20 ответов в теме

[Yorik]

25 июня (6 июля) 1796 года императрица Екатерина II писала своему постоянному корреспонденту Гримму:

"Сегодня в три часа утра мамаша родила большущего мальчика, которого назвали Николаем. Голос у него бас, а кричит он удивительно; длиною он аршин без двух вершков, а руки немного меньше моих. В жизнь мою первый раз вижу такого рыцаря. Если он будет продолжать, как начал, то братья окажутся карликами перед этим колоссом".

Император Павел был ласков со своими младшими сыновьями и называл их своими барашками.

Воспитателем младших сыновей Павла был граф Матвей Иванович Ламсдорф, очень жестокий человек. Николай в своих записках позднее писал:

"Меня часто и, я думаю, не без причины, обвиняли в лености и рассеянности, и нередко граф Ламздорф [так писали фамилию графа в то время] меня наказывал тростником весьма больно среди самых уроков".

Граф часто бил будущего императора линейкой и даже ружейным шомполом. Он мог схватить великого князя за воротник и ударить его об стену. Вдовствующая императрица Мария Фёдоровна была в курсе воспитательных методов графа и весьма ценила его.

Главной радостью мальчиков была игра в солдатики.

Когда Николаю было шесть лет, он услышал настоящую ружейную стрельбу и так перепугался, что его долго не могли найти. Мальчик боялся грозы, фейерверков, пушечной стрельбы... Но в 1806 году он преодолел свой страх и сам научился стрелять.

В играх со сверстниками Николай был груб и драчлив. Однажды он так ударил маленького Адлерберга, будущего министра двора, ружьем по голове, что у того остался шрам на всю жизнь.

С 1809 года Николая воспитывали уже без применения телесных наказаний. Он делал успехи в математике, артиллерии и инженерных науках и как сам писал позднее

"тогда я получил охоту служить по инженерной части".

К другим наукам великий князь был равнодушен.

Уже будучи императором, Николай любил говорить:

"Мы, инженеры".

Как и старший брат, Николай любил симметрию, а также и дисциплину. Образец для любой организации он видел в армии и хотел по подобию этой структуры устроить жизнь всего государства.

Николай разделял вкусы своего отца и деда к парадам и манёврам.

Юный Николай был груб, коварен и жесток. Он любил кривляться и гримасничать, чем находили сходство с его дедом, Петром III. В обществе молодой великий князь вёл себя, как недоросль:

"Он постоянно хочет блистать своими острыми словцами, и сам первый во всё горло хохочет от них, прерывая разговор других".

Григорий Иванович Вилламов, назначенный в 1801 году для исправления дел государыни Марии Фёдоровны, в своем дневнике за 1807 год писал, что вдовствующая императрица смотрит на Николая Павловича, как на будущего императора.

Андрей Карлович Шторх, преподававший Николаю и Михаилу политическую экономию, в своей записке о воспитании Николая, поданной Марии Фёдоровне в 1809 году, указывает на необходимость включения в программу учебных занятий политических наук, так как

"вероятнее всего великий князь в конце концов будет нашим государем".

С шестнадцати лет в Николае стали замечать некоторые перемены: он стал более суровым, сдержанным и озабоченным. Да и немудрено: шёл 1812 год. Он просился в действующую армию, но ему отказали. Выехать к армии он смог только в 1814 году в сопровождении брата Михаила и графа Ламсдорфа.

В Берлине он встретил дочь прусского короля Фридриха-Вильгелма III, Фредерику-Луизу-Шарлотту-Вильгельмину, которая был моложе Николая на два года и на которой он женился в 1817 году.

В военных действиях поучаствовать великому князю не удалось, так как брат велел ему отправляться в Базель. Только после взятия Парижа и изгнания Наполеона Николай получил предписание от императора прибыть в Париж. Париж Николаю понравился, но особенно сильное впечатление на него произвел смотр наших войск в Вертю.

В 1816 году Николай путешествует по России, но дневник его путешествия полон несущественных мелочей - никаких выводов и обобщений нет. Даже по военной части его интересуют только вопросы строевой подготовки, но ни о стрельбе, ни об управлении войсками, ни о моральном духе армии нет ни слова.

Затем великого князя отправили в Англию, для расширения кругозора, но демократические учреждения этой страны ему решительно не понравились:

"Если бы к нашему несчастью какой-нибудь злой гений перенёс к нам эти клубы и митинги, делающие больше шума, чем дела, то я просил бы Бога повторить чудо смешения языков или, ещё лучше, лишить дара слова всех тех, которые делают из него такое употребление".

Как видим, если Александр хоть мечтал о конституции, то для Николая сама мысль о демократических учреждениях противна.

Вот описание императора Николая в 1826 году:

"Император Николай Павлович был тогда 32 лет. Высокого роста, сухощав, грудь имел широкую, руки несколько длинные, лицо продолговатое, чистое, лоб открытый, нос римский, рот умеренный, взгляд быстрый, голос звонкий, подходящий к тенору, но говорил несколько скороговоркой. Вообще он был очень строен и ловок. В движениях не было заметно ни надменной важности, ни ветреной торопливости, но видна была какая-то неподдельная строгость. Свежесть лица и всё в нём показывало железное здоровье и служило доказательством, что юность не была изнежена и жизнь сопровождалась трезвостью и умеренностью".

Недаром одна англичанка во время пребывания Николая в Лондоне написала о нём:

"Он дьявольски красив! Это самый красивый мужчина в Европе".

Летом 1819 года после манёвров под Красным Селом император обедал у великого князя Николая с женой и предупредил их, что Николаю в скором времени предстоит занять престол, так как он, Александр плохо себя чувствует, а брат Константин "питает отвращение" к наследованию престола.

Однако Александр ничего не сделал, чтобы подготовить брата к престолу, даже не назначил его членом Государственного совета, и Николай продолжал служить, как обычный генерал.

Всю свою подготовку к управлению страной будущий император описал позднее сам:

"Всё моё знакомство со светом ограничивалось ежедневным ожиданием в передних или секретарской комнате, где, подобно бирже, собирались ежедневно в десять часов все генерал-адъютанты, флигель-адъютанты, гвардейские и приезжие генералы и другие знатные лица, имевшие доступ к государю...
От нечего делать вошло в привычку, что в сем собрании делались дела по гвардии, но большей частью время проходило в шутках и насмешках насчет ближнего. Бывали и интриги. В то же время вся молодёжь, адъютанты, а часто и офицеры ждали в коридорах, теряя время или употребляя оное для развлечения почти так же и не щадя начальников ни правительство...
Время сие было потерей времени, но и драгоценной практикой для познания людей и лиц, и я сим пользовался".

[Yorik]

А пока великий князь занимался строевой подготовкой в подчинённых ему гвардейских частях. Почти все офицеры и солдаты участвовали в войнах, были ранены, и между ними установились почти дружеские отношения. Николай же начал укреплять дисциплину, вводил прусскую муштровку, и гвардия начала ненавидеть великого князя. Весной 1822 года даже произошло открытое столкновение с офицерами лейб-гвардии егерского полка.

Ещё в 1822 году был подготовлен акт об отречении Константина и о правах на престол Николая в случае смерти Александра. Но этот важный документ тайно хранился в Сенате, Синоде и Государственном совете, а в Москве - в Успенском соборе. Публиковать документ об изменении престолонаследования Александр, в свои последние годы равнодушный к делам управления империей, не счёл нужным. Точно даже неизвестно, знал ли сам Николай о содержании этого документа.

27 ноября 1825 года, когда в большой церкви Зимнего дворца происходил молебен о здравии императора, Милорадович сообщил Николаю о смерти Александра. Молебен пришлось прекратить, а во дворце началось большое смятение.

В.А. Жуковский оказался невольным свидетелем того, как в опустевшей церкви Николай Павлович приказал священнику принести присяжный лист и как,

"задыхаясь от рыданья, дрожащим голосом повторял он за священником слова присяги".

Николай присягал Константину!

Каждый день Николай посылал в Варшаву курьеров, умоляя Константина приехать в Петербург. Некоторые спешили принести присягу Константину, но Голицын настаивал на немедленном вскрытии таинственного пакета, оставленного Александром.

Вечером того же 27 ноября заседал Государственный совет и обсуждал вопрос о престолонаследии. Спорили о том, надобно ли вскрывать пакет, оставленный Александром. Д.И. Лобанов-Ростовский заявил, что

"у мёртвых нет воли".

Его поддержал А.С. Шишков. Граф Милорадович сказал, что нет никакой нужды вскрывать загадочный пакет, так как великий князь Николай Павлович уже принёс присягу Константину, и дело сделано.

Однако председатель Совета князь Пётр Васильевич Лопухин решился всё-таки распечатать конверт и огласил его членам Государственного совета. Тогда Милорадович потребовал не принимать во внимание завещание Александра, а пойти к Николаю Павловичу и предоставить ему самому решать этот вопрос.

Николай вышел к членам Государственного совета и стал настаивать на принесении присяги Константину. Дело в том, что Милорадович недавно докладывал Николаю о том, что гвардия его ненавидит, и Николай боялся её. В конце концов, дворцовые перевороты, совершённые гвардией, были ещё свежи в памяти.

Так в бездействии и неопределённости проходили дни. Константин от престола отказывался, но никакой официальной бумаги не присылал, а только личное письмо с отказом от престола. Но его же не опубликуешь! Михаил Павлович, посланный в Варшаву, всё не возвращался, а 12 декабря от Дибича было получено известие о раскрытии заговора в гвардии и среди офицеров Южной армии.

Николай ответил Дибичу на его сообщение, а в конце приписал:

"Решительный курьер воротился. [Это он о личном письме от Константина.] Послезавтра поутру я - или государь или без дыхания. Я жертвую собою для брата. Счастлив, если, как подданный, исполню волю его. Но что будет в России? Что будет в армии?..
Я вам послезавтра, если жив буду, пришлю - сам ещё не знаю как - с уведомлением, как всё сошло... Здесь у нас о сю пору непостижимо тихо..."

Вначале Николай поручил составить манифест о восшествии на престол Карамзину, но тот слишком определённо написал о том, что новый император будет во всём следовать политике покойного Александра. Пришлось поручить М.М. Сперанскому переделывать манифест.

13 декабря Николай пригласил к себе Лопухина, сообщил ему о положении дел, о неофициальном ответе брата и о необходимости взять на себя власть. Лопухин велел государственному секретарю к семи часам вечера созвать всех членов Государственного совета на чрезвычайное собрание в Зимнем дворце.

В назначенный срок все явились, но Николай ждал приезда Михаила, и заседание Совета всё не начиналось. Николай велел в соседней зале подать приглашённым ужин. Наконец, не дождавшись приезда брата, в полночь Николай Павлович пригласил всех на заседание, сообщил им об ответе Константина и сам прочёл манифест о своём восшествии на престол.

Но мысль о гибели всё время преследовала Николая. Он физически ощущал окружавшую его неприязнь и даже ненависть. Ночью 13-го Николай пришёл к жене. Вот что Александра Фёдоровна записала в своём дневнике:

"...ночью, когда я осталась одна, ко мне вошёл Николай, стал на колени, молился Богу и заклинал меня обещать ему мужественно перенести всё, что может ещё произойти:

"Неизвестно, что ожидает нас. Обещай мне проявить мужество, и, если придётся умереть, - умереть с честью".

Ночью, наконец, прибыл Михаил Павлович.

Рано утром 14-го декабря к новому императору явился с докладом генерал-адъютант Бенкендорф. Николай сказал ему:

"Сегодня вечером, может быть, нас обоих не будет более на свете, но, по крайней мере, мы умрём, исполнив наш долг".

В шестом часу утра во дворце собрались почти все генералы и полковые командиры гвардейского корпуса. Николай вышел к ним в измайловском мундире, прочёл им главные документы о престолонаследии и свой манифест. Потом он спросил собравшихся, есть ли у кого какие сомнения. Сомнений, разумеется, ни у кого не было. Тогда Николай принял торжественную позу и сказал:

"После этого вы отвечаете мне головою за спокойствие столицы, а что до меня касается, если я хоть час буду императором, то покажу, что этого достоин!"

Члены Сената и Синода принесли присягу в семь часов утра. Вскоре явился генерал-губернатор столицы Милорадович и стал уверять Николая, что в столице всё спокойно. У Николая было на этот счёт своё мнение, и через некоторое время выяснилось, что Милорадович прозевал заговор.

Вскоре командир гвардейской артиллерии Сухозанет сообщил, что в некоторых частях сомневаются в законности второй присяги. Туда послали Михаила Павловича.

Затем генерал Нейдгарт сообщил, что он только что опередил Московский полк, который шёл на Сенную площадь, не слушая командиров. Генерал просил разрешения двинуть на мятежников часть конной гвардии и первый батальон преображенцев.

Первым делом Николай Павлович вывел первую роту Финляндского полка и крикнул им:

"Ребята! Московские шалят! Не перенимать у них и своё дело делать молодцами!"

За воротами к царю подошёл Милорадович:

"Дело плохо. Они идут к Сенату, но я поговорю с ними".

И он ускакал.

[Yorik]

14 декабря 1825 года

Вскоре подошёл первый батальон преображенцев, и Николай сам поставил его на углу Адмиралтейского бульвара. Здесь он увидел мелькнувшую фигуру князя Трубецкого.

Своему адъютанту Кавелину Николай велел немедленно перевезти свою семью из Аничкова дворца в Зимний, а конной гвардии передать приказ о немедленном выезде на площадь.

Вот раздались первые выстрелы и поступило сообщение, что какой-то штатский смертельно ранил Милорадовича. Конной гвардии ещё не было. Возле площади собрались толпы народу.

Немного позже Алексей Орлов, брат декабриста, привел конную гвардию, затем прибыли оставшиеся верными московцы и два батальона Измайловского полка.

Мятежники стояли вокруг памятника Петру. Они выстрелами встретили генерала Войнова. Слышались крики:

"Ура, Константин!"

Но многие из солдат не понимали, что происходит и за что убит боевой генерал Милорадович.

Николай выжидал, чтобы все бунтовщики собрались на площади, и в тылу не осталось врагов.

Вот в беспорядке следует лейб-гренадерский полк. Николай кричит им:

"Стой!", -

а ему ответили, что они за Константина, и Николай указал им дорогу на Сенатскую площадь.
Николай писал впоследствии:

"И вся сия толпа прошла мимо меня, сквозь все войска, и присоединилась без препятствия к своим... К счастию, что сие так было, ибо иначе бы началось кровопролитие под окнами дворца, и участь бы наша была более чем сомнительна".

Да и части, бывшие в распоряжении Николая, были иногда сомнительного свойства. Артиллерия, например, явилась без снарядов, а когда послали за снарядами, то привезли всего три. Послали еще раз, но дежурный офицер отказался выдавать снаряды, потому что не было необходимой бумаги.

Тем временем к мятежникам присоединился гвардейский экипаж, потом подошли гренадёры. Николай же расставлял подходившие верные части так, чтобы окружить мятежников.

Тщетно пытались уговорить мятежников великий князь Михаил Павлович и митрополит Серафим. Из рядов мятежников время от времени стреляли, и в конной гвардии было уже много раненых.

В три часа пополудни император осмотрел позиции и вернулся к дворцу, чтобы убедиться в отсутствии опасности с тыла.

Мятежники бездействовали, так как у них не было руководителей и четкого плана действий.

Николай решил послать конницу на мятежников, но атаки конной гвардии и кавалергардов из-за гололёда оказались неудачными.

К Николаю подошёл представитель дипломатического корпуса и выразил желание поддержать императора присутствием в его свите иностранных послов. Но Николай ответил, что

"эта сцена - дело семейное, и в ней Европе делать нечего".

Наконец Васильчиков предложил стрелять картечью. Николай спросил:

"Вы хотите, чтобы я пролил кровь моих подданных в первый день моего царствования?"

Васильчиков ответил:

"Да, чтобы спасти вашу империю!"

Очень красивый исторический диалог, если он только достоверен.

Но Николай всё ещё колебался. С последним предупреждением к мятежникам обратился генерал Сухозанет, но он вернулся с отстреленным султаном. Тогда Николай дважды давал приказ открыть огонь, но дважды его и отменял. Только на третий раз Николай решился стрелять, но пальник не выполнил приказ. Тогда поручик Бакунин соскочил с лошади, вырвал у солдата запал и сам выстрелил.

Картечь ударила в карниз сената. Конногвардейцы закричали:

"Ура!"

Второй выстрел ударил в середину мятежного каре. Началась паника и бегство. Мятеж был подавлен, и Николай вернулся во дворец к семье.

Во дворце император писал брату:

"Дорогой, дорогой Константин! Ваша воля исполнена: я - император, но какою ценой, Боже мой! Ценой крови моих подданных. Милорадович смертельно ранен, Шеншин, Фредерикс, Стюрлер - все тяжело ранены...
Я надеюсь, что этот ужасный пример послужит к обнаружению страшнейшего из заговоров, о котором я только третьего дня был извещён Дибичем".

Всю ночь Николай не спал. Так как в день мятежа не нашлось ни одного генерала, который бы взял на себя усмирение бунтовщиков, и Николаю пришлось командовать самому, то он решил, что обязан всем только себе самому, и Провидение сделало его императором. Николай Павлович, еще вчера неуверенный в себе и своей судьбе, стал полновластным и всемогущим правителем своих подданных.

И судьёй. Он лично вел следствие по делу декабристов.

Поведение большинства из арестованных заговорщиков ещё более укрепило мнение Николая о своей избранности и всемогуществе. Ведь сам руководитель заговора князь Трубецкой ползал у его ног.

Любопытны характеристики, которые давал Николай декабристам. Вот некоторые из них:

"Муравьев [Никита] был образец закостенелого злодея. Одарённый необыкновенным умом, получивший отличное образование, но на заграничный лад, он был в своих мыслях дерзок и самонадеян до сумасшествия, но вместе скрытен и необыкновенно твёрд...
Пестель был злодей во всей силе слова, без малейшей тени раскаяния, с зверским выражением и самой дерзкой смелости в запирательстве; я полагаю, что редко найдётся подобныё изверг...
Артамон Муравьёв был не что иное, как убийца, изверг без всяких других качеств, кроме дерзкого вызова на цареубийство. Подл в теперешнем положении, он валялся у меня в ногах, прося прощения...
Напротив, Матвей Муравьев, сначала увлечённый братом, но потом в полном раскаянии уже некоторое время от всех отставший, из братской любви только спутник его во время бунта и вместе с ним взятый, благородством чувств, искренним глубоким раскаянием меня глубоко тронул...
Сергей Волконский, набитый дурак, таким нам всем давно известный, лжец и подлец в полном смысле, и здесь таким же себя показал. Не отвечая ни на что, стоя, как одурелый, он собою представлял самый отвратительный образец неблагодарного злодея и глупейшего человека".

Я не буду подробно останавливаться на следствии над декабристами и на их казни. Всё-таки этот очерк посвящён, в основном, Николаю Павловичу.

[Yorik]

Император Николай Павлович считал, что он дал

"пример судебного процесса, построенного почти на представительских началах, благодаря чему перед лицом всего мира было доказано, насколько наше дело просто, ясно, священно".

Брат Константин, однако, считал, что в Петербурге не было законного суда, ибо не было ни защиты, ни гласности. В управляемой им Польше такой суд был бы невозможен.

Николай быстро навёл порядок в СВОЕЙ империи, которую он рассматривал как СВОЁ хозяйство. Строгая иерархия, чинопочитание, усердие...

Законность? И Сперанский, ранее ревностно судивший декабристов и тем доказавший свою личную преданность императору, составляет свод законов Российской империи в сорока семи томах, изданных с 1649 года, и свод действующих законов империи в пятнадцати томах. Пусть теперь просвещённая Европа видит, что он, Николай, правит самодержавно, но по закону. Правда, исполнение этих законов могла гарантировать только воля императора, но об этом умалчивалось.

Более полезную штуку выдал Бенкендорф, предложивший реорганизовать полицию. Николай предоставил ему руководство Третьим Отделением собственной Его Величества канцелярии. Он ценил Бенкендорфа и поручил ему "отирать слёзы" обездоленных российских граждан. По словам барона Корфа, шеф жандармов

"имел самое поверхностное образование, ничему не учился, ничего не читал и даже никакой грамоты не знал порядочно".

Но это был верный и преданный слуга, и Николай любил его.

Царь хотел править настолько самодержавно, что не считался даже с законными государственными учреждениями. Васильчикову он говорил:

"Да неужели же, когда я сам признаю какую-нибудь вещь полезной или благодетельной, мне непременно надо спрашивать на неё сперва согласие Совета [Государственного]?"

Однажды Николай утвердил один из проектов министра финансов Канкрина, отвергнутый Государственным советом. Обиженный Васильчиков заявил государю, что необходимо ещё раз рассмотреть проект в Совете или совсем уничтожить это высшее государственное учреждение, если у него отнимают права, предоставленные законом. Царь согласился, но в день заседания члены Совета получили записку, присланную Николаем с фельдъегерем, в которой было сказано:

"Желательно мне, чтобы проект был принят".

Разумеется, проект был принят.

При Николае развелось огромное количество комитетов, деятельность которых была, как бы законспирирована. Не каждый министр знал, чем какой комитет занимается. Как-то возникла необходимость пригласить в "комитет 6 декабря", занимавшийся вопросом о крепостном праве, министра финансов Канкрина. Император согласился на это, но при условии, что Канкрин не будет знать, где, собственно, он заседает.

По вопросу об отмене крепостного права не было сделано ничего, кроме незначительного ограничения прав помещиков при продаже крестьян без земли.

Зато широко применялись телесные наказания, как в армии, так и при усмирении многочисленных крестьянских бунтов. Людей часто запарывали до смерти. Но Николай считал, что так и надо, ведь его самого в детстве нещадно бил Ламсдорф, а чем остальные подданные лучше его. В армии свирепствовала бессмысленная муштра и болезни. В 1835 году из двухсот тысяч человек списочного состава армии умерло от болезней одиннадцать тысяч человек! Немыслимые цифры потерь! В такой ситуации врагам и нападать не надо: или армия вымрет, или государство разорится, выбрасывая деньги на содержание такой армии.

Телесные наказания были ужасны и жестоки. При наказании кнутом осужденного клали на так называемую "кобылу", причём остальные осужденные стояли рядом и ждали своей очереди. Палач медленно наносил страшные удары, которые попросту разрубали человеческое тело. Дадим слово свидетелю такой расправы:

"При казни присутствовали священник и доктор. Когда наказываемый не издавал ни стона, никакого звука, не замечалось даже признаков жизни, тогда ему развязывали руки, и доктор давал ему нюхать спирт. Когда при этом находили, что человек ещё жив, его опять привязывали к "кобыле" и продолжали наказывать. Под кнутом, сколько ни помню, ни один не умер. Помирали на второй или третий день после казни".

Шпицрутены были не менее страшным наказанием. Если человека прогоняли сквозь строй в тысячу человек три-четыре раза, то смерть почти всегда была неминуема.

На одном рапорте граф Пален просил назначить смертную казнь лицам, нарушившим карантинные правила. Николай на этом прошении начертал:

"Виновных прогнать сквозь тысячу человек двенадцать раз. Слава Богу, смертной казни у нас не бывало и не мне её вводить".

Каков лицемер!

Николай доброжелательно относился к Пушкину и Гоголю. Ему объяснили, в частности В.А. Жуковский, бывший воспитателем наследника Александра, что эти писатели могут составить славу его царствования. Пушкина он вернул из ссылки и сделал камер-юнкером. Поэт расценил это как насмешку, ведь в то время такой должности удостаивались молодые люди 18-20 лет, правда, знатные, но без особых заслуг, а он был старше и знаменит.

О Гоголе с императором беседовала А.О. Смирнова-Россет:

"Я ему напомнила о Гоголе, он был благосклонен.

"У него есть много таланту драматического, но я не прощаю ему выражения и обороты слишком грубые и низкие". -

"Читали вы "Мёртвые души"? -

спросила я. -

"Да разве они его? Я думал, что это Сологуба".

Я советовала их прочесть и заметить те страницы, где выражается глубокое чувство народности и патриотизма".

Николай Павлович старался, с одной стороны, казаться примерным семьянином, а с другой стороны он не очень скрывал свои многочисленные похождения. Долгие годы благосклонностью императора пользовалась Варенька Нелидова, племянница той самой Нелидовой, в которую был влюблён, многие считают, что чисто платонически, Павел. Но были ещё и баронесса Крюденер, Бутурлина, Пашкова и множество других. Уверяли даже, что многие фрейлины, прежде чем выйти замуж, пользовались особой "милостью" императора.

Впрочем, отношения с Нелидовой император не очень-то и скрывал. В 1842 году графиня Нессельроде пишет:

"Государь с каждым днём всё больше занят Нелидовой, у которой такое злое выражение лица. Кроме того, что он к ней ходит по нескольку раз в день, он и на балу старается всё время быть близ неё. Бедная императрица всё это видит и переносит с достоинством, но как она должна страдать".

[Yorik]

Та же госпожа Нессельроде писала своему сыну:

"Наш хозяин не пропустил ни одного маскарада; оставался там до трёх часов утра, разгуливая с самою что ни есть заурядностью. Одна из этих особ, с которыми он не опасался говорить запросто, сказала своему дяде, что нельзя себе представить всей вольности его намёков".

При такой известности похождений императора, какие уж там намёки!

Вместе с приятелем детства Адлербергом император часто заглядывал к воспитанницам Смольного, ведь матушка Адлерберга была начальницей этого заведения и часто оказывала содействие титулованным друзьям.

Кроме того, Николай Павлович

"весьма часто отправлялся в уборную актрис и очень любил смотреть, как они одевались. Театральные воспитанницы делались, прежде всего, достоянием его, Адлерберга и Гедеонова".

А.М. Гедеонов был тогда директором императорских театров.

Тем не менее, несмотря на многочисленные похождения, Николай Павлович продолжал считать себя примерным семьянином.

С дамами у императора был полный порядок, а вот Польша доставляла Николаю Павловичу много хлопот и беспокойства. Ей было мало конституции 1815 года, она стала требовать присоединения к царству Польскому некоторых других областей Империи, в частности Литвы. Константин Павлович был склонен поддерживать эти требования, но Николай был тверд и писал брату:

"Я должен был бы перестать быть русским в своих собственных глазах, если бы я вздумал верить, что возможно отделить Литву от России в тесном смысле этого слова".

В другом письме брату он пишет:

"Пока я существую, я никоим образом не могу допустить, чтобы идеи о присоединении Литвы к Польше могли быть поощряемы, так как, по моему убеждению, это вещь неосуществимая и которая могла бы повлечь за собой для Империи самые плачевные последствия".

Эти мнения императора стали широко известны, и коронация Николая в Варшаве произошла только в мае 1829 года при глубоком молчании польской знати.

Когда в 1830 году пришло известие о провозглашении королём Франции герцога Орлеанского, Луи-Филиппа, Николай негодовал и приказал кронштадтскому военному губернатору, чтобы все французские корабли, поднявшие трёхцветный флаг вместо белого, были немедленно изгнаны из гавани. Более того, вновь прибывшие суда не смели входить в Кронштадтский порт под трёхцветным флагом: в них следовало стрелять, если они входили в наши воды.

С большим трудом французскому поверенному барону Бургоэну удалось облагоразумить разбушевавшегося императора.
Император стучал кулаком по столу:

"Никогда, никогда не могу я признать того, что случилось во Франции!"

Бургоэн возражал:

"Государь! Нельзя говорить "никогда". В наше время слово это не может быть произносимо: самое упорное сопротивление уступит силе событий".

Слегка успокоенный Николай говорил чуть позже Бургоэну:

"Если бы во время кровавых смут в Париже народ разграбил дом русского посольства и обнародовал мои депеши, все были бы поражены, узнав, что я высказывался против государственного переворота [совершённого Карлом X], удивились бы, что русский самодержец поручает своему представителю внушить конституционному королю (т.е. Карлу X) соблюдение учреждённых конституций, утверждённых присягой".

Революция 1848 года во Франции и последующие волнения и восстания по всей Европе вызвали бурную и раздражённую реакцию Николая. Он, где мог и как мог, стремился к подавлению любых либеральных и освободительных движений. Посылал войска в придунайские княжества, помогал давить либерализм в Пруссии и ссужал Австрию деньгами для подавления революции в Ломбардии. Для подавления венгерского восстания Николай послал за Карпаты стотысячную армию, которой далеко не сразу удалось сломить героическое сопротивление венгров.

Результатом всех этих усилий Николая была всеобщая ненависть к России в Европе. Не только старые враги, вроде Англии, Франции и Турции не скрывали своей вражды к России. Даже Австрия и Пруссия, обязанные России, с завистью и страхом смотрели на Россию и страшились её гегемонии. Все и вся были против России - вот результат активной внешней политики Николая.

Вскоре Николай убедился, что у него нет в Европе ни одного союзника. Это произошло в 1853 году во время столкновения России с Турцией из-за святых мест в Турции и прав православных христиан. Против России выступили не только Англия, Франция и Сардиния, поддержавшие турок, но и Австрия, "удивившая весь мир своей неблагодарностью", и Пруссия. Эти "союзники" России заявили, что приступят к наступательным действиям, если Россия не очистит придунайские княжества или перейдёт Балканы. Началась бесславная для России Крымская война.

Курляндский губернатор П.А. Валуев писал тогда:

"Что стало с нашими морями? Где громы земли и горняя благодать мысли и слова? Кого поражаем мы? Кто внимает нам? Наши корабли потоплены, сожжены или заперты в наших гаванях. Неприятельские флоты безнаказанно опустошают наши берега. Неприятельские армии безнаказанно попирают нашу землю… Друзей и союзников у нас нет..."

А что есть? Да почти что и ничего:

"Оказалось, что в нашем флоте не было тех именно судов, в сухопутной армии того именно оружия, которые требовались для уравнения боя; что состояние и вооружение наших береговых крепостей были неудовлетворительны; что у нас недоставало железных и даже шоссейных дорог...
Сверху блеск - внизу гниль...
Везде преобладает у нас стремление сеять добро силой. Везде пренебрежение и нелюбовь к мысли, движущейся без особого на то приказания...
Везде противопоставление правительства народу, казённого частному...
Пренебрежение к каждому из нас в особенности и к человеческой личности вообще водворилось в законах..."

М-да, неутешительный итог тридцатилетнего царствования.

Ф.И. Тютчев тогда же писал:

"Чтобы создать такое безвыходное положение, нужна была чудовищная тупость этого злополучного человека".

Английский флот даже подходил к Кронштадту, и Николай мог видеть вражеские корабли из своего дворца в Александрии.
В начале 1855 года император заболел и 18 февраля умер. Многие считают, что он не мог примириться с таким бесславным положением и отравился.

Выпутываться из создавшегося положения пришлось новому императору, Александру II.

Вернемся все же к Николаю Павловичу и вспомним еще несколько историй из жизни этого злополучного правителя Российской Империи.

Николай I однажды в частном разговоре заявил:

"Никто не может знать будущего: когда-нибудь, - разумеется, не при мне - форма правительства может измениться в России".

Интересно, что он при этом имел ввиду.

[Yorik]

Любимой дочерью Николая I была великая княгиня Мария Николаевна, которая тайно вышла замуж за графа Григория Александровича Строганова. Тайно, потому что император сослал бы в Сибирь всех, причастных к организации этого мезальянса. Помолвка Марии Николаевны и Г.А. Строганова произошла летом 1854 года в Гостилицах, имении Татьяны Борисовны Потемкиной. Когда ее позднее упрекали за это, Потемкина отвечала, что совершила богоугодное дело, так как темперамент Марии Николаевны не позволяет ей обходиться без мужчины, не впадая в грех.

Тайное венчание происходило осенью 1854 года в домовой церкви Марии Николаевны, в ее дворце, но священник этой церкви отказался совершить обряд венчания без разрешения духовника царской семьи (это могло привести его в Сибирь, опять Сибирь), но сделал тактически ловкий ход: он принес великой княгине ключи от этой церкви и сказал:

"Это церковь Вашего Высочества. Вы можете пригласить любого священника для совершения треб, а меня извольте предуведомить: я на это время скажусь больным".

Был приглашен священник из села Гостилицы, который сразу же затем подал в отставку. Он жил потом в доме Т.Б. Потемкиной на Большой Миллионной и получал пенсию от великой княгини.
Из всех членов императорской фамилии о свадьбе Марии Николаевны были извещены лишь цесаревич Александр Николаевич и его жена. Сам же Николай I до самой своей смерти так ничего и не узнал о браке своей любимой дочери.

Свидетелями на свадьбе были князь Василий Андреевич Долгоруков и граф Михаил Юрьевич Виельгорский. Вначале Мария Николаевна предложила присутствовать на своей свадьбе графу Матвею Юрьевичу Виельгорскому, который состоял при ее особе, но тот уклонился:

"Ваше Высочество, я назначен от Государя состоять при Вашей особе и управлять Вашим двором; если я решусь на такой поступок то Государь, если узнает , прогневается сильно, и я понесу страшную ответственность. Пригласите лучше моего брата: он всем известен как человек весьма рассеянный, и если произойдет беда, то все можно будет свалить на его рассеянность".

Ожидалось, что этот брак будет официально признан после смерти Николая I, и в январе 1856 года новый император собрал во дворце на совет всех членов императорской фмилии и вдовствующую королеву Нидерландов Анну Павловну, дочь Павла I. Ко всеобщему изумлению этот брак так и не был официально признан.

Дело было так: вначале новый император заявил, что он считает себя обязанным официально признать брак своей сестры, потому что знал о ее намерении тайно венчаться и изъявил свое согласие на это. Но тут встряла Анна Павловна (ей больше всех надо было):

"Ваше Величество в то время были первым подданным Вашего отца и не должны были изъявлять Вашего согласия на свадьбу, которую он не дозволял, и которая совершилась в тайне от него. Теперь Вы сами царствуете: что бы Вы сказали, Государь, если бы Вас послушались таким образом? Я полагаю, что брака моей племянницы, а Вашей сестры. Признавать официально невозможно".

Так этот брак, о котором знали в большинстве домов Российской империи, и не был официально признан. Члены императорской фамилии стали держать себя с графом Строгановым более холодно, чем с другими придворными, но того это мало трогало. Он ни перед кем не кланялся и не заискивал, а со старыми своими знакомыми остался на прежней ноге.

Герцог Максимилиан Лихтенбергский при своей женитьбе на великой княгине Марии Николаевне поступил очень неосторожно: при заключении брачного договора он по невнимательности пропустил пункт о своем полном подчинении власти императора Николая I. В результате этого он лишился всякой личной свободы. Он не мог выехать из России даже для свидания с матерью без разрешения императора.

Герцог Георгий Мекленбург-Стрелицкий, муж великой княгини Екатерины Михайловны, был более осторожным. Он заключил такой брачный договор, по которому его жена как герцогиня Мекленбургская освобождалась от русского подданства. Сложилась уникальная для того времени ситуация, когда они могли пользоваться всеми выгодами положения членов царского семейства, но при этом пользовались такой личной свободой, которая была недоступна другим великим князьям и княгиням.

Но и у герцога были свои семейные неприятности, так как ему приходилось вести борьбу со своей тещей, великой княгиней Еленой Павловной, которая постоянно пыталась во все вмешиваться и всем управлять.

Михаил Львович Нехватович в 1846-1846 гг. издавал карикатурный журнал "Ералаш". Однажды он представил в цензурный комитет вид Петербурга "с окрестностями", в число которых входили Шлиссельбург, Вятка, Пермь и Вологда.
[Магадан в петербургские виды тогда еще не входил. - Прим. Ст. Ворчуна.]
Взбешенный Дубельт вызвал Нехватовича в Ш Отделение и объявил ему, что если он еще раз позволит себе подобную шутку, то будет немедленно выслан в одну из петербургских "окрестностей".

Когда Николай Павлович вступил на престол, он в беседе с тяжело больным Николаем Михайловичем Карамзиным сказал:

"Представьте себе, что вокруг меня никто не умеет написать двух страниц по-русски, кроме одного Сперанского, а ведь, пожалуй, того и гляди, что Сперанского не нынче так завтра придется отправить в Петропавловскую крепость".

Для такого заявления у императора были все основания. Ведь следственная комиссия установила, что Мих. Мих. Сперанский знал о заговоре 14 декабря от Гавриила Степановича Батенькова и Николая Александровича Бестужева. Граф Вас. Вас. Левашов явился с докладом к императору и рассказал ему об участии Сперанского в заговоре. Затем Левашов поинтересовался, прикажет ли император арестовать Сперанского. Николай Павлович в глубоком раздумье несколько раз прошелся по комнате и потом сказал:

"Нет, он член Государственного совета! Это будет скандал, оставьте его в покое".

Эти слова спасли Сперанского.

В 1848 году Николай I, подстрекаемый графом Клейнмихелем, князем Чернышевым и Д.П. Бутурлиным, хотел было закрыть университеты, но графу Блудову удалось отстоять их. Уже один этот поступок должен сделать имя Блудова известным каждому просвещенному россиянину. Особенно тем из них, кто учился в университетах (я имею в виду настоящие университеты, а не те, что расплодились в настоящее время под именем университетов).

Граф Алексей Петрович Никитин в Отечественную войну славился как храбрый и умелый артиллерийский офицер (в чине полковника). Но кроме артиллерии, да и то на уровне 1815 года, он ничего больше не знал и знать не желал, короче, он был очень необразованным человеком, дремучим.
При Николае Павловиче в чине генерала от кавалерии он был начальником над всеми военными поселениями на юге России, а также инспектором всей резервной кавалерии, штаб которой находился в Чугуеве.
Возвращаясь из Петербурга в свой Чугуев, он первый раз в жизни прибыл на железнодорожный вокзал. В ожидании звонка он сидел в комнате ожидания, а потом спросил у сопровождавшего его графа Орлова-Денисова, своего зятя:

"Фёдор, а когда же мы тронемся с места?"

Он решил, что так в пассажирской комнате и поедет.

[Yorik]

Граф Карл Васильевич Нессельроде (1780-1862) многие годы заведовал внешней политикой России, но никогда не осмеливался перечить императору Николаю Павловичу, ограничиваясь лишь мелкими замечаниями. В остальном, он покорно исполнял волю императора, сколь бы нелепой она ни была. Лишь однажды граф заартачился и высказал императору (якобы) свое мнение. Дело в том, что император упорно не желал делать его жену Марию Дмитриевну (1786-1849, урожденная Гурьева) статс-дамой. В апреле 1836 года Нессельроде отправился к императору (явно накачанный своей дражайшей половиной) и объявил, что если ко дню именин императрицы, т.е. 21 апреля, его жена не будет пожалована в статс-дамы, то он 22 апреля подаст в отставку.
20 апреля графиня Нессельроде была пожалована в статс-дамы.

Князь Алексей Михайлович Голицын при Николае I был генерал-губернатором смоленским, могилевским и витебским. Это был честный и добрый человек, но достаточно сварливый, и поссорился он как-то с витебским губернским предводителем графом Михаилом Осиповичем Борхом. В результате этой ссоры он послал в Петербург представление, что

"пользы края требуют удаления графа Борха от службы".

В III Отделении (шефом жандармов тогда был граф Алексей Федорович Орлов) составили об этом происшествии доклад императору, но писарь по ошибке пропустил слова "от службы". Получалось, что Голицын требовал удаления графа Борха, которого Николай I и приказал сослать на жительство в Ярославль.
Тогда двоюродный брат ссыльного граф Александр Михайлович Борх приехал к А.Ф. Орлову просить о прощении графа Михаила. Орлов пообещал походатайствовать в этом деле, но палец о палец не ударил, а через некоторое время ответил А.М. Борху, что государь отказал в прощении.
Когда в 1852 году министром внутренних дел стал Дмитрий Гаврилович Бибиков, А.М. Борх продолжил свое ходатайство. Бибиков тут же доложил императору и сразу же получил согласие на прощение. Более того, император полагал, что М.О. Борх давно уже возвращен из ссылки, а выяснилось, что А.Ф. Орлов даже не докладывал императору о просьбе А.М. Борха.

Сенатор А.Е. Толмачев сначала долго служил по военной части. В николаевское время он слыл хорошим воякой, а чтобы понять, что это значило, ознакомимся с отзывом о нем генерал-лейтенанта Н.П. Мартынова:

"Вот отличный был полковой командир Толмачев Афанасий Емельянович! Во-первых, по фрунту – дока; а потом, что за хозяин! Сердце радовалось, глядя на него. У него ничего не пропадало: бывало, велит стричь солдат, да стричь везде, без исключения; волосами набьет тюфяк и продаст. Мастер своего дела!"

Вот такие мастера и довели Россию до краха в Крымскую кампанию.

Канцлер граф Нессельроде говорил своему сыну, когда тот учился в Петербургском университете:

"Я вовсе не требую, чтобы из тебя вышел ученый; ученость тебе ни к чему не нужна: ты – граф Нессельроде и богат, но я требую от тебя непременно, чтобы ты на выпускном экзамене получил чин десятого класса, для того чтобы не отстать от товарищей своих по службе".

С этой задачей Дмитрий Карлович успешно справился и ученостью не заразился.

Петербургский обер-полицмейстер Александр Павлович Галахов (1802-1863) был известным выпивохой. Про него говорили:

"Qu’il n’est guere spiritual, mais tres spiritueux".
["Он вовсе не остроумен, но преисполнен спирта".]

Когда в 1856 году Галахова отправили в отставку, то шутили, что он будет назначен генерал-губернатором на остров Мадеру или, по крайней мере, в город Херес.

Граф Виктор Никитич Панин (1801-1874) был министром юстиции в 1839-1861 гг., но после скандальной публикации в «Колоколе» о его взглядах был отправлен в отставку. Вот несколько анекдотов о нем и его деятельности.
В одном из салонов Панин заявил:

"Не следует допускать в России адвокатуры, потому что опасно распространять знание законов вне лиц служащих".

В 1852 году он предписал всем высшим чиновникам своего ведомства наблюдать за частной жизнью подчиненных и доносить о ней министру.
Однажды он решил, что московскому сенату слишком дорого обходятся канцелярские принадлежности (бумага, чернила, перья), и приказал доставлять их из Петербурга. Но эту бумагу покупали на фабриках, которые находились близ Москвы, так что приходилось ее везти сначала в Петербург, а потом обратно в Москву.

Михаил Семенович Воронцов (1782-1856) в 1828 году был наместником новороссийским и бессарабским. В Одессе в чине полковника служил тогда же Н.Н. Раевский-младший (1801-1843), который был в довольно близких отношениях с женой наместника, Елизаветой Ксаверьевной Воронцовой (1792-1880). Затем Воронцова отказала ему от дома. Раевский был очень сильно разозлен этим отказом и однажды, встретив Воронцову на улице, забылся до такой степени, что ударил ее тростью.
Раевскому было тогда 32 года, а Воронцову 47, и князь пожаловался императору Николаю Павловичу.
Обычно очень суровый в таких вопросах Николай Павлович на этот раз ограничился тем, что велел Раевскому выехать из Одессы и покинуть Новороссийский край.

Граф Александр Аркадьевич Суворов (1804-1882), внук полководца, участвовал во взятии Варшавы в 1831 году. Он проявил незаурядную личную храбрость, и несколько раз его жизни угрожала опасность во время переговоров с мятежными поляками. Во взятии Варшавы участвовал и Суворовский полк (имени полководца).
Николай I спросил у А.А. Суворова:

"Сколько в суворовском полку осталось?"

Тот ответил:

"300 человек, Ваше Величество".

Тогда император возразил:

"Нет, 301: ты в нем полковник", -

такова была монаршая милость.

В начале 1834 года на балу у графа Бобринского Николай I заговорил с Пушкиным о его "Пугачеве". Император сказал:

"Жаль, что я не знал, что ты о нем пишешь; я бы тебя познакомил с его сестрицей, которая тому три недели умерла в крепости Элингфоской".

Речь шла о последней дочери Пугачева, Аграфене, которая жила под надзором полиции в Кексгольме и умерла 5 апреля 1833 года. Император немного ошибся.

Последний бал масленицы 1834 года проходил в царском дворце. Для этого бала специальные списки приглашенных не составляли, подготовка шла в жуткой спешке, поэтому решили воспользоваться списками приглашенных на бал у князя Кочубея. Но в этих списках не было ни самого князя, ни членов его семейства, ни приближенных к нему лиц. Так что все эти высокопоставленные лица оказались без приглашений на бал к императору.
Бывает.

[Yorik]

Адальф де Кюстин (1790-1857) так описывал Николая Павловича:

"У императора Николая греческий профиль, высокий, но несколько вдавленный лоб, прямой и правильной формы нос, очень красивый рот, благородное овальное, несколько продолговатое лицо, военный и скорее немецкий, чем славянский, вид. Его походка, его манера держать себя непринужденны и внушительны".

И в то же время:

"...он вечно позирует и потому никогда не бывает естествен, даже когда кажется искренним... Император всегда в своей роли, которую он исполняет как большой актер. Масок у него много, но нет живого лица".

В.А. Жуковский так писал о Николае Павловиче в бытность его великим князем:

"...ничего не могло быть трогательнее видеть вел. кн. в домашнем быту. Лишь только переступал он к себе за порог, как угрюмость вдруг исчезала, уступая место не улыбкам, а громкому, радостному смеху, откровенным речам и самому ласковому обхождению с окружающими..."

Император Николай Павлович в быту был достаточно скромен. Современники с удивлением отмечали, что он чаще всего спал на узкой железной походной кровати, на которую был положен тонкий тюфяк, набитый соломой, а накрывался император своей старой шинелью офицера гвардии.

Император был очень чистоплотен для своего времени, а также часто умывался. Его дочь Ольга Николаевна вспоминала, что отец каждый день менял белье, шелковые носки и перчатки.

Из верхней одежды Николай Павлович признавал только военные мундиры. Он писал, что с военным мундиром

"до того сроднился, что расставаться с ним ему так же неприятно, как если бы с него содрали кожу".

В гардеробе императора были мундиры всех полков, и в зависимости от ситуации и обстоятельств он мог в течение суток сменить несколько мундиров.
Даже в театр император ходил в мундире, так что и остальным военным приходилось следовать его примеру.
Свои знаменитые высокие сапоги император почти никогда не снимал и утверждал, что у него

"всегда болят ноги, когда бывает без высоких сапог".

Барон М.А. Корф отмечал, что при плохом самочувствии или во время болезни император

"позволял себе ложиться только на диван, в шинели, заменявшей ему халат, и в сапогах, да еще со шпорами".

В еде император был очень неприхотлив, очень умерен и предпочитал простые русские блюда: различные каши, приготовленные в горшочках, особенно он любил гречневую кашу; картофельное пюре с котлетами; щи.
Однако Николаю Павловичу нужно было обязательно выспаться. Он писал:

"Без еды или с едою самою скудною я могу, пожалуй, обойтись хоть пять дней кряду, но спать мне необходимо, и я свеж и готов явиться на службу только тогда, когда высплюсь по крайней мере семь или восемь часов в сутки, хоть бы и не вдруг, а с перерывами".

Император приказал своему метрдотелю Миллеру, чтобы у него за обедом никогда не подавалось более трех блюд, и это его требование неукоснительно соблюдалось.
Однажды Миллер заручился согласием графа Алексея Федоровича Орлова (1787-1862), часто обедавшего с императором, и подал блюдо из свежих форелей. Увидев это блюдо, император грозно нахмурился:

"Что это такое, четвертое блюдо? Кушайте его..."

После чего император бросил салфетку, сел в коляску и уехал, даже не дождавшись графа Орлова.
Больше Миллер таких экспериментов не проводил.
Ужинал император очень редко, ограничиваясь, в основном, чаем.

Пристрастие императора Николая I к мундирам привело через несколько лет после его восшествия на престол к реформе гражданских чиновничьих мундиров. Для всех чиновников были предусмотрены формы одежды на все случаи жизни: парадная, будничная, особая, дорожная, летняя и т.п. Было издано специальное "Расписание, в какие дни в какой быть форме" на 13 страницах.

В домашней обстановке Николай Павлович позволял себе несколько расслабиться и мог вести себя довольно непринужденно. Так он совсем не смущался своей привычки долго и громко сморкаться.

Помимо русского языка Николай Павлович очень хорошо владел французским, английским и немецкими языками.

Генерал Е.А. Егоров писал об императоре:

"Любовь к строительному делу не покидала его до конца жизни и, надо сказать правду, он понимал в нем толк... Он всегда входил во все технические подробности производства работ и поражал всех меткостью своих замечаний и верностью глаза".

Во главу угла Николай Павлович ставил беспрекословное выполнение его воли:

"Там, где более не повелевают, а позволяют рассуждать вместо повиновения, - там дисциплины более не существует".

Но чтобы повелевать по всем вопросам, императору приходилось лично вникать во все вопросы, даже самые мелкие, а это отнимало уйму времени. Фрейлина Анна Федоровна Тютчева (1829-1889) писала, что император

"...проводил за работой 18 часов в сутки, ...трудился до поздней ночи, вставал на заре, ...ничем не жертвовал ради удовольствия и всем ради долга и принимал на себя больше труда и забот, чем последний поденщик из его подданных. Он чистосердечно и искренне верил, что в состоянии все видеть своими глазами, все слышать своими ушами, все регламентировать по своему разумению, все преобразовывать своею волею".

Ну и что, каков был результат грандиозного трудолюбия царя? Та же Тютчева пишет:

"В результате он лишь нагромоздил вокруг своей бесконтрольной власти груду колоссальных злоупотреблений, тем более пагубных, что извне они прикрывались официальной законностью, и что ни общественное мнение, ни частная инициатива не имели права на них указывать, ни возможности с ними бороться".

А результатом было то, что приказы царя или исполнялись нарочито медленно, тормозились, или не выполнялись вовсе, и царя приходилось элементарно обманывать.

Даже наследник престола, Александр Николаевич, вынужден был отмечать, что его отец был "слишком доверчив" и полагал, что

"все, подобно ему, стремятся к общему благу, нисколько не подозревая, как обманывают его иногда своекорыстие и неблагодарность приближенных".

Относительно крепостного права император сам признавал, что

"...крепостное право, в нынешнем его положении у нас, есть зло, для всех ощутительное и очевидное, но прикасаться к нему теперь было бы делом еще более гибельным", -

и потому ничего не делал в этом направлении.

В 1834 году Николай I ограничил право россиян на выезд заграницу. Более того, с 1844 года люди моложе 25 лет вообще не имели права выезжать заграницу по личным делам. Когда императору объясняли, что молодежь хочет получать образование в европейских университетах, Николай Павлович по словам барона [графом Модест Андреевич стал только незадолго до смерти в 1872 году] Модеста Андреевича Корфа (1800-1872) искренне удивлялся:

"Чему там учиться? Наше несовершенство во многом лучше их совершенства".

Взгляды Николая Павловича на просвещение хорошо иллюстрирует его следующее высказывание:

"Говорят, что я - враг просвещения: западное [просвещение] развращает их, я думаю, самих; совершенное просвещение должно быть основано на религии".

Сенатор Петр Иванович Полетика (1778-1849), который был членом "Арзамаса" под кличкой "Очарованный член", однажды заметил:

"Император Николай положительнее, у него есть ложные идеи, как у его брата (Александра I), но он менее фантастичен".

Кто-то добавил:

"В нем много от прапорщика и мало от Петра Великого".

[Yorik]

Князь Петр Михайлович Волконский (1776-1852) при Николае I был министром двора и доверенным лицом императора. Однажды император приказал князю принести ему из кабинета самую дорогую табакерку. Князь был скуповат и принес императору табакерку, которая оценивалась в 9000 рублей. Император нашел ее довольно бедной, но Волконский сказал:

"Дороже нет", -

на что получил сокрушивший его удар от императора:

"Если так, делать нечего. Я хотел сделать тебе подарок, возьми ее себе".

Следствием этого происшествия был рост цен на бриллианты в столице.

На маневрах в Красном Селе генералы, командовавшие против Николая I, обычно распоряжались войсками так, чтобы император их обязательно разбил, так как Николай Павлович считал себя великим полководцем. Так всегда делал Иван Федорович Паскевич (1782-1856).
И граф Федор Васильевич Редигер (1784-1856), уже будучи победителем венгров, отступил на маневрах перед войсками императора, а у присланного флигель-адъютанта спросил:

"Между нами говоря, барин доволен?"

Когда флигель-адъютант ответил удовлетворительно, Редигер добавил:

"Нам ничего более и не нужно".

Но генерал Николай Николаевич Муравьев (1794-1866) был человеком прямым и резким, а, кроме того, и блестящим военным. Он позволил себе на маневрах победить и взять в плен Николая Павловича.
Немного позднее, в 1837 году, во время поездки в Крым их намеренно перессорил граф Воронцов. Муравьев не стал терпеть резкостей даже от императора и вышел в отставку.
10 лет он прожил в своем имении, занимаясь сельским хозяйством, пока в 1848 году император не обнаружил, что способных военных вокруг него не так уж и много, и не вернул Муравьева на службу.

Вскоре после вступления на престол Николай Павлович посетил Н.М. Карамзина и сказал историографу:

"Представьте себе, Николай Михайлович, мое положение: Вы принуждены здоровьем своим ехать в чужие края, а около меня, царя русского, нет ни одного человека, за исключением Сперанского, который бы умел писать по-русски, то есть был бы в состоянии написать, например, манифест. А Сперанского, не сегодня, так завтра, может быть, придется отправить в Петропавловскую крепость".

6 декабря 1826 года Николай Павлович учредил комитет, названный "Комитетом 6 декабря", который должен был изыскивать меры для улучшения положения в стране. Константин Павлович был очень недоволен учреждением этого комитета и даже однажды назвал брата якобинцем(!).

При жизни Константина Николай Павлович не считал себя настоящим государем, а как бы наместником законного государя Константина. Он во всем отдавал брату отчет, без совета с ним не предпринимал ничего важного и посылал ему копии с самых секретных дипломатических документов.
Когда В.П. Кочубей посоветовал Николаю Павловичу утвердить составленные комитетом проекты, император ответил:

"Как же я могу сделать это без согласия брата Константина Павловича? Ведь настоящий-то, законный царь – он; а я только по его воле сижу на его месте!"

Один из любимцев императора Николая Павловича, князь Леон Радзивилл, в 1833 году женился на красавице-фрейлине Софье Александровне Урусовой и захотел прибрать к своим рукам все земли, которые когда-то принадлежали фамилии Радзивиллов, но были по местным законам ими утеряны за долги. На многих этих землях новые владельцы жили уже более 50 лет, но власти начали процесс по возвращению этих земель и вели его самым беззаконным образом.
Едва начался процесс, как Муравьев-Вешатель своей губернаторской властью велел все имения, на которые претендовал Радзивилл, взять в опеку, а их владельцев немедленно выслать из имений без всякого имущества. Так десятки семейств, многие из которых были вполне зажиточными, в один миг стали нищими.
В Петербурге Николай Павлович, недолюбливавший Муравьева за его причастность к Союзу Благоденствия на раннем этапе существования общества, встретил его очень любезно и поздравил его с генерал-лейтенантом. Муравьев от радости поспешил надеть генерал-лейтенантские эполеты, но военный министр граф Александр Иванович Чернышев (1785-1857) [который его терпеть не мог] указал Муравьеву, что тот не имеет права надевать такие эполеты, пока о его производстве не будет помещено в высочайшем приказе. Об этом случае Чернышев тут же сообщил и императору. Николай Павлович, как известно, был формалистом, он ужасно рассердился на Муравьева и отменил его производство.

Когда Николай Павлович показал сенатору Дмитрию Осиповичу Баранову список членов предполагаемого декабристами нового Государственного совета, где была и его, Баранова, фамилия, то сенатор так перепугался, что со страху обделался и стал божиться, что он в заговоре не участвовал. Император зажал пальцами нос и брезгливо приказал Баранову убираться из комнаты.

Батеньков жил в доме Сперанского и был там арестован после 14 декабря. В момент ареста Батенькова Сперанский упал в обморок, так как Батеньков прекрасно знал о причастности Сперанского к заговору, но Батеньков на следствии был одним из очень немногих, кто держался мужественно, никого не выдал, в том числе и Сперанского. За свое мужество Батеньков и пострадал едва ли не сильнее всех декабристов.
Но все равно против Сперанского были значительные косвенные улики, столь значительные, что следственная комиссия послала к Николаю Павловичу графа Василия Васильевича Левашова (1783-1848) с просьбой о разрешении арестовать Сперанского. Император выслушал Левашова, походил по комнате и сказал:

"Нет! Член Государственного совета! Это выйдет скандал! Да и против него нет достаточных улик".

После смерти императора Николая Павловича в царской семье ему было дано прозвище "Незабвенный", что давало повод к многочисленным сарказмам. Так князь П.В. Долгоруков писал:

"Одними прозванный Незабвенным, а другими – Неудобозабываемым".

Император Николай очень не любил Луи Филиппа и даже радовался революции 1848 года во Франции. Он говорил по этому случаю:

"Лучше республика, чем ограниченное правление".

Дарья Михайловна Опочинина, дочь М.И. Кутузова и жена бывшего адъютанта великого князя Константина Павловича Федора Петровича Опочинина (1778-1852), объясняла решимость Константина не принимать корону и его отказ приехать в Петербург тем, что великий князь в своем интимном кругу часто говорил:

"На престоле меня задушат, как задушили отца".

Павел Матвеевич Голенищев-Кутузов-Толстой вспоминал, что когда близкие стали поздравлять Николая Павловича с восшествием на престол, он отвечал:

"Меня не с чем поздравлять, обо мне сожалеть должно".

Вспоминая события 14 декабря 1825 года, Николай Павлович честно признавался собеседникам, которые превозносили его стойкость и мужество, проявленные в тот день:

"Я был не так храбр, как вы думаете, но чувство долга заставило меня побороть себя".

[Yorik]

Николай о министрах

В беседе со своим любимцем князем А.С. Меншиковым Николай Павлович посетовал, что среди его министров нет ни одного,

"с кем можно было бы посоветоваться".

При этой беседе присутствовал и сенатор Константин Иванович Фишер (1805-1868). Он пишет, что под смех князя Николай Павлович в подтверждение своего тезиса стал

"перечислять людей с прибавлением весьма некрасивых эпитетов. Каждое слово государя отзывалось во мне как удар ножа. Как будто завеса спала с глаз моих... Государь, дойдя ... до Чернышева [имеется ввиду князь Александр Иванович Чернышев (1786-1857), в то время военный министр], назвал его скотиною".

Гимн России

В России свой собственный национальный гимн появился довольно поздно – в 1833 году. До этого в торжественных случаях исполнялись различные мелодии, а с 1816 года по повелению императора Александра Павловича на мотив британского гимна "God, save the King" исполнялась "Молитва русских", написанная В.А. Жуковским. Это произведение было исполнено при торжественной встрече императора в Варшаве и так ему понравилось, что

"высочайше повелено было воинской музыке всегда играть этот гимн для встречи государя императора".

Император Николай Павлович считал, что не подобает такой великой державе как Россия использовать мелодию чужеземного гимна. Да еще и первая строка являлась точным переводом первой строки британского гимна. Он поручил композитору Алексею Федоровичу Львову (1798-1870) написать мелодию для национального и народного гимна России. Выбор композитора был не случайным, так как император хорошо знал семейство Львовых, а отец композитора был директором придворной певческой капеллы. Следует отметить, что помимо музыкальных способностей А.Ф. Львов имел и хорошее общее образование – ведь он окончил Институт путей сообщения первым по успеваемости.

Николай Павлович вернулся из поездки в Австрию и Пруссию, где вдоволь наслушался национальных гимнов этих стран, и в начале сентября через Бенкендорфа поручил Львову приступить к работе над российским гимном. Дальше передаю слово самому композитору:

"Государь, сожалея, что мы не имеем своего народного гимна и, скучая слышать музыку английскую, столько лет употребляемую, поручает мне попробовать написать гимн Русский. Задача эта показалась мне весьма трудною, когда я вспомнил о величественном гимне английском "God, save the King", об оригинальном гимне французов и умилительном гимне австрийском. Несколько времени мысль эта бродила у меня в голове. Я чувствовал надобность написать гимн величественный, сильный, чувствительный, для всякого понятный, имеющий отпечаток национальности, годный для церкви, годный для войска, годный для народа - от ученого до невежи. Все эти условия меня пугали, и я ничего написать не мог. В один вечер, возвратясь домой поздно, я сел к столу и в несколько минут гимн был написан".

Теперь дело было за текстом. Жуковский по просьбе Львова выбрал шесть строк из своей "Молитвы русских", но первая строка так и осталась калькой первой строки британского гимна. Вот что у него получилось:

"Боже, Царя храни!
Сильный, державный,
Царствуй на славу нам,
Царствуй на страх врагам,
Царь православный!
Боже, Царя Храни!"

У данного теста были несомненные достоинства. Мало того, что он ярко и кратко выражал идеи самодержавия и православия, так его было еще очень просто запомнить и он легко поддавался куплетному повтору. А кто из вас, уважаемые читатели, знает наизусть слова современного гимна России?
Господину Сергею Михалкову, автору нескольких версий нашего гимна, следовало бы как следует поучиться у Василия Андреевича!

Это текст В.А. Жуковский назвал "Русская народная песня", так как он, по мнению поэта, выражал сокровенные чувства всего народа. Значительно позже, в грозном 1848 году, он писал:

"Народная Русская песня: "Боже, Царя храни!" ... не есть что-то определенное, частное, а чудный родной голос, всё вместе выражающий. В ней слышится совокупный гармонический привет от всех одноземцев, живших прежде, к живущим теперь... Когда зазвучит для тебя народное слово "Боже! Царя храни", вся твоя Россия, с ее минувшими днями славы, с ее настоящим могуществом, с ее священным будущим, явится перед тобою в лице твоего государя".

23 ноября 1833 года (по старому стилю) в певческой капелле оркестром и хором певчих состоялось первое исполнение нового гимна России. Присутствовали император с супругой, великий князь Михаил Павлович, а также ряд высших сановников империи и представители духовенства. Это было как бы пробное исполнение.
Выслушав новый гимн, император кратко сказал:

"Ещё!"

Мачеха композитора записала:

"В другой, в третий и, наконец, в четвертый раз прослушав эту музыку, государь подошел к А.Ф. Львову, обнял его, и крепко поцеловав, сказал:

"Спасибо, спасибо, прелестно; ты совершенно понял меня".

Другой очевидец исполнения записал почти те же слова императора:

"Лучше нельзя, ты совершенно понял меня".

Вскоре состоялось и первое публичное исполнение нового гимна. Оно произошло в Большом театре Москвы 11 декабря 1833 года. Публика восторженно встретила национальный гимн России и потребовала трижды его исполнить.

А 25 декабря 1833 года, в тот день, когда официально праздновалось освобождение России от нашествия войск Наполеона, национальный гимн России прозвучал и в Зимнем дворце Петербурга. Это произошло после Рождественской службы и благодарственного молебна в присутствии всей императорской фамилии, двора, гвардии и ветеранов Отечественной войны 1812 года.
В
от с этого дня "Русская народная песня", так император Николай Павлович любил называть российский гимн, начала свою самостоятельную жизнь и исполнялась при любом подходящем случае. Уже в первые дни нового года "Русская народная песня" поступает в широкую продажу в самых различных вариантах исполнения, в простых и подарочных изданиях.

В конце царствования Николая Павловича Жуковский написал Львову:

"Наша совместная двойная работа переживет нас [на]долго. Народная песня, раз раздавшись, получив право гражданства, останется навсегда живою, пока будет жив народ, который ее присвоил. Из всех моих стихов эти смиренные пять, благодаря Вашей музыке переживут всех братий своих. Где не слышал я этого пения? В Перми, в Тобольске, у подошвы Чатыр-дага, в Стокгольме, в Лондоне и Риме!"

Жуковский сознательно пишет о пяти строках гимна, так как его первую строку он не считал своим произведением – ведь это был всего лишь перевод с английского.


Губернатор-самодур

Однажды могилевскому губернатору сказали, что его приказание не может быть исполнено, так как оно противоречит действующему законодательству, и даже указали на конкретную статью в Своде законов Российской империи. Тогда он вырвал из рук правителя канцелярии том Свода законов, сел на него и, ткнув пальцем себя в грудь, грозно рявкнул:

"Вот вам закон!"

Бумажная набережная

Когда до Петербурга дошли слухи о произволе властей и хищениях в Пензенской губернии, туда в 1858 году была назначена ревизия под руководством сенатора Степана Васильевича Сафонова (1811-1862). Сафонов прибыл в Пензу неожиданно и инкогнито, вышел вечером из гостиницы, взял извозчика и велел вести себя на набережную.
Извозчик удивился:

"На какую набережную?"

Сафонов рассердился:

"Как на какую? Разве у вас их много? Ведь одна только и есть!"

В ответ извозчик вскричал:

"Да никакой нет!"

Вскоре Сафонов выяснил, что на бумаге набережная строилась уже два года, и на ее строительство было израсходовано несколько десятков тысяч рублей, но на самом деле строительство набережной еще и не начиналось.


Почетный титул Закревского

Граф Арсений Андреевич Закревский (1783-1865), который в то время был военным губернатором Москвы, однажды вечером вместе с дочерью проезжал по Мясницкому бульвару. Вдруг из увеселительного заведения, известного в Москве под названием "Варшавский", выскочили пьяные офицеры и подняли страшный шум. Граф подозвал квартального и поинтересовался, в чем дело, и что это за дом. Квартальный ответил коротко и ясно:

"Бордель, Ваше сиятельство!"

Граф возмутился невежливостью ответа квартального, сделанного при дамах, и отвесил ему пощечину. На следующий день увеселительное заведение было закрыто, а за этот подвиг графу Закревскому в Москве присвоили почетное звание "Варшавского".
Эту историю прокомментировал и известный актер Михаил Семенович Щепкин:

"Один раз сказал квартальный правду, да и тут поколотили!"

Гнев императора

Николая Павловича довольно часто охватывали приступы сильного гнева, часто беспричинного или вызванного ничтожной причиной. В таких случаях император

"решительно не стеснялся никакими выражениями",

имеется в виду, что и непечатными. При этом он обычно

"кричал долго и много, все время сильно жестикулируя и беспрестанно грозя пальцем".

Провинившемуся с его точки зрения человеку император кричал:

"Я отправлю тебя туда, где солнце никогда не всходит!"

Современники видели в этих приступах сходство императора с его покойным родителем и отмечали, что

"в жилах Николая Павловича течет много крови его родителя и мгновения беспричинного бешенства затмевают его рассудок".

[Yorik]

Император Николай Павлович был искренне верующим человеком. Каждый день утром и перед сном он подолгу молился перед домашними иконами, стоя на коленях на коврике, который собственноручно вышила императрица.
Никогда Николай Павлович не пропускал воскресных богослужений и не позволял этого делать ни членам своей семьи, ни придворным.

Вместе с тем, Николай Павлович был в известной мере суеверным человеком.
Так он никогда не начинал своих поездок в понедельник, так как понедельником было 14 декабря 1825 года. Император вообще старался не принимать важных решений в понедельник.
Остерегался Николай Павлович и числа "13". Если он замечал, что за обедом соберется 13 человек, то

"для избежания влияния этого вредного числа"

приказывал пригласить еще одного человека. К совершенству числа "12" император не стремился.

Из-за своей же суеверности император считал, что если он

"раз ляжет, то, наверное, уже не встанет",

и объяснял это тем, что

"в доме Романовых никто не бывает долговечен".

Однако в этом случае Николай Павлович демонстрировал крепость духа и стремился все свои недомогания переносить на ногах. Врачам император не очень доверял, но верил в исцеляющую силу народных знахарей и изредка прибегал к помощи различных заговоров.

Николай Павлович старался вести здоровый образ жизни. Он был совершенно равнодушен к спиртному, лишь изредка позволяя себе бокал вина, не курил и не любил курящих.

Вставал Николай Павлович очень рано, так что даже зимой редкие прохожие уже с 7 часов утра могли видеть через дворцовое окно императора, сидящего за письменным столом в своем кабинете и занимающегося государственными делами.

У каждого из министров Империи был свой день недели для доклада, и ровно в 9 часов утра Николай Павлович принимал одного из них.

Если в данный день недели не было каких-нибудь войсковых учений или смотров, то после 12 часов дня в любую погоду Николай Павлович отправлялся на обследование столицы, чаще всего пешком. Но это вовсе не было вызвано праздным любопытством, нет, просто император считал своим долгом постоянно инспектировать казармы, учебные заведения, а также различные присутственные места. Он никого не знакомил с маршрутом своего обхода, так что вся столица в это время суток со страхом ждала неожиданного появления императора.

Для страха были достаточно веские основания, ибо Николай Павлович, обнаружив даже мелкие нарушения или недостатки, приходил в бешенство и устраивал провинившимся жуткий разнос, невзирая на возраст, чины и заслуги. При этом император давал конкретные указания по устранению недостатков.
Многие современники отмечали (возможно, они просто льстили памяти императора), что Николай Павлович обладал хорошей памятью на лица и на отмеченные им недостатки, так что неотвратимое возмездие ожидало тех, кто не полностью устранял отмеченные императором недостатки.
Другие - называли это злопамятностью императора.

Одни современники отмечали, что у Николая Павловича был строгий распорядок дня, а другие писали, что прогуливающегося по Петербургу императора (для здоровья, разумеется) можно было увидеть не только в центре столицы, но и на ее окраинах, причем в различное время суток. Он ходил в простой офицерской шинели, мог при случае задержать одетого не по форме офицера и лично доставлял провинившегося на гауптвахту.

Кроме многочисленных прогулок для здоровья Николай Павлович с этими же целями любил проделывать сложные упражнения с ружьем, причем выполнял их в быстром темпе.

Следует заметить, что Николай Павлович весьма рано облысел, и это обстоятельство весьма угнетало императора. Чтобы скрыть этот постыдный недостаток, император довольно длительное время прикрывал плешивую голову специально сделанным париком. Только после рождения первой внучки в 1842 году он с большим облегчением перестал носить этот парик. Получив радостное известие, Николай Павлович перед строем кадетов сорвал злополучный парик с головы, поддал его ногой и задорно крикнул:

"Теперь я дедушка, ну его!"

В узком придворном кругу Николай Павлович любил иногда перекинуться в картишки, очень радовался выигрышам, и однажды на карточные деньги в сумме 26 рублей купил императрице Александре Федоровне какую-то шляпку, чем очень ее растрогал.

Александру Федоровну при дворе прозвали "птичкой" из-за особенностей ее походки. Придворные льстиво называли ее походку "воздушной".

Когда у наследника престола родился сын, названный в честь деда Николаем, император от радости повелел произвести в полные генералы около 40 человек.

Известно, что Николай Павлович был достаточно любвеобильным человеком, и его похождения с подачи Ф.И. Тютчева (поэта и дипломата) назывались "васильковыми чудачествами". Не все его "чудачества" оканчивались успехом.
Так, одна из молодых светских красавиц осмелилась решительно отвергнуть предложение самого императора, предпочтя ему одного из многочисленных флигель-адъютантов. Прошли годы, и эта дама осталась практически без средств к существованию. Она обратилась за вспомоществованием к императору, но Николай Павлович был очень злопамятным человеком. Увидев прошение сей дамы, император отшвырнул его со словами:

"Этой б...? Никогда и ничего!"

Чтобы как-то уменьшить частоту похождений Николая Павловича, императрица Александра Федоровна негласно санкционировала наличие постоянной любовницы у императора. Ею стала фрейлина императрицы Варенька Нелидова (1814-1897), племянница Екатерины Ивановны Нелидовой (1756-1839), постоянной любовницы его отца. Эта связь оказалась самой долговременной для императора, так что во дворце у него образовалась как бы вторая семья.

Фрейлина Александра Осиповна Смиронва-Россет (1810-1882), которая сама побывала среди "васильковых чудачеств" императора, в 1845 году так описала насыщенный режим дня Николая Павловича:

"В 9-м часу после гулянья он пьет кофе, потом в 10-м сходит к императрице, там занимается, в час или 1 1/2 опять навещает ее, всех детей, больших и малых, и гуляет. В 4 часа садится кушать, в 6-ть гуляет, в 7 пьет чай со всей семьей, опять занимается, в десятого половина сходит в собрание, ужинает, гуляет в 11-ть, около двенадцати ложится почивать. Почивает с императрицей в одной кровати".

Закончила это описание Смирнова-Россет с наигранно-наивным удивлением:

"Когда же царь бывает у фрейлины Нелидовой?"

А Варвара Аркадьевна Нелидова пережила своего царственного любовника на 42 года и умерла только в 1897 году, прожив все эти годы в Зимнем дворце, сначала рядом с покоями Николая Павловича, а после его смерти – несколько в стороне.

Все годы жизни с Нелидовой император вел себя внешне настолько благопристойно, что даже дотошный и наблюдательный маркиз де Кюстин ничего не заподозрил.

В знак благодарности к своей жене за ее снисходительность, Николай Павлович потакал всем ее прихотям и желаниям, и не останавливался при этом ни перед какими тратами. Главное, что внешне создавалась видимость благополучной, счастливой и гармоничной императорской семьи. Так ее и изображали большинство придворных свидетелей – они же хотели оставаться при дворе.

[Yorik]

В последние годы жизни Николая Павловича его здоровье серьезно пошатнулось. Императора часто мучили перепады кровяного давления и головокружения, колотье в боку и простуды, переходившие в горячку. "Железный" император вдруг зашатался и мучился также от приступов подагры и остеохондроза.
Это болячки не афишировались, но приближенные императора о них знали. Нервное же потрясение из-за поражений в Крымской войне свело Николая Павловича в могилу.

Однажды на смотре Николай Павлович остро ощутил необходимость отлить. Никаких строений поблизости не оказалось, а император на коне был перед фронтом войск, которые развернули свои знамена.
Тогда Николай Павлович

"слез с лошади... и отправил естественную надобность, повернувшись к веренице экипажей, наполненных блестящими дамами, которые тотчас прикрылись зонтиками".

Никто, однако не был возмущен или поражен – ведь император никак не мог подобным образом оскорбить боевые знамена. А дамам – не привыкать.

Николай Павлович всегда был немного сентиментальным человеком. Он мог сюсюкать со своими детьми, кормя их с ложечки, или прослезиться, прощаясь с женой, отъезжающей на лечение.
С годами его сентиментальность только возрастала. Так, например, в 1841 г. после концерта в Дворянском собрании император говорил композитору А.Ф. Львову:

"Никогда так музыка на меня не подействовала, как сегодня: мне совестно было, я прятался за колонну, чтобы никто моих слез не видал; ты заставил меня войти в самого себя!"

На постановке гоголевского "Ревизора" Николай Павлович часто хохотал и много аплодировал, вызвав неудовольствие у высокопоставленной публики. А после спектакля он сказал:

"Всем досталось, а мне больше всех!"

Император же заставлял министров и других высших чиновников Империи посетить данный спектакль, наивно надеясь отвадить их этим от взяточничества.
Николай Павлович признавал, что у Н.В. Гоголя

"есть много таланту драматического".

Но с другой стороны он не мог простить ему

"выражения и обороты слишком грубые и низкие".

Гораздо меньше повезло с императорской оценкой творчества М.Ю. Лермонтову. Первая часть романа по мнению Николая Павловича была "хорошо написана", и характер максима Максимовича был "удачно набросан". Но вот вторая часть романа оказалась просто "отвратительной", по мнению императора:

"Это то же самое изображение презренных и невероятных характеров, какие встречаются в нынешних иностранных романах. Такими романами портят нравы и ожесточают характер... Эти кошачьи вздохи читаешь с отвращением... Какой же это может дать результат? Презрение или ненависть к человечеству!.. По-моему, это жалкое дарование, оно указывает на извращенный ум автора".

И Лермонтов гнил на Кавказе.

У А.С. Пушкина император был личным цензором, и защищал "Евгения Онегина" от нападок Булгарина в прессе. Однако Николай Павлович не слишком высоко ценил это произведение и полагал, что Пушкин

"сделал бы гораздо лучше, если бы не предавался исключительно этому весьма забавному роду литературы, но гораздо менее благородному, нежели его "Полтава".

С Т.Г. Шевченко Николай Павлович поступил проще: за оскорбление императрицы Александры Федоровны и сепаратистские настроения поэт был арестован, сдан в солдаты и сослан на Мангышлак. Следует отметить, что Шевченке было запрещено не только писать, но и рисовать.
Ладно, император, но вот что писал о Шевченко "великий демократ" В.Г. Белинский:

"Мне не жаль его [Шевченко], будь я его судьею, я сделал бы не меньше. Я питаю личную вражду к такого рода либералам. Это враги всякого успеха. Своими дерзкими глупостями они раздражают правительство..."

Да, на уроках литературы в наших школах это, как правило, не проходят.

Не менее жестоко обошелся Николай Павлович и с другим поэтом, Александром Ивановичем Полежаевым (1805-1838). Когда император прибыл в Москву на коронацию, ему донесли о шуточной поэме "Сашка", которую написал некий студент университета. Николай Павлович велел привести к себе Полежаева, который и прочитал ему всю поэму вслух.
После окончания чтения поэмы разгневанный император обратился к князю Карлу Андреевичу Ливену (1767-1844):

"Я положу предел этому разврату. Это все еще следы, последние остатки".

Император имел в виду декабристские настроения в обществе.
Но Ливен заверил императора, что студент Полежаев "поведения превосходнейшего".
Услышав такие слова, император сказал:

"Этот отзыв тебя спас, но наказать тебя надобно для примера другим".

Затем император добавил:

"Я тебе даю военною службою средство очиститься... От тебя зависит твоя судьба, если я забуду, то можешь мне писать".

С этими словами Николай Павлович поцеловал Полежаева в лоб и отпустил его. В унтер-офицеры. Это позже Полежаев провинился и был разжалован в солдаты.

Графиня Мария Дмитриевна Нессельроде (1786-1849), урожденная Гурьева, так отозвалась о деятельности Николая Павловича:

"Что за странный этот правитель, - он вспахивает свое обширное государство и никакими плодоносными семенами его не засевает".

Графиня была не совсем права. Так Николай Павлович очень благоволил весьма плодоносному художнику И.К. Айвазовскому.
Например, на выставке художника в 1848 году император приобрел шесть из девяти выставленных полотен Айвазовского, в том числе и "Девятый вал". Император часто посещал мастерскую художника, а в узком кругу он говорил:

"Что бы ни написал Айвазовский, - будет куплено мною".

Посетив в 1845 г. Дрезден, император долго рассматривал "Сикстинскую мадонну" Рафаэля и сказал:

"Это единственная картина, возбуждающая во мне чувство зависти относительно ее обладателя".

Многие современники отмечали серьезные познания Николая Павловича по инженерной части, да и многие современные историки разделяют такую точку зрения. Возможно, они в чем-то и правы, но вот один лишь пример.
В 1849 году российские оружейники переделали несколько отечественных гладкоствольных ружей по образцу английских, т.е высверлили нарезной ствол, сделали механический боек и пр. Убойная сила таких модернизированных ружей выросла почти вдвое: с 350 шагов до 600 шагов.
Но когда испытание этих ружей провели в присутствии императора, он не стал вникать в суть вопроса, а лишь раздраженно бросил:

"Вздор!"

Даже фельдмаршал И.Ф. Паскевич не посмел ему возразить. А ведь в это время уже большинство европейских армий имели на вооружении нарезные штуцеры, и лишь в российской армии их было всего по 28 штук на батальон.

Генерал Дмитрий Ерофеевич Остен-Сакен (1789-1881) очень отрицательно относился к подавлению Россией Венгерского восстания и вспоминал:

"Государь... сильно возгордился.

"То, что сделал я с Венгрией, ожидает всю Европу", -

сказал [он] мне. Я уверен, что эта кампания его погубит... Увидите, что это даром не пройдет. Бог наказывает гордых".

Даже одно из самых приближенных к императору лиц, а именно, князь А.С. Меншиков называл царствование Николая Павловича "мудрёным".

Когда Николай Павлович получил известие о начале революционных событий в Европе, то он даже потерял контроль над собой и накричал на камердинера императрицы Ф.Б. Гримма – тот осмелился читать ей гетевского "Фауста":

"Гете! Эта ваша гнусная философия, ваш гнусный Гете, ни во что не верующий, - вот причина несчастий Германии!.. Это ваши отечественные головы - Шиллер, Гете и подобные подлецы, которые подготовили теперешнюю кутерьму".

В те же дни император принял французского поверенного в делах в Петербурге Мерсье, и тот вспоминал это так:

"Когда я просил императора меня принять, я нашел его очень взволнованным и сказал ему:

"Государь, только вам нечего бояться революций".

[Император ответил]:

"Милый мой господин Мерсье, революции предопределены. Я еще не освободил своих крестьян и знаю, что они недовольны своим рабством. Достаточно искры, чтобы ниспровергнуть весь нынешний порядок моей империи".

[Yorik]

К уже известной нам характеристике Николая Павловича воспоминания баронессы Марии Петровны Фредерикс добавляют совсем немного:

"К себе самому император Николай I в высшей степени был строг, вел жизнь самую воздержанную, кушал он значительно мало, большею частью овощи, ничего не пил, кроме воды, разве иногда рюмку вина и то, право, не знаю, когда это случалось; за ужином кушал всякий вечер тарелку одного и того же супа из протертого картофеля, никогда не курил, но и не любил, чтоб и другие курили. Прохаживался два раза в день пешком обязательно - рано утром перед завтраком и занятиями и после обеда, днем никогда не отдыхал. Был всегда одет, халата у него и не существовало никогда, но если ему нездоровилось, что впрочем очень редко случалось, то он надевал старенькую шинель, спал он на тоненьком тюфячке, набитым сеном... По утрам и вечерам, Николай Павлович всегда долго молился, стоя на коленях... Перед обедней государь сам назначал пение, которое желал, чтоб исполняли. В молодости он сам часто пел, становясь на клиросе с певчими; у него был звучный баритон..."

Та же баронесса Фредерикс сообщает, что Николай Павлович часто садился на козлы и возил по Петергофу императрицу и сопровождавших ее лиц.

Во время революционных событий в Европе 1848 года Николай Павлович так отличал ситуацию, сложившуюся в Пруссии у Фридриха-Вильгельма IV, и в России:

"Мы все солидарны. У всех нас один враг: революция. Если будут продолжать нежничать с нею, как это делают в Берлине, то пожар вскоре сделается всеобщим. Здесь я пока ничего не боюсь. Пока я жив, никто не пошевелится. Потому что я солдат, а мой шурин никогда им не был... Да, я солдат. Это дело по мне. Другое же дело, которое возложено на меня Провидением, я исполняю его потому, что должен исполнять, и потому что нет никого, кто бы меня от него избавил. Но это дело не по мне".

Как видим, Николай Павлович путал понятия "солдат" и "солдафон", которым он в сущности и был.

Когда Николай Павлович решил ввести военное положение в Финляндии, это вызвало протест со стороны сенатора К.И. Фишера в виде докладной записки, в которой сенатор доказывал нецелесообразность такой меры. Начав читать эту записку, император разгневался, но нашел в себе силы дочитать ее до конца. После этого он наложил на записку свою резолюцию:

"Совершенно справедливо".

Более того, немного позднее он наградил сенатора Фишера орденом св. Владимира 2-ой степени.

Интересно, что свое мнение о Николае Павловиче высказывал Дмитрий Иванович Менделеев:

"Император Николай I учредил III отделение и корпус жандармов при нем, но где их нет?"

Далее Менделеев продолжает:

"...в царской России полиции было недостаточно... Недавно в одной газете был сделан подсчет числа полицейских чинов, приходящихся в Лондоне и Петербурге на один миллион жителей, и в Лондоне оказалось в десять раз больше, чем в Петербурге".

Неудачный ход Восточной (Крымской) войны самым катастрофическим образом сказался на внешнем облике Николая Павловича. В его ближайшем окружении стали замечать, что уже к осени 1854 года император

"так похудел, как после болезни".

Николая Павловича буквально изводили вести о неудачах русских войск, и говорили, что он

"ни одной ночи покойно не почивает, а иные напролет просиживает".

Такой образ жизни ослаблял организм императора. Камердинер Николая Павловича рассказывал, что однажды во время утренней молитвы император заснул перед образами, а очнувшись с горечью сказал:

"Как я устал!"

Ранее же император никогда не позволял себе таких проявлений слабости.

Дальше - больше. Поражения русских войск множились, и каждый раз при получении

"вестей о неудачах или поражениях, особенно в Крыму, где зараз погибали по 3 и 5 тысяч наших, он совершенно упадал духом. Часто видали, что он по вечерам, уединяясь в своем кабинете, плакал как ребенок..."

И никаких надежд на улучшение ситуации не было видно.

Вряд ли стоит поэтому удивляться, что могучий ранее организм Николая Павловича не смог бороться с легким гриппом, который быстро перешел в пневмонию, сведшую императора в могилу.

Во время Венгерского восстания австрийские солдаты проявили свою полную несостоятельность, так что боевые действия были завершены русскими войсками, присланными Николаем Павловичем. Понятно, что именно с тех самых пор венгры русских, мягко говоря, не слишком любят. В память об этой кампании всем русским солдатам, воевавшим против восставших, была пожалована серебряная медаль с надписью:

"С нами Бог. Разумейте языцы и покоряйтеся, яко с нами Бог!"

Уже известный нам князь Александр Сергеевич Меншиков по этому поводу пошутил, что "Австрийский император роздал своим войскам медаль с надписью: "Бог с вами!"

Известно, что и российская гвардия была отправлена на венгерскую кампанию, но когда она прибыла в царство Польское, боевые действия против восставших уже закончились. Так что гвардия вернулась в Петербург, не услышав не единого боевого выстрела. Тем не менее гвардейцы ожидали, что и им вручат памятные медали. Узнавоб этом, князь А.С. Меншиков сказал:

"Да, и гвардейцы получат медаль - с надписью: "Туда и обратно!"

Граф Николай Николаевич Новосильцев (1768-1838) любил напевать, играя в карты. По этому поводу граф Александр Иванович Соллогуб говорил, что обычно Новосильцев напевал:

"Ты не поверишь, ты не поверишь, как ты мила", -

но когда спускалась Мария Федоровна он слегка изменял слова и напевал:

"Ты не поверишь, ты не поверишь божеской милости императрицы".

Василий Андреевич Жуковский хоть и был воспитателем цесаревича Александра Николаевича, никакого придворного звания не имел. По этому поводу он говорил, что в дни придворных выходов, а также в торжественно-праздничные дни, он был знатною особою обоего пола. Так выражались в официальных известиях.

Однажды при писателе и журналисте Николае Филипповиче Павлове (1805-1864) говорили об общественных делах, и кто-то стал рассуждать о том, что их недостатки и погрешности разглашать не следует:

"Сору из избы выносить не должно".

Павлов тут же возразил:

"Хороша же будет изба, если никогда из нее сору не выносить".

Однажды цензор Никитенко нашел, что произведения некоего Олина чрезмерно восхваляют Императора и Паскевича. Цензор сократил излишние на его взгляд преувеличения, но и после цензорской чистки Николай Павлович выразил свое неудовольствие оставшимися восхвалениями и велел цензору впредь не пропускать в печать подобных произведений.

Однажды в Английском клубе князь Меншиков, который занимал тогда должность морского министра, подошел к Чаадаеву:

"Что это вы, Петр Яковлевич, старых знакомых не узнаете?"

Чаадаев откликнулся:

"Ах, это вы! Действительно не узнал. Да и что это у вас черный воротник? Прежде, кажется, был красный?"

Меншиков с гордостью пояснил:

"Да разве вы не знаете, что я - морской министр?"

Чаадаев удивился:

"Вы? Да я думаю, вы никогда шлюпкой не управляли".

Недовольный Меншиков ответил:

"Не черти горшки обжигают".

Но последнее слово на этот раз осталось за Чаадаевым:

"Да разве на этом основании".

[Yorik]

Анекдоты

Гуляя по парку, Николай Павлович встретил группу кадетов. Император остановил их, приветливо поговорил с молодыми людьми и пригласил во дворец на танцы. После небольшой заминки кадеты сказали, что им потребуется некоторое время, чтобы сходить в корпус и надеть там свои тонкие сапоги и белые перчатки. Вообще-то говоря, кадетам в корпусе не разрешалось иметь собственную одежду, но император к ним благоволил и поэтому, улыбнувшись, только и сказал:

"Ах, вы, проказники! Так у вас и эта контрабанда водится!"

А вот воспитанников пажеского корпуса, пажей, Николай Павлович недолюбливал и называл их белоручками и даже мадемуазелями. Особенно же рассердили пажи императора во время учений в Петергофе. Они на большом заднем плацу проводили учения с многочисленными перестроениями. На том же плацу маршировали и другие части и кадеты, но никто из пажей не заметил, когда на краю плаца появился Николай Павлович верхом на коне. Император внимательно наблюдал за учениями и с неудовольствием заметил, что пажи во время маршировки перепрыгивают лужи или обходят их. Разгневанный император не стал здороваться с пажами, отвернулся от них и поскакал к другим частям.

Писательница Екатерина Ивановна Раевская (1817-1899) сообщает, что император Николай Павлович вскоре после коронации значительно сократил расходы на питание царской семьи – с 1500 рублей в день до всего 25 рублей.

Когда у фрейлины Марии Александровны Паткуль (1822-1900) родилась дочь Мария, Николай Павлович с императрицей пришли к ней на крестины, которые проходили в очень скромной обстановке. Дело было в Царском Селе, и за столом император поинтересовался у Паткуль, где она берет такие изумительные сливки? Хозяйка объяснила, что для качественного питания детей она держит корову. Благодаря этому ей не приходится покупать молоко, сливки и масло. Услышав это, император с удивлением сказал:

"От одной коровы! У меня же несколько ферм и сотни коров, а в жизни моей таких сливок и такого вкусного масла не подавали мне".

Однажды, находясь в узком кругу императорской семьи, М.А. Паткуль обратила внимание на то, что император не принимает участия в карточной игре. Она спросила об этом у самого Николая Павловича и получила следующий ответ:

"Я велел подать счет своего проигрыша за прежнее время и, увидев, что в продолжение года проиграл три тысячи рублей, дал себе слово больше в карты не играть. Сколь бедным семьям я мог бы этими деньгами прийти на помощь!"

Паткуль отмечает, что император с тех пор считал игру в карты грехом, для себя, разумеется.

Николай Павлович трезво смотрел на отношение иностранцев к России, которое часто создавалось прессой на основании впечатлений некоторых путешественников. Французскому дипломату Ф. де Кюсси (1795-1866) император однажды сказал:

"Среди путешественников попадаются такие, которые приезжают к нам, чтобы лучше заставить верить истине своих публикаций, говоря "я сам видел". Поверьте мне, Кюсси, что они часто плохо видят или нарочно худо говорят, зная, что критика и скандал, к несчастью, имеют для читателя более привлекательности, чем одна истина".

Одна знатная дама обратилась к Николаю Павловичу с предложением о постройке возле действующего мужского монастыря еще и монастыря женского. При этом дама ссылалась на опыт существования древних монастырей. Император учтиво ей ответил:

"Согласен, только с условием: посередине постройте воспитательный дом".

Один офицер Измайловского полка просил Николая Павловича быть крестным отцом его первенца. Император согласился. С такой же просьбой этот офицер стал обращаться к императору, когда у него родились второй, третий и четвертый ребенок. Но когда Николай Павлович получил просьбу того же офицера быть крестным отцом пятого его ребенка, то император передал через одного из своих приближенных:

"Готов крестить до двенадцати, а после предоставлю право наследнику престола".

Генерал Михаил Андреевич Милорадович (1771-1825) в 1825 году не только командовал гвардией, но был еще и президентом Театрального управления. 17 декабря 1825 года Милорадович пришел в управление и сообщил его служащим о смерти императора Александра Павловича. Одновременно генерал высказал свое мнение относительно престолонаследования – в пользу Константина Павловича.
На это князь Александр Александрович Шаховский (1777-1846) заметил Милорадовичу:

"А что, если Константин Павлович настоит на своем отречении? Тогда ваша присяга будет как бы вынужденная. Вы очень смело поступили".

Милорадович, немного рисуясь, ответил по-французски:

"Имея шестьдесят тысяч штыков в кармане, можно говорить смело".

Вероятно, Милорадович помнил обо всех переворотах прошедшего столетия и рассчитывал сыграть в сложившейся ситуации одну из главных ролей.

Однажды на смотре великие князья Николай и Константин Павловичи ехали верхом на конях во главе колонны. Приближаясь к императору Александру Павловичу, принимавшему парад, они увидели, что близ императора с весьма важным видом стоит Аракчеев. Константин шутливо обратился к Николаю:

"Брат, кому салютовать-то?"

Седьмая пехотная дивизия стояла в Царстве Польском, и старослужащие солдаты этой дивизии в свободное время любили посещать так называемую "Царскую корчму", а назвалась она так по самой простой причине – в ней висел портрет императора Николая Павловича.
Как-то один старослужащий солдат Агафон Сулейкин пригласил несколько друзей в корчму, чтобы отметить свои именины. Выпили они, как полагается, попели песни, а потом именинник, перебрав немного, начал буянить, придираться к корчмарю и даже подрался с одним из своих друзей. Присутствующие стали увещевать пьяного именинника, что он себя недостойно ведет перед портретом Государя, но тот совсем распоясался:

"Да, что мне портрет! Я сам портрет!"

И даже плюнул в висевший портрет.
Скандал!
Дело пошло по инстанциям: от фельдфебеля и далее, и дошло до самого императора. На полученном донесении Николай Павлович наложил следующую резолюцию:

"Объявить перед фронтом рядовому Агафону Сулейкину, что я сам на него плюю. А так как этот несчастный в пьяном виде не ведал, что творит, то дело прекратить, а в кабаках царских портретов не вешать".

Для выполнения царской резолюции был выстроен полк, в котором служил Сулейкин, а перед его фронтом поставлен виновник. После барабанной дроби Сулейкину было зачитано решение императора, а затем ему велели стать в строй.
В ближайшее же воскресенье Агафон Сулейкин пошел в церковь, поставил свечу перед образом святителя Николая и дал обет никогда не брать в рот ни капли водки. И этот обет Сулейкин выполнил.

Военный топограф В.С. Мышецкий, только недавно произведенный в прапорщики, дежурил по отделу военных топографов Главного Штаба. Он решил сходить пообедать к своему товарищу в Военно-топографическое училище, расположенное неподалеку. Мышецкий оставил в дежурной комнате свою саблю, офицерский шарф и в таком виде, да еще и с незастегнутыми верхними пуговицами мундира, выскочил на Невский проспект, где чуть не столкнулся с императором. Николай Павлович, заметив прапорщика в таком непрезентабельном виде, лишь промолвил:

"Небрежность!"

Мышецкий, как положено, доложил об этом замечании императора своему начальнику отдела, полковнику. Полковник в свою очередь доложил императору о происшествии, но получил неожиданный ответ:

"Такого случая не помню!"

Однако полковник за нарушение дисциплины посадил Мышецкого на главную гауптвахту Петербурга на трое суток. На следующий день туда неожиданно явился Николай Павлович и начал расспрашивать каждого арестованного, за что он посажен. Мышевецкий рассказал о своем проступке, а Николай Павлович, узнав, что Мышевецкий служит прапорщиком всего 28 дней, сказал ему:

"Это и видно! Если же будете себя вести так же и далее, то вам будет плохо. Если же будете дисциплинированным и ревностным, - пойдете по службе дальше".

Одновременно с Мышевецким на гауптвахте сидели корнет лейб-драгун и конногвардеец.
Конногвардеец был посажен за опоздание на караул. Узнав, что конногвардеец опоздал из-за того, что был пьян, император заметил:

"Можно пить, но не забывать службу!"

Драгуна же наказали за то, что его конь вырвался из строя, и Николай Павлович сделал корнету лишь краткое наставление:

"Чтобы быть кавалеристом, надо научиться управлять лошадью, и стыдно тому, кем лошадь управляет".

[Yorik]

Маски императора

Иногда при обсуждении на высшем уровне некоторых вопросов, когда требовалось детальное знание предмета, Николай I, по свидетельству Павла Дмитриевича Киселёва (1788-1872), мог признаться:

"Я этого не знаю, да и откуда мне знать с моим убогим образованием? В 18 лет я поступил на службу и с тех пор - прощай, ученье! Я страстно люблю военную службу и предан ей душой и телом. С тех пор как я нахожусь на нынешнем посту... я очень мало читаю... Если я и знаю что-то, то обязан этому беседам с умными и знающими людьми".

Но это была, скорее всего, только маска, так как чаще всего Николай Павлович действовал совсем в другом духе:

"Сомневаюсь, чтобы кто-либо из моих подданных осмелился действовать не в указанном мною направлении, коль скоро ему предписана моя точная воля".

Впрочем, одно другому могло и не мешать.


"Утка" Канкрина

Этими чертами характера императора умело пользовались близко знавшие его люди.
Например, министр финансов Егор Францевич Канкрин (1774-1845) столкнулся с жёстким противодействием со стороны Государственного Совета, когда рассматривался вопрос об условиях перехода от ассигнаций к серебряному рублю.
Рассчитывая на то, что его слова обязательно доведут до ушей императора, Канкрин стал во всеуслышание говорить о том, что Совет покушается на прерогативы самодержца, а

"это есть величайшее оскорбление самодержавной власти. Совет - место совещательное, куда государь посылает только то, что самому ему рассудится, а тут из Совета хотят сделать место соцарствующее, ограничивающее монарха в его правах".

Николай I очень болезненно воспринимал любую попытку хоть как-то ограничить его права самодержавного властителя, так что он легко поверил запущенной Канкриным "утке" и стал на его сторону.


Петербург в конце зимы

Когда жена британского посланника Джона Блумфилда, леди Блумфилд, впервые приехала в Россию, она была просто поражена тем, что она увидела в Петербурге. Весной 1946 года она писала на родину:

"Меня поразили в этом странном городе недоконченность и грубость во всём. Великолепные дворцы над лавками, ... богатые каменные лестницы, покрытые грубыми и грязными зелёными коврами, и общий вид грязи и неаккуратности, которые оскорбляют глаз... Вся грязь, которая накопилась за последние пять месяцев и которую выбрасывают в каналы, ... сильно заражает воздух... Никто, посмотрев на улицы, не скажет, что они покрыты льдом, ибо они почти черного цвета... Нельзя себе представить ничего ужаснее, как состояние мостовых - они с огромными ямами, которые угрожают опрокинуть экипаж".

Петербург летом

Петербург мог удивить иностранцев и летом. В начале 1850-х годов секретарь французского посольства граф Рейзет (1821-1905) с удивлением писал:

"Коровы выходят летом из дворов, заслышав рожок пастуха, и целыми стадами отправляются за город на пастбище, откуда они возвращаются в тот же день вечером, что придает столичному городу деревенский вид".

Николай и дамы

Анатолий Николаевич Демидов (1812-1870) был в плохих отношениях с Николаем Павловичем, так что не стоит удивляться записям его секретаря об отношениях императора с женщинами. В частности, он записал:

"Царь - самодержец в своих любовных историях, как и в остальных своих поступках: если он отличает женщину на прогулке, в театре, в свете, он говорит одно слово дежурному адъютанту. Особа, привлекшая внимание божества, попадает под надзор. Предупреждают супруга, если она замужем, родителей, если она девушка, - о чести, которая им выпала. Нет примеров, чтобы это отличие было принято иначе, как с изъявлением почтительнейшей признательности. Равным образом нет ещё примеров, чтобы обесчещенные мужья и отцы не извлекали прибыли от своего бесчестья".

В подтверждение этих слов секретарь приводит запись своей беседы с одной умной придворной (и добродетельной) дамой.
Секретарь:

"Неужели же царь никогда не встречает сопротивления со стороны самой жертвы его прихоти?"

Дама (с изумлением):

"Никогда! Как это возможно?"

Секретарь:

"Но берегитесь, ваш ответ дает мне право обратить вопрос к вам".

Дама:

"Объяснение затруднит меня гораздо меньше, чем вы думаете. Я поступлю, как все. Сверх того, мой муж никогда не простил бы мне, если бы я ответила отказом".

Владимир Иванович Панаев (1792-1859), директор канцелярии министерства двора, чья жена вроде бы избежала благосклонности Николая I, писал, что в начале своего правления царь

"не был ещё так развязен с женщинами, как впоследствии".

Император и литература

Литературные вкусы императора мало отличались от вкусов простого обывателя. В круг чтения Николая Павловича входили очень популярные в то время романы Вальтера Скотта, богоискательские произведения Шатобриана, а также романы Жерменны де Сталь и Эжена Сю.
Когда по вечерам у императрицы читали вслух "Парижские тайны" последнего, на глаза Николая I обычно наворачивались слёзы.
Император был также знаком с романами Жорж Санд и аббата Прево, но считал их слишком фривольными по духу и социально опасными, а потому и не разрешал публиковать их в России.

Российскую литературу император жаловал вроде бы меньше, но отмечал "Тарантас" В.А. Соллогуба и "Ивана Выжигина" Фаддея Булгарина. У Булгарина императору понравилось изображение злоупотреблений мелких чиновников и полицейских.
Понравился императору и роман М.Н. Загоскина "Юрий Милославский".
Этот автор написал еще роман "Кузьма Петрович Мирошев", который почему-то не был оценён широкой публикой. Однако этот роман был высоко оценен Николаем Павловичем, который считал его лучшим романом, не исключая и "Юрия Милославского".

Очень был доволен Николай I работой А.И. Михайловского-Данилевского "Описание Отечественной войны в 1812 году", которое он оценил как

"монументальное описание во славу императора Александра и во славу России".

Награды от государя не обошли этого выдающегося историка: его дочь стала фрейлиной, а сам Михайловский-Данилевский получил орден "Белого орла".


Список Уварова

Сергей Семёнович Уваров (1786-1855), занимая должность министра народного просвещения, как-то представил Николаю I список лиц, успешно окончивших университеты, для определения их на службу. При этом Уваров указал, что в этом списке многие относятся к лучшим фамилиям.
На этот документ Николай Павлович наложил такую резолюцию:

"В сем случае должна быть соблюдена самая строгая разборчивость и рекомендуемы только достойнейшие, каких бы, впрочем, фамилий они не были. Здесь более, чем где-либо, знатность рода не должна быть принимаема в соображение".

Реакция на критику Булгарина

11 марта 1830 года (по старому стилю) Фаддей Булгарин в своей "Северной пчеле" резко и несправедливо раскритиковал творчество А.С. Пушкина.
Николай I, прочитав эту статью, вызвал к себе Александра Христофоровича Бенкендорфа (1782-1844) и сказал ему:

"Я забыл вам сказать, любезный друг, что в сегодняшнем номере "Пчелы" находится опять несправедливейшая и пошлейшая статья, направленная против Пушкина. К этой статье, наверное, будет продолжение; поэтому предлагаю вам призвать Булгарина и запретить ему отныне печатать какие бы то ни было критики на литературные произведения. И, если возможно, запретить его журнал".

В смысле: критикуйте, мой друг, но так, чтобы это нравилось мне, иначе ваше издание я прикрою.
Что изменилось с тех пор?


Выплаты семье А.С. Пушкина

После гибели А.С. Пушкина император сделал следующие финансовые распоряжения в отношении семьи поэта:
приказал выделить на похороны 10 000 рублей;
распорядился оплатить долги Пушкина в размере 92500 рублей;
удержанные казначейством проценты со ссуды Пушкина (5%) вернуть семье поэта;
приказал выделить из казначейства 50 000 рублей на посмертное издание произведений поэта;
приказал очистить от долгов имение поэта, чтобы обеспечит малолетних детей Пушкина;
установил ежегодные пенсии семье Пушкина: вдове до нового замужества 5000 рублей; дочерям до замужества по 1500 рублей; сыновьям до вступления на службу по 1500 рублей.


Пятый

Французская актриса Рошель, приехав в Петербург, потребовала от администрации театров, чтобы в каждой ложе сидело не более четырёх зрителей. Этим она хотела вызвать большую раскупаемость билетов.
При встрече с Николаем I актриса стала жаловаться на то, что император редко бывает на её спектаклях. Николай Павлович на эту жалобу отреагировал мгновенно:

"Моя семья так велика, что я боюсь, чтоб не быть пятым в ложе".

[Yorik]

Деятельность императора Николая Павловича чаще всего изображают в негативном свете, опираясь на несколько основных моментов, вызывающих негативную реакцию: поражение в Крымской войне, удушение революционных выступлений в Европе в 1848-49 годах, расправу с декабристами и польское восстание 1830 года.
Однако были в деятельности этого императора и светлые моменты, о которых я и постараюсь рассказать в этом выпуске.

Большую часть своего царствования император Николай Павлович вовсе не был оголтелым гонителем литературы и печати. Если какие-либо государственные учреждения или отдельные сановники считали себя оклеветанными или оскорблёнными в печати, а приводимые примеры - ложными, то император предлагал им опровергать подобные произведения литературным же образом, но, разумеется, без пустой брани.

Да и А.С. Пушкин, вероятно, был доволен, что его цензором является сам император, а не какой-нибудь чинуша-перестраховщик, готовый увидеть крамолу чуть ли не в каждой запятой.
Часто бывало так, что цензор-император рекомендовал Пушкину переделать то или иное место в рукописи, а поэт отвечал, что не может этого сделать; и это сходило ему в рук, и текст оставался в прежнем виде. Трудно представить, сколько сил ушло бы у Пушкина на борьбу с обычными цензорами, и сколько его произведений так и не было бы создано.
Сам Пушкин в своём дневнике за 1834 год под 28 февраля сделал такую запись:

"Государь позволил мне печатать Пугачева; мне возвращена рукопись с его замечаниями (очень дельными)".

Во всё время царствования Николая Павловича велись разговоры о необходимости судебной реформы в стране, которая, правда, была осуществлена только при Александре II в 1864 году. Однако для проведения подобной реформы требовались квалифицированные юридические кадры, и по инициативе принца Петра Георгиевича Ольденбургского (1812-1881) в 1835 году было открыто Училище правоведения

"для образования благородного юношества на службу по судебной части".

Вот из этого училища и вышло большинство людей, осуществлявших судебную реформу.
Кроме того, при Николае I проводилась большая работа по редактированию гражданских и уголовных законов и их кодификация.

Во время посещения различных городов Империи император Николай Павлович обязательно навещал местные учебные заведения. Например, при посещении Одессы в 1837 году он посетил Ришельевский лицей, Девичий институт и училище для евреев.

Но самое большое внимание Николай Павлович уделял развитию и улучшению военного образования. Он увеличил количество кадетских корпусов и военных училищ, отдавая предпочтение специальным военным училищам.
Император учредил кадетский корпус для подготовки кадров в кавалерийские юнкера (позже названный Николаевским), а также Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, позднее известное как Николаевское кавалерийское училище.
Николай Павлович также основал Николаевское инженерное училище, Топографическое училище и Академию Генерального штаба.
Так что к 1851 году в Российской Империи имелись три военные академии, семь военных училищ и двадцать один кадетский корпус.

Неплохо обстояли в Империи дела и с высшими учебными заведениями в гражданских областях.
В России уже насчитывалось семь университетов: в Петербурге, Москве, Казани, Варшаве, Дерпте, Киеве и Харькове.
Появилось также множество специальных учебных заведений:
К высшим учебным заведениям также относились уже упоминавшееся Училище правоведения, Лазаревский институт восточных языков, Петербургское и Московское рисовальные училища, Константиновский межевой институт, Институт сельского хозяйства и лесоводства в Александрии, Горе-Горецкий земледельческий институт, Московский Коммерческий институт. Кроме того, в Петербурге были Лесной институт, Технологический институт, Горный институт, Институт путей сообщения, Институт гражданских инженеров (строительный). Высшими учебными заведениями являлись и лицеи: императорский Александровский лицей (так стал называться Царскосельский лицей после переезда в Петербург), Демидовский лицей, Ришельевский лицей и Нежинский лицей князя А.А. Безбородко.
Не следует забывать и о высших духовных учебных заведениях, коих в Империи было семь: три православных духовных Академии в Петербурге, Москве и Киеве; две римско-католические духовные Академии в Варшаве и Вильно, а также Училища раввинов в Вильно и Житомире.

Известен был Николай Павлович и своей благотворительностью, особенно по отношению к деятелям искусства.
Когда умер Николай Алексеевич Полевой (1796-1846), император назначил его вдове ежегодную пенсию в 1000 рублей.
Когда же скончался известный актёр и переводчик Василий Андреевич Каратыгин (1802-1853), Николай Павлович пожаловал его вдове Александре Михайловне Колосовой (1802-1880) из собственных средств ежегодное содержание в три тысячи рублей, и это в дополнение к содержанию, выделенному дирекцией Александринского театра. Вскоре это ежегодное содержание император увеличил до шести тысяч рублей.

С именем В.А. Каратыгина связан один интересный случай, о котором рассказала А.М. Колосова.
Когда шла подготовка к бенефису В.А. Каратыгина, переводчик пьесы Шиллера «Вильгельм Телль» А.Г. Рутчев уговаривал актёра выбрать именно эту пьесу. Каратыгин отказывался, так как пьесе была запрещена цензурой, но переводчик нажимал на то, что император очень благоволит к Каратыгину и даст разрешение на постановку пьесы в бенефис любимого актёра.
Каратыгин подал прошение графу Бенкендорфу и получил разрешение на постановку «Вильгельма Телля». Каратыгин стал готовиться к новому спектаклю, но за три дня до бенефиса получил сообщение о том, что пьесу представлять запрещено. Каратыгину предложили выбрать для бенефиса какую-нибудь другую роль, но актёр заупрямился и заявил, что за такой короткий срок он не успеет подготовиться к новой пьесе.
Через пару часов министр двора князь Пётр Михайлович Волконский (1776-1852) сообщил грустившему актёру, что император не желает огорчать и затруднять Каратыгина отменой спектакля, а посему разрешает ему взять для своего бенефиса запрещённую трагедию «Вильгельм Телль».
А.М. Колосова написала по этому поводу:

"Подобного знака монаршего благоволения ни до тех пор, ни после того, никогда не был удостоен ни один артист".

А.М. Колосова также сообщает, что император Николай Павлович вообще не любил переводных пьес и предпочитал отечественные, и однажды обратился к В.А. Каратыгину с такими словами:

“Я бы чаще ездил тебя смотреть, если бы вы не играли таких чудовищных мелодрам. Скажи мне: сколько раз в нынешнем году тебе приходилось душить или резать жену свою на сцене?”

Николай Павлович поддерживал некоторых художников, в том числе с подачи великого князя Михаила Павловича (1798-1849) он сразу же оценил талант Павла Андреевича Федотова (1815-1852), а позже высоко оценил его "Сватовство майора". Император посоветовал Федотову выйти в отставку [тот служил в лейб-гвардии Финляндском полку] и целиком посвятить себя живописи, обещая в этом случае материальную поддержку.
Когда же через некоторое время Федотов вышел в отставку, ему было выделено ежемесячное содержание всего в 100 рублей ассигнациями, что для художника, вынужденного поддерживать многочисленных родственников, было явно недостаточно.

Более дружеские отношения сложились у Николая Павловича с графом Фёдором Петровичем Толстым (1783-1873), вице-президентом и профессором Академии художеств, который был известен своей рассеянностью. Вот несколько зарисовок из истории их отношений.

Однажды Николай Павлович посетил выставку в Академии художеств и попросил графа Толстого сопровождать его, чтобы тот помог императору советами при покупке картин. Граф Толстой был в то время простужен и поэтому часто доставал из кармана носовой платок, чтобы вытереть себе нос. Император улыбался при каждом извлечении графом носового платка, граф Толстой заметил это и стал нервничать. Николай Павлович увидел раздражение графа, так что при следующем доставании платка он схватил Толстого за руку, поднёс её к глазам графа и шутливо поинтересовался:

“Толстой, скажи мне на милость, какой это у тебя флаг? Я что-то не разберу?”

Оказалось, что по-рассеянности граф Толстой положил в карман вместо носового платка тряпочку, которой он вытирал свои кисти.
На шутку императора граф стал извиняться за свой промах, но Николай Павлович обнял Толстого за плечо и ласково сказал:

“Ах, ты, мой художник!”

Эту историю рассказала Мария Фёдоровна Каменская (1817-1898), дочь Ф.П. Толстого и сама известная писательница.

Графу Ф.П. Толстому однажды сообщили, что император Николай Павлович собирается посетить Академию художеств. Толстой вместе со своей семьёй жил в здании Академии художеств, и поэтому он быстро переоделся в парадный мундир и приготовился к встрече Его Величества. Но так как император ещё не выезжал из дворца, то граф решил пока заняться своими гравюрами к книге Ипполита Фёдоровича Богдановича (1744-1803) «Душенька». Он достал одну из медных досок, посыпал её мелом и стал внимательно рассматривать изображение, не заметив, что испачкал мелом свой мундир.
Вскоре графу сообщили, что Николай Павлович уже поднимается по лестнице Академии, и он быстро отправился в зал для встречи императора. Едва Толстой вошёл в зал, как там же появился и Николай Павлович, который увидел испачканный мелом мундир художника и улыбнулся. Подав руку Толстому, император пошутил:

“Здравствуй, Толстой! Скажи мне, пожалуйста, давно ли ты у меня в мельники пошел?”

Граф высочайшую шутку не понял и начал дуться, так что пришлось императору сначала показать на запачканный мелом мундир Толстого, а потом доставать свой платок и стряхивать им мел с мундира художника.

[Yorik]

Неточность Фёдора Толстого

Николай Павлович часто любил глубоко вникать в детали различных видов деятельности. Он, например, любил подолгу беседовать с известным скульптором и художником Фёдором Петровичем Толстым (1783-1873), так как и сам хорошо рисовал.
Император обычно весьма благосклонно относился к мнениям Толстого по различным художественным вопросам, но однажды между ними произошло столкновение по поводу проекта одной медали.
На эскизе, представленном скульптором, был изображён славянский воин, и Николай Павлович указал Толстому на неправдоподобное положение ног воина. Толстой не согласился с мнением императора, и тогда Николай Павлович встал в позу воина, как это было изображено на рисунке, показал на свои ноги и тем подтвердил неточность рисунка. Затем император встал в правильную позу, а потом начал исправлять положение ног на рисунке.
Толстой разобиделся, что его, профессора Академии, на старости лет исправляют и учат рисовать, схватил злополучный рисунок и убежал домой. Дома Толстой немного остыл, стал позировать перед зеркалом, и убедился в правоте императора.
После этого Толстой покрыл рисунок с поправками императора лаком и сохранил его в своём собрании рисунков, а Николаю Павловичу он представил новый исправленный рисунок.


Император и Геккерн

В российской и советской литературе очень много понаписано о роли императора Николая Павловича в дуэли между Пушкиным и Дантесом. Много грязи вылили на императора, но давайте просмотрим частное письмо Николая Павловича к своему младшему брату Михаилу Павловичу:

"Геккерн сам сводничал Дантесу в отсутствии Пушкина, уговаривая жену его отдаться Дантесу, который будто к ней умирал любовью, и всё это открылось, когда после первого вызова на дуэль Дантеса Пушкиным Дантес вдруг посватался к сестре Пушкиной; тогда жена Пушкина открыла мужу всю гнусность поведения обоих, быв во всём совершенно невинна".

После дуэли голландского посланника барона де Геккерна перестали принимать при дворе, а когда в Петербург прибыл новый голландский посланник Геверс (1806-1872), император Николай Павлович вопреки дипломатическому протоколу отказался принять отъезжающего посла.
Граф Александр Христофорович Бенкендорф (1783-1844) в своих “Записках” отметил этот весьма необычный в дипломатической жизни случай и утверждал, что император был просто поражён гнусным поведением Геккерна.


Император на Кавказе

Николай Павлович стал первым российским императором, посетившим Кавказ. После торжественной встречи в Тифлисе в октябре 1837 года император произнёс ответную речь, в которой, в частности, сказал:

"Нельзя не дивиться, как чувства народной преданности к лицу монарха не изгладились от того скверного управления, которое, сознаюсь, к моему стыду, так долго тяготеет над этим краем".

Следует заметить, что император начал довольно круто. Сначала он отрешил от должности тифлисского полицмейстера майора Ляхова, который во время прибытия Николая Павловича был пьян.
Потом вскрылась преступная деятельность князя Александра Леоновича Дидианова (1800-1865), командира Эриванского Карабинерского полка и флигель-адъютанта императора. Этот Дидианов был зятем барона Григория Владимировича Розена (1782-1841), командующего отдельным Кавказским корпусом.
Розен повсюду сопровождал императора и удостоился от него нескольких высочайших похвал. Казалось бы, что всё складывает очень хорошо для Розена и членов его семьи, но в эти дни комиссия барона Павла Васильевича Гана (1793-1862), которая занималась преобразованием гражданских учреждений на Кавказе, обнаружила многочисленные злоупотребления со стороны князя Дидианова.
Выяснилось, что князь использовал солдат как рабочую силу на своих предприятиях, например, на винокуренном заводе, при рубке леса и на лесопилке. Вместо казармы солдаты выстроили на казённые деньги Дидианову мельницу. Рекрутов Дидианов не обучал военному делу, а заставлял пасти свой скот, нарядив их в обноски и босиком. Солдатских жён Дидианов использовал на сельскохозяйственных работах, а в случае невыхода на работу провинившихся публично пороли. О простом присвоении казённых денег и говорить даже неудобно.
Получив доклад барона Гана, император вызвал барона Розена и велел ему разобраться со своим зятем. Барон Розен попытался заступиться за Дидианова и даже подделал несколько страниц в докладе барона Гана, но был уличён.
Поведение Розена и преступления Дидианова вызвали гнев императора. Во время торжественного развода Эриванского полка император приказал сорвать аксельбант с Дидианова и отправить его под арестом в Бобруйск. Там Дидианова судили и приговорили к лишению всех чинов, орденов и званий, разжаловали в рядовые, посадили на три года в каземат, а потом к пожизненной ссылке в Вятке.
Барон Григорий Розен был через два месяца отозван с Кавказа и навсегда лишился монаршей милости.


Сенатор Фишер об императоре и его окружении

Сенатор Константин Иванович Фишер (1805-1868) оставил довольно любопытные воспоминания (Фишер К.И. “Записки сенатора”), в которых даёт высокую оценку личности Николая Павловича, но уничижительно отзывается о его помощниках. Но ведь император сам лично подбирал себе кадры для управления страной, так что часть вины за все неудачи должна лежать и на нём, но К.И. Фишер этого не хочет замечать даже в 1865 году:

"Николай Павлович служил России так усердно, как не служил ни один из его подданных; он трудился добросовестно, не ошибался в системе, и был обманываемым с отвратительным цинизмом. Он был несчастлив в выборе людей. Он назначил шефом жандармов Бенкендорфа... Образованный человек, доброго сердца, благородного характера, неустрашимый, чего же более? ...но он был беспечным... Государь им верил, и как они отплатили ему, за его доверие? Бенкендорф всё забыл из-за своей беспечности; Орлов вмешивался в грязные спекуляции; Воронцов оклеветал Муравьёва, лучшего русского генерала; Панин сделал всё, что мог к унижению Сената; Меншиков не обманывал Государя, но ни одной правды не умел сказать, не обинуясь... Что должна выстрадать его [императора] натура, когда он увидел, что во всём ошибался и во всём его обманывали... Патриотизма не было ни в ком из его окружающих; главнокомандующего лишали средств обороны из страха, чтобы он не сделался фельдмаршалом... Десять лет прошло со времени его [Николая I] кончины, но я скорблю ещё о нём. Он тяжело искупил свои невольные ошибки, он безупречен был в помышлениях, патриот, труженик и честный человек!"

Далее Фишер указывал на равнодушие к делам Николая Николаевича Новосильцева (1761-1838), председателя комитета министров.

Князь Алексей Фёдорович Орлов (1787-1862).
Князь Михаил Семёнович Воронцов (1782-1856).
Николай Николаевич Муравьёв-Карский (1794-1866), генерал от инфантерии.
Граф Виктор Никитич Панин (1801-1874).
Князь Александр Сергеевич Меншиков (1787-1869).

Тот же сенатор Фишер привёл ещё ряд примеров безразличия имперских должностных лиц к исполнению своих обязанностей.
Граф Александр Дмитриевич Гурьев (1786-1865), киевский, черниговский, полтавский и подольский генерал-губернатор, целыми утрами просиживал в своей оранжерее, рассматривая заболевшие растения и пытаясь определить болезнь. Когда же адъютант докладывал Гурьеву, что директор канцелярии ожидает его с бумагами, граф с видимым неудовольствием уходил из оранжереи.

Виленский, минский и ковенский генерал-губернатор Илья Гаврилович Бибиков о своём директоре канцелярии отзывался более резко:

"И этот дурак воображает, что я его слушаю".

Ещё раз о Клейнмихеле

Более уважительно сенатор Фишер отзывался о Петре Андреевиче Клейнмихеле (1793-1869), который

"стоил много денег государству азиатскими аллюрами по службе и мнимыми угодами Государю, но что он не воровал, что он всё же стоил государству меньше, чем Чернышёв и Орлов, которые служили ширмою для организации воров, расплодившихся под их кровом изумительно и развивших свою наглость до уродливости".

Александр Иванович Чернышёв (1786-1857).

Известно, что Клейнмихель не был популярен при дворе, и когда после окончания строительства Николаевской железной дороги император подарил ему трость с набалдашником, усыпанным бриллиантами, князь Меншиков издевательски поздравил его с наградой:

"Поздравляю, граф, душевно радуюсь. По-моему, вы не одну трость, а сто палок заслуживаете".

Впрочем, и сам император знал цену Клейнмихелю. Когда великий князь Константин Павлович написал брату Николаю, что Клейнмихель

"гадкий и низкий человек, недостойный находиться вблизи императора", -

Николай Павлович согласился с братом, но заметил, что

"к несчастью, более чем часто бываешь вынужден пользоваться услугами людей, которых не уважаешь, если они могут принести хоть какую-нибудь пользу, а таково именно положение данного лица".

Забавные случаи

Когда наследник престола Александр Николаевич в 1837 году проезжал через Калугу, одна местная дворянка собиралась подать ему прошение, но не успела.
Через месяц цесаревич возвращался в столицу снова через Калугу, и эта дворянка написала новое прошение, так как бумага старого прошения уже пожелтела. В этом новом прошении дворянка по простоте души решила исправить своё обращение к наследнику престола: титулование “Августейшему” она сменила на “Сентябрейшему”, так как месяц август уже закончился и наступил сентябрь.

Совсем невероятный случай произошёл в Тамбовской губернии, когда один невежественный помещик из глухого уголка попал в уездный город для участия в дворянских выборах. Уездные дворяне решили подшутить над этим помещиком, и один из них предложил помещику поступить на службу, уверяя последнего, что это дело не требует значительных усилий.
Простофиля-помещик признался случайному знакомому, что он никогда не служил и не представляет, где можно искать службу. Тогда наш шутник предложил этому помещику написать прошение о том, чтобы ему предоставили место фрейлины.
Вы не поверите, уважаемые читатели, но такое прошение было написано и, в конце концов, попало в руки Николаю Павловичу.
Император хотел вызвать к себе тамбовского губернатора, чтобы устроить ему взбучку, К счастью, эту историю докладывал императору Пётр Алексеевич Булгаков (1809-1883), который так уморительно описывал невежу-помещика, что Николай Павлович расхохотался и спустил эту историю на тормозах.

[Yorik]

Построение кормилиц

Однажды император Николай Павлович посетил Воспитательный дом, что находился на Мойке. Император был в хорошем расположении духа, и его сопровождал князь Пётр Иванович Трубецкой (1798-1871). Когда они вошли в спальню кормилиц, то увидели, что кормилицы были выстроены каждая у своей кровати.
Желая сделать приятное Государю, князь Трубецкой опрометчиво сказал:

"Точно гвардейцы".

Император не терпел подобных шуток в отношении своей Гвардии и так грозно посмотрел на князя, что тот сразу же обосрался.
Сам князь вспоминал об этом так:

"Едва я успел договорить, как Государь вдруг повернулся ко мне и на меня взглянул, но, представьте, таким взглядом, что в один миг со мною случилось несчастье... Вот что значило осмелиться сравнить кормилиц с гвардейцами".

Ах, Вы!

Однажды на разводе к Николаю Павловичу приблизился ординарец, солдат со знаком ордена св. Георгия.
Император поинтересовался:

"Где ты получил Георгия?"

Солдат ответил:

"При взятии Ахвы".

Сначала император не обратил внимания на слова солдата, но потом вспомнил, что бои были возле аула Ахты, и подозвал ординарца к себе:

"Как же это ты, братец, проврался и не знаешь, как называют крепость, где ты отличился?"

Солдат уверенно оправдался:

"Никак нет, Ваше Высокоблагородие! Только я не посмел в лицо царю сказать “Ах-ты!”

Цензор под мостом

В сороковых годах XIX века надворный советник и профессор Московского университета Никита Иванович Крылов (1807-1879) был ещё по совместительству и цензором.
Однажды он пропустил к печати некую книгу, оказавшуюся совершенно не подцензурной, и страшно перепугался последствий, хотя никто цензора Крылова и не трогал. Особенно боялся Крылов встречи с императором Николаем Павловичем, который в то время пребывал в Москве.
И вот идёт однажды Крылов через Каменный мост и видит, что с другой стороны на мост въезжает коляска императора. Крылов так перепугался, что побежал назад и спрятался под мостом.
Николай Павлович, увидев такое дело, приказал:

"Что за человек? Вытащите его!"

Дрожащего Крылова подвели к императору, который повторил вопрос:

"Что за человек?"

Стуча зубами от страха, Крылов пролепетал:

"Профессор университета, надворный советник и цензор Крылов".

Император узнал профессора Крылова и улыбнулся:

"А зачем профессор, надворный советник и цензор под мост спрятался?"

Крылова страх не отпускал, и он лепетал объяснение:

"Да, вот... вот... книгу пропустил... а она..."

Император со смехом добавил:

"Не цензурной оказалась? Ну, а под мост-то зачем?"

Крылов мог только невнятно лепетать:

"Да я... я думал..."

Император не стал дослушивать и только махнул рукой:

"Ну, Бог с тобой! Вперёд чтоб не было. Прощай!"

Никита Иванович часто рассказывал эту историю в кругу друзей и неизменно заканчивал своё повествование следующей сентенцией:

"Вот и толкуй после этого, что трусость – порок. Порок великий! А какой же она порок, коли к счастью ведёт?"

Слёзы по Карамзину

Император Николай Павлович с удовольствием читал книги Николая Михайловича Карамзина (1766-1826), особенно его “Историю”, и очень ценил этого выдающегося человека.
Когда пришло известие о смерти писателя, Николай Павлович быстро собрался и неожиданно приехал на квартиру Карамзиных, чтобы поклониться телу покойного. У императора всё время текли слёзы, и он так расчувствовался, что не смог зайти в комнату, где находилась семья Карамзиных. Он поцеловал руку покойника и его лоб и вышел прямо в сад, чтобы немного успокоиться.
Вдове Екатерине Андреевне (1780-1851) он просил передать, что не посмел к ней подойти, так как сам был в очень расстроенных чувствах, и не хотел своим видом ещё более усиливать её горе.


Напутствие губернатору

В 1835 году император Николай Павлович назначил графа Александра Дмитриевича Гурьева (1785-1865) последовательно на несколько важных должностей: Полтавским военным губернатором, Черниговским военным губернатором, Киевским военным губернатором, а также генерал-губернатором Волынской и Подольской губерний. Напутствуя Гурьева, император сказал:

"Ты знаешь, что я после польского возмущения до поляков не большой охотник. Но если по предубеждениям или по страсти я увлечён буду на принятие каких-нибудь мер несправедливых против них, то обязанность твоя немедленно предостеречь меня".

Длиннее

Знаменитый трагик Василий Андреевич Каратыгин (1802-1853), несмотря на свою говорящую фамилию, был человеком очень большого роста.
Император Николай Павлович сам отличался высоким ростом и любил высоких людей.
Встретившись лицом к лицу с выдающимся актёром, император оглядел его могучую фигуру и заметил:

"Однако, ты выше меня, Каратыгин!"

Каратыгин склонился в почтительном поклоне:

"Длиннее, Ваше Величество".

Оплошность Ланжерона

Генерал Александр Фёдорович Ланжерон (1763-1831) хоть и состоял на русской службе с 1799 года, так и не удосужился как следует выучить русский язык. Чтобы правильно отдавать команды, у него в карманах был целый ворох табличек с командными выражениями. В этих же карманах генерал хранил листочки с записями русских песен, которые ему очень нравились.
Однажды на смотре в присутствии императора Николая Павловича, Ланжерон вынул из кармана листок и перед фронтом скомандовал:

"Ты пойди, моя коровушка, домой!"

Император только улыбнулся на этот промах пожилого генерала.


Как Мочалов в Париж съездил

Император Николай Павлович высоко ценил талант актёра Павла Степановича Мочалова (1800-1848) и закрывал глаза на его пьянство. Однажды император решил командировать Мочалова во Францию, для повышения квалификации у известного французского актёра Фредерика Леметра (Антуан Луи Проспер Леметр, 1800-1876).
Для поездки в Париж Мочалову выдали довольно значительную сумму денег, и провожать актёра до первой станции отправились несколько друзей. Выпили на дорожку, выпили по дороге, выпили на первой станции, да там и застряли, продолжая пьянствовать.
Пили долго, целых три недели, пока Мочалов не обнаружил, что денег у него осталось только чтобы доехать до Парижа, а на что там жить и как возвращаться домой неизвестно. С горя пропили и остальные деньги, после чего Мочалов отправил своему театральному начальству записочку:

"Сижу без копейки. Если нужен, пришлите за мною".

Николай Павлович только хохотал, слушая рассказ о том, как Мочалов в Париж съездил, и своего расположения к актёру не изменил.
Москвичи же, когда вновь увидели Мочалова на сцене, начали шутить:

"С тех пор, как он видел Леметра, он стал играть ещё лучше".

[Yorik]

Зла не помню

Когда Николай Павлович был ещё лишь Великим князем, его неудовольствие навлёк на себя полковник Николай Сергеевич Беклешов (1789-1859), который сразу же подал в отставку.
Когда же Николай Павлович взошёл на престол, Беклешов обратился к императору с письмом, в котором просил опять принять его на службу.
Император милостиво отнёсся к этой просьбе и сказал Бенкендорфу:

"Я забываю то, чем мне досаждают другие. Скажите Беклешову, чтобы он просил у меня должности, какую сам считает для себя приличною".

Беклешов был произведён в статские советники и определён в обер-прокуроры 2-го департамента Сената.


Непорядок в гимназии

Известно, что Николай I уделял большое внимание образованию подрастающего поколения. В 1833 году император посетил 1-ю гимназию Петербурга и остался очень недоволен увиденным.
В пятом классе на уроке истории один из учеников [лучший по успеваемости и поведению] внимательно слушал преподавателя, но при этом облокотился о стол. Николай Павлович усмотрел в этом нарушение дисциплины и велел этого учителя отстранить от должности.
На уроке Закона Божия Николай I тоже усмотрел непорядок: хотя все мальчики внимательно слушали священника, один из учеников посмел прислониться спиной к заднему столу.
Император сделал священнику выговор, на что тот почтительно ответил:

"Государь, я обращаю внимание более на то, как они слушают мои наставления, нежели на то, как они сидят".

Дело приняло нешуточный оборот, так что попечителю Петербургского учебного округа Константину Матвеевичу Бороздину (1781-1848) пришлось подать прошение об отставке.
Император прошение удовлетворил, но произвёл Бороздина в действительные тайные советники и сделал простым сенатором.


Снова не так

В 1843 году Николай I снова посетил 1-ю гимназию, и приехал уже в дурном расположении духа. Сердитый император ходил по гимназии и всё пытался отыскать, к чему бы придраться. Наконец, он гневно посмотрел на одного из учеников и воскликнул:

"Это что за чухонская рожа?"

На прощание император сурово сказал директору гимназии Петру Давыдовичу Калмыкову (1808-1860):

"Да, у вас всё хорошо по наружности, но что за рожи у ваших воспитанников! Первая гимназия должна быть первая по всему: у них нет этой живости, этой полноты, этого благородства, какими, например, отличаются воспитанники 4-й гимназии!"

Благодарность

В 1838 году начальник Корпуса жандармов Леонтий Васильевич Дубельт (1792-1862) вызвал к себе драматурга Николая Алексеевича Полевого (1796-1846), чтобы передать ему высочайше пожалованный перстень за пьесу “Ботик Петра I”.
Дубельт, вручая перстень, произнёс:

"Вот вы теперь стоите на хорошей дороге: это гораздо лучше, чем попусту либеральничать".

Полевой на эти слова низко поклонился и ответил:

"Ваше превосходительство, я написал ещё одну пьесу, в которой ещё больше верноподданнических чувств. Надеюсь, вы ею тоже будете довольны".

Император в толпе

В 1842 году последний маскарад перед Великим постом в Дворянском собрании был очень многолюдным, и Николай I лишь с трудом мог пробираться в этой праздничной толпе.
В одном месте дамы-патриотки в масках так плотно окружили императора, что он был вынужден остановиться и ждать. Маски-дамы наслаждались лицезрением любимого императора, но Николаю Павловичу это вскоре надоело, он топнул ногой и грозно прикрикнул на дам, по-французски, разумеется, обозвав их скотами.
Мгновенно наступила тишина, и толпа перед императором расступилась, как волны Красного моря перед жезлом Моисея.


Несостоявшийся спектакль

Осенью 1843 года афиши, расклеенные в Петербурге, известили горожан, что вскоре, в среду, в “Севильском цирюльнике” перед жителями столицы впервые предстанет знаменитая певица Полина Гарсиа.
Краевский тогда редактировал литературное приложение к “Русскому инвалиду”. Он был уверен, что спектакль непременно состоится в среду, и решил опередить конкурентов с рецензией на спектакль. Он заказал статью некоему журналисту Сорокину, в которой бойкий щелкопёр превознёс до небес пение и игру знаменитой актрисы Гарсии: публика была в восторге, на сцену летели цветы и актрисе преподнесли два венка.
Статья оказалась в руках Краевского в среду, и он тотчас же отправил её в набор. Между тем, спектакль в среду не состоялся, так как приболел тенор Рубини.
С утра четверга в Петербурге не смолкал смех среди читателей “Инвалида”, к которым вскоре присоединилась и остальная публика. Всех развеселили неумеренные похвалы несостоявшемуся спектаклю и его исполнителям, а особенно мадам Гарсии.
Не смеялся только Николай Павлович, который приказал незадачливого журналиста Сорокина на месяц посадить на гауптвахту, а “Русскому инвалиду” впредь запретил писать статьи о театре.
Джованни Батиста Рубини (1794-1854) – тенор.
Полина Гарсиа-Виардо (1821-1910) – певица.
Андрей Александрович Краевский (1810-1889) – издатель и журналист.


Хороша, но...

Следует отметить, что Николай I был неравнодушен к хорошеньким актрисам. В 1843 году он присмотрел в Варшаве очень красивую певицу Ассандри и захотел увидеть её в Петербурге.
Мадемуазель Ассандри сразу же получила очень приличный ангажемент в Итальянскую оперу. Да, девица была очень хороша, только вот пела она не очень... Да ещё выступать ей довелось после триумфальных выступлений мадам Гарсии, так что ничего не было удивительного в том, что петербургская публика её ошикала, тем более что все уже знали, как она попала в Петербург.
Поэтому на втором выступлении Ассандри в “Норме” присутствовал сам император, который аплодировал певице; высокопоставленные зрители последовали примеру Николая Павловича, а простая публика безмолвствовала.
Тем временем в 256 номере “Северной пчелы”, благонамеренной газеты, издававшейся Булгариным, о первом представлении “Нормы”, где впервые перед публикой предстала прекрасная Ассандри, было написано следующее:

"Мы не скажем об этом представлении ни словечка, по латинской пословице: aut bene, aut nihil... Гораздо более имели мы наслаждения в зверинце г-на Зама..."

Из-за этой фразы министр двора князь Волконский потребовал от цензоров ответа для доклада императору:

"На каком основании осмелились пропустить сию неприличную фразу [сравнение оперы со зверинцем], и кто её сочинитель?"

Всю ночь в цензурном комитете готовили ответ на этот вопрос и, наконец, отбились, написав, что не находят в этой статье ничего ни для кого обидного, а

"в простом сближении двух разнородных предметов - оперы и зверинца - она [цензура] видит только дурной вкус автора статьи, против чего нет никаких цензурных правил, а, напротив, цензурный устав требует, чтобы цензоры не вмешивались в дела личного вкуса".

Были приведены соответствующие параграфы цензорского устава.
На том дело и утихло.
Фаддей Венедиктович Булгарин (Ян Тадеуш Кшиштоф, 1789-1859) – писатель, журналист и издатель.
Пётр Михайлович Волконский (1776-1852) – светлейший князь, министр двора и уделов.
Зверинец Зама находился на углу Мойки и Кирпичного переулка.
Итальянская опера выступала в каменном Большом театре, который находился на месте современной Консерватории.


Всё равно, виноват!

В 1847 году Булгарин опубликовал стихотворение графини Ростопчиной “Неравный брак”, которое вызвало сильное недовольство Николая I. Он даже хотел запретить Булгарину издавать эту газету, но того защитил шеф жандармов князь Орлов, который объяснил императору, что Булгарин просто не понял иносказательного смысла стихов.
Николай Павлович был очень зол и отрубил:

"Если он [Булгарин] не виноват как поляк, то виноват как дурак!"

Однако дело этим и кончилось, но графиню Ростопчину было велено вызвать в Петербург. Цензоры успокоились.
Евдокия Петровна Ростопчина (Сушкова, 1812-1858).
Алексей Фёдорович Орлов (1787-1862).


Солдат жалко

В 1828 году Николай I слушал доклад генерал-фельдмаршала Петра Христиановича Витгенштейна (1769-1843) об осаде Шумлы и поинтересовался:

"Можно ли взять сию крепость, которая считается неприступною?"

Витгенштейн, не задумываясь, ответил:

"Да, Ваше Величество, только это может стоить нам пятидесяти тысяч храбрых солдат".

На это император пафосно воскликнул:

"Так я лучше буду стоять под ней, доколе она не сдастся сама, хотя бы мне это стоило пятидесяти лет жизни!"

[Yorik]

Неожиданный визит

Барон Пётр Казимирович Мейендорф (1796—1863) с 1839 по 1850 годы был чрезвычайным посланником и полномочным послом России в Пруссии. В мае 1844 года Николай Павлович почти инкогнито отправился в Лондон, и по дороге решил посетить Берлин.
Рано утром 14 (26) мая, это был Троицын день, Николай Павлович с небольшой свитой въехал в Берлин и направился к зданию российского посольства.
Барон Мейендорф не был посвящён в планы Его Величества, и когда его внезапно разбудили с известием о том, что к нему прибыл сам Николай Павлович, долго не мог прийти в себя. А Император уже вошёл в спальню своего посланника и любезно произнёс:

"Извини, любезный Мейендорф, что я так рано помешал твоим дипломатическим занятиям".

Это не помешало Николаю Павловичу со свитой разместиться в русском посольстве.


Эвмениды?

Во время этого же визита прусский король Фридрих-Вильгельм IV дал обед в честь русского императора, на котором присутствовали не только дипломаты, но и некоторые учёные. На обеде король Пруссии стал обсуждать со своими учёными пьесу Эсхила “Эвмениды”.
Николай Павлович не принимал участия в этой беседе. Он только лениво прислушивался к ней и в какой-то момент спросил:

"Что такое Эвмениды?"

Прусский король шутливо ответил:

"Это превосходительства, получившие чистую отставку и казённую квартиру за городом..."

И ещё несколько слов в том же шутливом тоне.
Николай Павлович рассеянно выслушал это разъяснение и продолжил свою беседу с прусскими генералами о военных делах.
Несмотря на такое равнодушие русского императора к классической древности, барон Бунзен, личный друг прусского короля, так написал своей жене об этом свидании:

"В каждом вершке виден в нём Император".

Фридрих-Вильгельм IV (1795-1861) – король Пруссии с 1840.
Барон Христиан Карл Иосиас фон Бунзен (1791-1860) – прусский дипломат и учёный.

Примечание. Чтобы умилостивить эриний, богинь мщения, афиняне учредили в их честь культ милостивых богинь (эвменид).


Награда за донос

Однажды на гауптвахте в Петербурге в одно время оказались два гвардейских офицера: один был гвардейским пехотинцем, а другой – морским, из ластового экипажа. Начальником одной из смен караула оказался хороший знакомый гвардейского пехотинца, и он на несколько часов отпустил арестанта домой.
Морской гвардеец позавидовал пехотинцу и написал донос о предоставлении неположенного отпуска.
Военный суд разжаловал обоих гвардейцев в солдаты, и вскоре дело поступило на утверждение Николаю Павловичу.
Император наложил следующую резолюцию:

"Гвардейских офицеров перевести в армию, а морскому — за донос дать в награду третное жалованье [т.е. 1/3 жалованья] с прописанием в формуляре, за что именно он эту награду получил".

Галантность императора

Выступления замечательной певицы Генриетты Зонтаг (1806-1854) пользовались в Петербурге огромным успехом, а залы, в которых она выступала, всегда были переполнены. То же самое произошло и во время выступления певицы в зале петербургского филармонического общества. В переполненный зал вошёл Николай Павлович в сопровождении своей свиты, которая оттеснила публику от ложи Его Величества. В числе пострадавших оказался и один гвардейский офицер, которого так оттеснили, что он был вынужден, стоя в неудобной позе, вцепится обеими руками в кресло, стоявшее перед ним, чтобы не упасть на даму, сидевшую позади него.
Эту ситуацию заметил Император, который вышел из своей ложи и за руку привёл в неё этого офицера, сказав ему:

"Стой здесь! Можно стоять на коленях перед женщиной, но никогда не следует садиться ей на колени!"

Во сне - равенство

После поездки по России в сопровождении генерал-адъютанта Алексея Фёдоровича Орлова (1787-1862) император Николай Павлович вспоминал:

"В дороге Алексей Фёдорович как заснёт, то так на меня навалится, что мне хоть из коляски выходить".

Если граф Орлов присутствовал при этом, то он спокойно возражал:

"Государь, что же делать! Во сне равенство — море по колено".

Мастера не беспокоить!

Однажды Николай Павлович посетил Академию художеств, и во время этого визита пришёл в студию Карла Павловича Брюллова (1799-1852), чтобы поговорить с известным художником. Однако служащие Академии сказали Императору, что художник работает сейчас над какой-то картиной и заперся в своей мастерской.
Николай Павлович приказал не беспокоить художника и добавил:

"Я зайду в другой раз".

Барометр упал

Однажды во время утреннего приёма Николай Павлович спросил петербургского коменданта генерала Башуцкого:

"Какова погода? Кажется, барометр упал?"

Башуцкий бодро отрапортовал:

"Никак нет, Ваше Величество, висит!"

Павел Яковлевич Башуцкий (1771-1836) – петербургский комендант в 1814-1833 гг.


Не тот сочинитель

Когда в 1829 году вышел в свет роман М.Н. Загоскина “Юрий Милославский”, он сразу же обрёл невиданную популярность и получил множество похвальных отзывов от известных писателей.
Одним из немногих литераторов, который открыто обругал этот роман, оказался Ф.В. Булгарин, опубликовавший в “Северной пчеле” разгромную рецензию.
А.Ф. Воейков решил защитить Загоскина и опубликовал в “Русском инвалиде” супер похвальную рецензию.
Так в печати разгорелась острая полемика вокруг этого произведения, которая только разжигала интерес публики к этому роману Загоскина. Оппоненты не очень выбирали выражения, обличая друг друга, и вскоре скатились на обычную ругань, что вызвало неудовольствие Николая Павловича.
Заметим, что Его Величество регулярно по утрам любил читать именно “Северную пчелу”.
Император приказал посадить обоих литераторов под арест, чтобы несколько охладить бушевавшие страсти.
Бенкендорф развёл арестантов и отправил Воейкова в Старое Адмиралтейство, а Булгарина – в Новое.

Вскоре жена Булгарина отправилась разыскивать мужа, и ей сказали, что он сидит в Адмиралтействе. Е.И. Булгарина пришла в Старое Адмиралтейство и спросила:

"Где сидит сочинитель?"

Ей ответили:

"Здесь".

После чего даму ввели в полутёмное помещение караулки, где она увидела силуэт мужчины. Женщина сразу же бросилась в объятия арестанта (Воейкова), который с удивлением говорит:

"Елена Ивановна! Вас ли я вижу?"

Поражённая Е.И. Булгарина закричала:

"Ах, это не тот! Это мошенник Воейков, а мне надобно Булгарина!"

С этими словами возмущённая дама быстро покинула караулку.

Михаил Николаевич Загоскин (1789-1852).
Александр Фёдорович Воейков (1778-1839).
Фаддей Венедиктович Булгарин (1789-1859).
Елена Ивановна Булгарина (урожд. Иде, 1808-1889) — жена Булгарина с 1825 года.
Александр Христофорович Бенкендорф (1782-1844).


Не министерское это дело

Во время очередного посещения Корпуса горных инженеров Николай Павлович заметил, что у некоторых воспитанников было недостаточно чистое бельё.
Император сразу же направил одного из своих флигель-адъютантов к графу Канкрину с указанием немедленно устранить замеченный непорядок.
Граф Канкрин был не только министром финансов Российской Империи, но одновременно являлся главноуправляющим Корпуса горных инженеров, а также занимал ещё несколько важных постов в государстве. Получив указание Императора, граф Канкрин спокойно ответил флигель-адъютанту:

"И, батюшка, у министра финансов и так много важных занятий. А бельё — дело прачки".

Граф Егор Францевич Канкрин (1774-1845) – министр финансов 1823-1844.


Только не простак

Император Николай Павлович в 1739 году Высочайше повелел, чтобы бюджеты всех министерств были свёрстаны в серебряных рублях и представлены на утверждение в кабинет министров. Естественно, что проверять все бюджеты было поручено министру финансов, то есть – графу Канкрину.
При рассмотрении бюджета министерства внутренних дел граф Канкрин обнаружил некоторые недостатки, о чём очень вежливо и доложил графу Строганову, который в то время управлял указанным министерством.
Строганов очень обиделся на сделанное замечание и при встрече сказал Канкрину:

"Не мудрено, Егор Францевич, ведь я никогда не был бухгалтером".

Канкрин со вздохом возразил:

"Ну, что я скажу на это, граф. Что я в свою жизнь был и писцом, и комиссионером, и казначеем, и бухгалтером. А теперь, благодаря Бога и Государя, и министр финансов. Только простаком никогда ещё не бывал".

Граф Александр Григорьевич Строганов (1795-1891) – генерал-адъютант 1834; управляющий Министерством внутренних дел 1839-1841 и т.д.


Почта России (в XIX веке)

Граф Николай Николаевич Муравьёв-Амурский (1809-1881) был в 1847-1861 годах генерал-губернатором Восточной Сибири. Однажды он получил доклад о злоупотреблениях нерчинского почтмейстера. Изучив доклад, Муравьёв ненадолго задумался, а потом обратился к чиновнику, представившему доклад:

"Что же мне делать с ним? Вы знаете, что почтовое ведомство у нас “status in statu”. Я не имею никакой власти остановить какое-либо зло, делаемое почтовым чиновником в его конторе. Мало того: я сам делаю в Иркутске визиты губернскому почтмейстеру собственно для того, чтобы он моих писем не перечитывал и не задерживал".