Yorik]

Место Орлова на церемонии

Павел I совместно с обер-церемониймейстером Петром Степановичем Валуевым (1743-1814) составлял церемониал перезахоронения праха императора Петра III для совместного погребения его с Екатериной II. Павел I собственноручно распределял обязанности для придворных, и кто какие регалии покойного императора будет нести. Графу Алексею Григорьевичу Орлову он умышленно предписал нести корону Петра III.
Валуев разослал всем участникам погребальной церемонии специальные повестки, с указанием их функций. Орлов решил, что Валуев самовольно велит ему нести корону покойного императора. Он в пьяном виде прибыл к Валуеву, шумел, ругался, а в конце отказался от своих обязанностей, сославшись на слабость ног.
Обиженный Валуев ничего не стал докладывать Императору, желая наказать Орлова прямо на церемонии.
На церемонии в Невской Лавре Император увидел, что к подушечке с короной походит не находящийся здесь же Алексей Орлов, а другой чиновник. Павел I в гневе спрашивает Валуева:

"Для чего не Орлов?"

Валуев докладывает, что Орлов отказался по слабости здоровья. Император с негодованием вырвал подушечку с короной у держащего её чиновника и толкнул ею Валуева, указывая на Орлова:

"Ему нести в наказание!"

Алексей Орлов даже покачнулся на ногах, так что двум ассистентам пришлось поддерживать его на всём пути до дворца.
Следует заметить, что взаимная вражда между Валуевым и графом А.Г. Орловым продолжалась до самой смерти последнего в 1807 году уже в царствование Александра I.


Окрик Кожина

Когда Павел I прибыл в Москву для коронации, он в быстром темпе осматривал Кремль. Его сопровождал начальник Оружейной палаты тайный советник Пётр Никитич Кожин (1729-1805), который рассказывал Императору обо всём, что того интересовало.
Возле теремов Павел Петрович хотел уже было забраться на очень узкую, крутую и ветхую винтовую лестницу. Кожин закричал:

"Постой, государь! Побереги голову, у тебя одна и нам дорога".

Павел I быстро отскочил, но оценил Кожина, который вскоре был пожалован орденом св. Анны, следующим чином, пенсионом, а также деревнями и подарками.


По датскому делу

Павел I поручил вице-канцлеру князю Александру Борисовичу Куракину (1752-1818) быстро провести переговоры с прибывшим в Петербург датским посланником. Куракин не сумел сделать этого достаточно быстро. Тогда Император велел своему адъютанту ехать к князю и публично императорским словом объявить, что он по датскому делу настоящая "блядь".
Адъютант входит к князю Куракину, окруженному многочисленными подначальными, и говорит:

"Государь Император повелеть соизволил, словом Его Величества, публично объявить вашему сиятельству, что вы по датскому делу настоящая..."

Куракин, который встал, чтобы принять императорское повеление, говорит:

"Довершайте".

И услышал:

"...блядь".

Куракин рухнул в кресло и несколько раз произнес такую фразу:

"Боже мой! За что такой гнев от Всемилостивейшего Государя и Отца!"

От такого сильного потрясения князь Куракин даже заболел.


"Убит" на манёврах

Как-то на манёврах Павел I послал своего ординарца Александра Ивановича Рибопьера (1781-1865) с устными приказами к Андрею Семеновичу Кологривову (1775-1825), который начальствовал на манёврах. Рибопьер уехал, не вдумавшись в суть приказов, но по дороге он засомневался, остановился и стал раздумывать, что же делать?
Тем временем Император подъехал к нему и спрашивает:

"Исполнил ли повеленное?"

Рибопьер стал выкручиваться:

"Я убит с батареи по моей неосторожности".

Император был раздражен:

"Ступай за фронт, вперед наука!"

Однако никаких других санкций не последовало.


Присмотр за Суворовым

Граф Михаил Петрович Румянцев (1754-1826) подал императору Павлу донос о том, что в доме у А.В. Суворова собирается много военных. Подозрительный император велел Суворову выехать в деревню.
Его сопровождал пристав Юрий Алексеевич Николев, который по приезде в деревню выделил Суворову одну комнату, а сам занял весь остальной дом.
Николев грубо обращался с Суворовым, так что, рассердившись, полководец говорил:

"Отец твой был шпион, доносчик и пьяница".

Николев обижался:

"Вы браните меня, пожалуюсь императору".

Суворов успокаивал его:

"Нет, помилуй Бог, ты добрый человек".

Когда Император вернул Суворова в Петербург, он обнял его и спросил:

"Что тебе надобно, проси у меня".

Ответ Суворова был довольно неожиданным:

"Николева сына пожалуй в офицера гвардии".

Почёт Николеву

В Петербурге Николев захотел увидеть Суворова. Когда Александр Васильевич увидел своего надсмотрщика, он закричал камердинеру:

"Помилуй Бог! Первый мой благодетель! Тришка, сажай выше всех".

Тришка тотчас поставил стул на диван и под всеобщий хохот втащил опешившего гостя на этот стул.


Играйте!

Император Павел указом повсеместно запретил азартные игры. Однажды на балу в присутствии императора его любимец Пётр Алексеевич фон дер Пален (1745-1826) сел играть в банк, но из предосторожности игроки пользовались условным языком.
Павел из любопытства подошел к столу, быстро понял, в чём дело, рассмеялся и сказал:

"Играть позволяется!".

Осмотрительно выбирай друзей

Один офицер обвинил своего товарища в изготовлении фальшивой ассигнации. Дело казалось очень простым, суд быстро вынес приговор, который был представлен Императору на утверждение.
Однако Павел I потребовал провести более тщательное расследование.
Выяснилось, что эти два офицера, сильно отличаясь возрастом, считались друзьями. Молодой человек шутки ради на цветной бумаге нарисовал ассигнацию, а старший товарищ донес на него.
Тогда Павел Петрович наложил следующую резолюцию:

"Доносчика, как изменника в дружбе, отрешить от службы и никуда не определять, а обвиняемого, как неопытного в дружбе и в службе, посадить на три дня под арест".

Цепочка наград

В день коронации Павел I был в прекрасном настроении и изволил шутить. Вот он со строгим видом обращается к дежурным камер-пажам Башилову [Александр Александрович (1777-1847)] и Паскевичу [Иван Фёдорович (1782-1856)]:

"Вы не по форме одеты".

Молодые люди перепугались и обомлели. Но тут Павел добавил:

"У вас в обмундировке нет того-то и того-то".

Молодые люди поняли, что их производят в прапорщики лейб-гвардии Преображенского полка, обрадовались и бросились целовать Императору руки, но тот их поторопил:

"Ну, бегите скорее одеваться".

Когда несколько позже Башилов и Паскевич пришли представляться Павлу I в новой форме, тот опять строго к ним обратился:

"Вы опять не по форме одеты!"

Вновь испеченные прапорщики перепугались, но тут Павел I прибавил:

"У вас аксельбантов нет!"

Это означало производство во флигель-адъютанты, и молодые люди снова бросились целовать Императору руки.


Народ и собаки

Когда Павел I жил в Петербурге, в нынешнем Инженерном замке, то вахт-парады в его присутствии происходили, в хорошую погоду, на площади этого замка. На вахт-парады обыкновенно собиралось много простого народа и - собак. Ни первого, ни последних никто не смел отгонять, и они свободно теснились, народ - позади, а собаки - впереди Павла I.
К простому народу Павел I был всегда ласков, и когда войска на вахт-параде строились для прохождения мимо него, он тростью своею слегка отодвигал народ, говоря:

„Прошу отодвинуться немного назад".

Затем, взяв трость свою под левую мышку и сняв с правой руки перчатку с крагами, вынимал из правого кармана своего куски хлеба и потчевал им теснившихся к нему собак.
Когда же войска уже подходили, он слегка отгонял собак тростью, говоря:

„Ну, теперь ступайте".

И собаки, понимая это и получив свою подачку, сами собою удалялись.


Три блюда

Изгоняя роскошь и желая приучить подданных своих к умеренности, император Павел назначил число кушаньев по сословиям, а у служащих — по чинам. Майору определено было иметь за столом три кушанья.
Яков Петрович Кульнев (1763-1812), впоследствии славный генерал, служил тогда майором в Сумском гусарском полку и не имел почти никакого состояния.
Павел I, увидев его где-то, спросил:

"Господин майор, сколько у вас за обедом подают кушаньев?"

Кульнев чётко ответил:

"Три, Ваше Императорское Величество".

Император настаивал:

"А позвольте узнать, господин майор, какие?"

Кульнев пояснил:

"Курица плашмя, курица ребром и курица боком".

Император расхохотался.

[Yorik]

Я — человек!

Когда во время учений конного полка майор Фрейганг опоздал к началу мероприятия, великий князь Павел Петрович так грозно на него взглянул, что тот без чувств свалился с коня на землю.
Павел Петрович очень любил, когда его взгляд проявлял такую силу, поэтому он проявил заботу о заболевшем Фрейганге: ему дважды в день докладывали о здоровье больного, а когда Фрейганг поправился, его пригласили к великому князю.
Павел Петрович заговорил с Фрейгангом по-немецки и спросил:

"Человек ли я?"

Оробевший майор только после повторного вопроса смог робко ответить:

"Да".

Павел Петрович продолжил:

"Тогда и я могу ошибаться. И вы ведь человек?"

Фрейганг уже немного успокоился:

"Человек, Ваше Императорское Высочество".

После этого ответа великий князь обнял майора со словами:

"Тогда вы, конечно, умеете прощать".

Возможно, это был Матвей Иванович Фрейганг.


Трапеза с тараканами

После коронации император Павел I возвращался в Петербург кружным путём через Смоленск, Вильну и Ригу. Перед Смоленском Павел Петрович решил остановиться в деревне Пнёво, где для императора и его свиты подготовили большую избу.
Как только подали обед, как из всех щелей избы повылезло огромное количество тараканов: они бегали по полу, стенам и потолку, забирались на стол, а с потолка стали падать в кушанья. Павел Петрович, не обращая внимания на тараканов, принялся за еду, но члены его свиты брезгливо не притрагивались к блюдам и напиткам.
Император с удивлением оглядел придворных и сердито приказал:

"Извольте кушать!"

Пришлось всем присутствующим повиноваться императору и приступить к трапезе.


Незадачливый проситель

Один молодой дворянин из Малороссии приехал в Петербург, чтобы выхлопотать разрешение о включении своей фамилии в родословную книгу. И решил он со своей просьбой обратиться прямо к императору. Неведомо каким путём, но ему удалось оказаться на пути Павла I, и, бросившись на колени, дворянин подал своё прошение императору, который решил прочесть поданную бумагу прямо на месте.
Что-то Павлу Петровичу понравилось в молодом дворянине, и он коротко бросил:

"Сто душ!"

Проситель ничего не понял и от страха простёрся ниц перед императором.
А удивлённый Павел Петрович продолжил:

"Мало? Двести!"

Дворянин по-прежнему ничего не понимал и продолжал лежать, а император, дойдя до пяти сотен душ, резко окончил:

"Мало? Ни одной!"

Проситель наконец вскочил, но было уже поздно, так что он остался без имения, однако его вопрос в герольдии был быстро решён.


Шинель императора и термометр

Фрейлина Мария Сергеевна Муханова (1803-1882) оставила довольно интересные воспоминания, в которых рассказывает и о временах, свидетелем которых она не могла быть по возрасту, но слышала от других придворных. Вот одна из них.

Даже став императором, Павел Петрович продолжал оставаться довольно бережливым человеком. Так у него была всего одна шинель для осени, зимы и весны, и, смотря по погоде (в основном, по показаниям термометра в градусах Реомюра), ему перед самым выездом подшивали то ватную подкладку, то меховую. Если температура воздуха вдруг оказывалась выше, чем требовалось для уже подшитой меховой подкладки, то специально поставленный у термометра служивый натирал его льдом перед выходом Императора; в противном случае ему приходилось согревать термометр своим дыханием.


Александровская звезда за ошибку императора

Изучая финансовый отчёт генерального казначея барона Алексея Ивановича Васильева (1742-1807), Павел I обнаружил, что в казне недостаёт четырёх миллионов рублей.
Тогда император гневно потребовал от генерал-прокурора Петра Хрисанфовича Обольянинова (1752-1841), чтобы тот немедленно представил ему кандидатуру нового генерального казначея.
Обольянинов, по его словам, стал отказываться от такого поручения, сказав Императору, что, во-первых, для поиска новой кандидатуры требуется некоторое время, а, во-вторых, было бы неплохо выслушать и объяснения самого барона Васильева, а уже потом выносить ему обвинительный приговор.
Павел I сначала вспыхнул, из-за того что ему осмелились возразить, но быстро успокоился и сказал:

"Поезжайте, и от него тотчас ко мне. Я жду с нетерпением его ответа".

Васильев рассказал генерал-прокурору, что пропущенные в отчёте четыре миллиона были израсходованы на какие-то чрезвычайные нужды, и Император велел ему не включать эту сумму в общий отчёт, а подать отдельную докладную записку. Васильев добавил:

"Доложите Государю, что я представил эту особую записку ещё прежде, и Его Величество, сказав, что прочтёт её после, изволил при мне положить её в такой-то шкаф, на такую-то полку в своём кабинете".

Генерал-прокурор немедленно прискакал к Императору и доложил ему всё дело. Павел Петрович хлопнул себя по лбу и, указывая на шкаф, вскричал:

"Ищите тут!"

Разумеется, записка, полностью оправдывавшая действия генерального казначея, была найдена. Императору стало совестно за несправедливые обвинения в адрес барона Васильева, и он сказал Обольянинову:

"Возьмите Александровскую звезду с бриллиантами, отвезите её к барону Васильеву и объявите, что я, сверх того, жалую ему пятьсот душ крестьян".

Нечаянная милость

Николай Осипович Кутлубицкий (или Котлубицкий, 1775-1849) был первым комендантом Михайловского замка. В кордегардии замка постоянно содержалось большое количество офицеров, совершивших ошибки во время строевых упражнений. За такую малую провинность офицеры томились в неприспособленных для этого помещениях, и Кутлубицкий решил хоть как-то облегчить их участь.
Однажды на доклад к Павлу Петровичу комендант замка пришёл с большим свёртком. После доклада Император спросил, указывая на свёрток:

"Что это?"

Кутлубицкий ответил:

"План, Ваше Императорское Величество! Нужно сделать пристройку к кордегардии".

Император удивился:

"На что?"

Кутлубицкий пояснил:

"Там так тесно, Государь, что офицерам ни сесть, ни лечь нельзя".

Император отказал в просьбе:

"Пустяки — ведь они посажены не за государственное преступление. Ныне выпустить одну половину, а завтра — другую. И всем место будет, и строить не нужно, и впредь повелеваю так поступать".

Случай на разводе

Однажды во время развода Павел I облокотился на плечо генерала Сергея Лаврентьевича Львова (1740-1812). Львов почтительно удивился:

"Ах, Государь! Что вы делаете? Могу ли я служить вам опорою. Лучше окажите мне милость и позвольте хоть на одну секунду опереться на вас. Тогда увидите кругом себя такие физиономии, которые рассмешат вас до слёз".

Ольга Николаевна Смирнова (1834-1893) была писательницей, фрейлиной и дочерью известной Александры Осиповны Смирновой-Россет (1809-1882). Считается, что именно Ольга Николаевна является настоящим автором книги "Записки А.О. Смирновой", написанной на основе архива А.О. и её устных рассказов. Вот один из сюжетов, обнаруженных в этих бумагах.


Бессонница императора

Первой камер-фрау при императрице Марии Фёдоровне была шотландка мисс Кеннеди, которую называли Сарой Ивановной.
О.Н. Смирнова в примечаниях к своей книге ошибочно назвала эту даму Мэри. Так и пошло...
У императора Павла I, страдавшего от бессонницы, вошло в привычку будить по ночам императрицу Марию Фёдоровну, чтобы та слушала, как он читает монологи из Расина и Вольтера. Если императрица засыпала, то император сердился и будил её.
От таких ночных пробуждений у Марии Фёдоровны учащалось сердцебиение, и первая камер-фрау императрицы Кеннеди, которая спала с ней в одной комнате, стала на ночь запирать дверь их спальни. Когда император Павел стучал в дверь, мисс Кеннеди отвечала ему:

"Мы спим".

Император в ответ кричал:

"Так вы спящие красавицы!" -

и уходил будить кого-нибудь другого.

Иногда императрица, впрочем, вставала ночью и прохаживалась с мужем по дворцу, пока тот совершенно не успокаивался.


В роковую ночь

В ночь убийства императора Мария Фёдоровна и мисс Кеннеди спали, когда раздался стук в дверь. Мисс Кеннеди подумала, что это стучит император, и крикнула:

"Мы спим!"

Раздался более громкий стук, разбудивший императрицу, и повторился ещё раз. Мария Фёдоровна сказала:

"Это стучит часовой. Должно быть, во дворце пожар".

Камер-фрау помогла императрице одеться, и та велела ей отпереть дверь. У дверей стояло несколько человек, и один из них сказал, что император мёртв. Марии Фёдоровне стало плохо, и кто-то принёс стакан воды, подав его мисс Кеннеди. Граф Паленн поддерживал императрицу и хотел дать ей воды, но часовой, стоявший у дверей императрицы, отодвинул руку графа и выпил воду сам со словами:

"Вы убили нашего императора, вы способны убить императрицу!"

Позднее Мария Фёдоровна назначила этому солдату пожизненную пенсию и иногда навещала его в доме инвалидов в Павловске.


Ночные страхи императрицы

После смерти мужа императрица Мария Фёдоровна часто просыпалась по ночам, дрожа от страха, и госпожа Кеннеди, продолжавшая спасть с ней в одной комнате, давала ей подкрашенные капли, чтобы та заснула. В 6 часов утра Мария Фёдоровна просыпалась и шла молиться к той кровати, возле которой убили её мужа.


Другие ночные “жертвы” императора

Камер-юнгфера Анна Константиновна Скороходова (1730-1801) была ещё одной из “жертв” ночных похождений императора. Хранительницей бриллиантов она стала ещё при Екатерине II, и поэтому император пытался будить её криками:

"Бриллианты украдены!" или "Во дворце пожар!"

После нескольких подобных проделок А.А. Скороходова перестала открывать дверь и реагировать на стуки императора.
Если императору не удавалось добудиться ни до кого из женщин, он шёл к часовым и разговаривал с ними.


“Портрет” императора

Павел Петрович находил, что молодая Прасковья Александровна Волкова (в замужестве Миллер, 1782-?), бойкая и весёлая фрейлина, очень похожа на него и часто называл её своим портретом.
На одном приёме Волкова вошла в зал вместе с другими фрейлинами, а Павел Петрович поклонился ей и сказал:

"А, мой портрет!"

Волкова скромно возразила:

"Я слишком невзрачна, Государь!"

Павел Петрович рассмеялся:

"В молодости я был красивым мальчиком!"

Курносые

Однажды Павел I увидел двух фрейлин, которые перешёптывались между собой. Император вспылил и объявил, что он проучит по-своему всех, кто вздумает шёпотом разговаривать во дворце.
На следующий день Павел Петрович шёл к императрице и увидел Волкову, которая вполголоса переговаривалась со своей сестрой.
Император рассердился:

"Зачем вы шепчетесь?"

Волкова ответила:

"Нам нельзя говорить вслух – мы говорили о Вас".

Павел Петрович заинтересовался:

"А что же вы обо мне говорили?"

Волкова с самым серьёзным выражением лица сказала:

"Что Вы очень курносы".

Павел Петрович расхохотался:

"Сами вы курносые!"

[Yorik]

Семейная сцена

Виолье с 1880 года служил при “малом дворе” великого князя инспектором кабинетов и галерей, а с воцарением Павла Петровича получил должность инспектора кабинета эстампов и миниатюр Зимнего дворца.
Однажды Виолье работал в комнатах Марии Фёдоровны, когда туда вошёл Павел Петрович. Виолье деликатно удалился, но сквозь неплотно прикрытые случайно двери наблюдал прелестную семейную сценку.
Император, ещё стоя в дверях, сказал жене:

"Я что-то несу тебе, мой ангел, что должно доставить тебе большое удовольствие".

Мария Фёдоровна отвечала:

"Что бы то ни было, я в том заранее уверена".

Оказалось, что Павел Петрович принёс своей жене чулки, которые были связаны в "воспитательном обществе благородных девиц", покровительницей которого была императрица.
Потом император поочерёдно брал на руки своих младших детей и затем начал с ними играть.

Анри Франсуа Габриель Виолье (1752/3-1829/1839) — архитектор и живописец из Швейцарии.


Тайный дипломат

Когда умирал граф Никита Иванович Панин, бывший в своё время воспитателем великого князя, Алопеус-старший тоже оказался среди людей, окружавших ложе почтенного аристократа.
Павел Петрович закрыл глаза покойнику и горько заплакал, а в это время Алопеус-старший стоял у окна и тоже горько плакал.
Великий князь заметил это, подошёл к Алопеусу, пожал ему руки и сказал:

"Сегодняшнего дня я вам не забуду".

Павел Петрович не забыл своего обещания, но при правлении матушки он ничего не мог сделать для Алопеуса официально. Тогда великий князь пустил в ход свои тайные связи, в том числе и масонские, для помощи своему протеже.
Сначала М.М. Алопеус занял должность начальника канцелярии у графа И.А. Остермана, а вскоре стал посланником в Эйтине (Eutin, т.е. правильнее Ойтин) при дворе Любекского епископа.
Перед отъездом в Ойтин Алопеус-старший получил тайную аудиенцию у великого князя. Павел Петрович принял М.М. Алопеуса, проникшего из предосторожности во дворец через заднюю дверь, в своём кабинете. Он уверял уезжающего Алопеуса в своём благорасположении, но приказал тому не разглашать их дружеских отношений, так как это может ему сильно повредить.
В 1795 году М.М. Алопеус перебрался в Берлин, где жил "путешественником", но на самом деле являлся неофициальным посланником Павла I при прусском дворе. Свою деятельность М.М. Алопеус проводил преимущественно по масонским каналам и много сделал для сближения России и Пруссии.
Должность официального посланника в Берлине М.М. Алопеус получил только в 1802 году и занимал её до 1807.
Его младший брат Д.М. Алопеус тоже стал посланником в Берлине в 1813 году и занимал эту должность до самой смерти.

Граф Никита Иванович Панин, 1718-1783.
Граф Максим Максимович Алопеус (1748-1822) — русский дипломат из финских шведов; на русской службе с 1783.
Граф Иван Андреевич Остерман (1725-1811) — русский государственный деятель и дипломат.
Граф Давид Максимович Алопеус (1769-1831) — русский дипломат, младший брат М.М. Алопеуса; на русской службе с 1789.


Три встречи с каретой Императора

Много анекдотических историй связано с повелением Павла I, чтобы жители столиц при встрече с каретой Императора выходили из своих экипажей. Мужчины должны были выходить прямо на мостовую, а дамам позволялось стоять на приступочке своего экипажа.

Однажды навстречу Императору ехала какая-то французская модистка. Заметив издали карету Государя, модистка закричала своему извозчику, чтобы тот остановился, но так как она плохо говорила по-русски, тот её не понял. Только приблизившись к карете Императора, извозчик понял, что говорила ему модистка, но он так очумел от страха, что стал погонять своих лошадей, чтобы скорее проехать опасное место.
Модистка же стучала кулачками по его спине и изо всех сил кричала:

"Sire! Ce n'est pas ma faute! Ce n'est pas ma faute!" ["Государь! Это не моя вина! Это не моя вина!"]

При виде подобной сцены Павел Петрович только расхохотался.

Москвич А.Н. Соковнин вспоминал, что однажды он ехал в экипаже с матушкой, когда люди закричали, что Государь едет. Лакей откинул приступочку, а матушка Соковнина бросилась вон из экипажа, но от страха уселась на приступочку и ни с места. Соковнин закричал матери, чтобы она позволила ему выйти на дорогу, но та его не слышала. Пришлось Соковнину перепрыгнуть через матушку прямо на мостовую.
К счастью, всё обошлось, так как это была пустая карета, но в сопровождении караула.

Андрей Николаевич Соковнин (1780-1852).

Другой случай тоже произошёл в Москве, когда возле Красных ворот некий преподаватель музыки и пения повстречал карету Императора. Преподаватель ехал на уроки и был щегольски одет, но так как его экипаж остановился посреди глубокой грязи, то преподавателю стало жалко пачкать свою одежду и обувь, так что он встал на приступочке по-дамски.
Павел Петрович счёл это за неуважение и приказал обвести несчастного преподавателя три раза вокруг Красных ворот. Так как прогулка совершалась по колено в грязи, то ни о каких уроках преподаватель больше не думал, уехал домой и слёг от нервного расстройства.


Неудачливые лакеи

Однажды Павел Петрович отдыхал в беседке Верхнего сада Петергофского парка. В это время два лакея захотели пройти через соседнюю калитку, которая оказалась заперта. Лакеи не заметили Императора и начали возмущаться.
Первый лакей грозно вопросил:

"Кто приказал её заложить?!"

Другой ответил:

"Кто же ещё, как не Государь! Ведь он во всё вмешивается!"

В пылу обсуждения деятельности Императора они добавили несколько не совсем литературных фраз, которые вывели Павла Петровича из себя.
Император набросился на лакеев и собственноручно поколотил их, как то частенько проделывал и его прадед.
Лакеев было велено отдать в солдаты, а гулять в Верхнем саду Павел Петрович запретил.


Не гляди в окно

После императорского запрета все калитка Верхнего сада были крепко заперты кроме одной, так как только через ту калитку можно было доставлять готовые блюда из кухни во дворец.
Но вот беда: эта дорожка проходила мимо окон княгини Гагариной, покои которой располагались на первом этаже дворца. Поэтому Павел Петрович приказал, чтобы люди, которые приносят приготовленные блюда, проходя мимо окон княгини Гагариной, поворачивали голову в другую сторону.

Княгиня Анна Петровна Гагарина (1777-1805) — урождённая светлейшая княжна Лопухина, последняя фаворитка Павла I.


Проступок офицера

Следующая история является чистейшей выдумкой и клеветой на убитого Императора, но многие мемуаристы описывали этот случай в своих книгах.
Некий офицер забрёл в Верхний сад и случайно (или не совсем случайно) посмотрел в окна княгини Гагариной.
Павел Петрович узнал об этом, взбесился и на разводе всячески придирался к этому офицеру, однако тот не дал Императору ни единого повода сделать замечание. Когда же офицер с эспантоном в руке подошёл к Императору для получения пароля, Павел I закричал на него:

"Как? Ты ещё смеешь дразнить меня?"

Император немедленно разжаловал офицера в солдаты и приказал отправить его так далеко, чтобы о нём больше не было ни слуху, ни духу.
Однако никто из мемуаристов так и не назвал ни фамилии этого офицера, ни его воинского звания, что позволяет сомневаться в достоверности приведённой истории.


Стойкость камердинера и гнев Императора

Павел Петрович вполне справедливо подозревал всех слуг и лакеев в воровстве, но поймать с поличным их удавалось очень редко.
Однажды Император прижал к стене одного камердинера и начал требовать от него, чтобы тот признался, что виноват. Камердинер пошёл в несознанку, но чем чаще камердинер спрашивал:

"В чём?" -

тем яростнее Павел Петрович наседал на него.
Наконец камердинер сдался и вскрикнул:

"Ну, да, виноват!"

Император сразу же отпустил его, улыбнулся и промолвил:

"Дурак! Разве ты не мог сказать этого тотчас же?"