5 ответов в теме

[Yorik]

Существует предание, что в 1717 году у могилы Ришелье Петр I будто бы сказал:

"О, великий министр! Я отдал бы тебе половину своего царства, чтобы ты научил, как управлять другою половиною".

О деле царевича Алексея написано множество трудов, но во многих из них говорится о том, что царевич был врагом реформ, проводимых отцом, и опирался на приверженцев старины. Даже современный историк Н.И. Павленко пишет, что Алексей

"внутри страны в борьбе за власть ориентировался на силы, враждебные преобразованиям".

Однако из главных сторонников Алексея он в своем большом труде называет только Кикина. Мне кажется, что одного Кикина было бы мало для того, чтобы подтолкнуть царевича к бегству. Да и с самим Кикиным не совсем ясно, был ли он таким уж врагом петровских реформ? Что ж, давайте, вернемся к делу несчастного царевича и посмотрим, кто же окружал и поддерживал Алексея, и на чью поддержку он рассчитывал.


Алексей прибыл в Вену 10 (21) ноября 1716 года и так объяснял свой поступок имперскому вице-канцлеру Шеннборну:

"Отец хочет лишить меня жизни и короны. Я ни в чем перед ним не виноват; я ничего не сделал моему отцу. Согласен, что я слабый человек; но таким воспитал меня Меншиков. Здоровье мое с намерением расстроили пьянством. Теперь говорит мой отец, что я не гожусь ни для войны, ни для правления; у меня, однако же, довольно ума, чтобы царствовать".

Незадолго до суда и смерти Алексей сказал:

"Я имел надежду на тех людей, которые старину любят так, как Тихон Никитич (Стрешнев); я познавал из их разговоров, когда с ними говаривал, и они старину хваливали..."

Петр же Первый говорил Толстому:

"Когда б не монахиня [постриженная царица Евдокия], и не монах [епископ ростовский Досифей], и не Кикин, Алексей не дерзнул бы на такое неслыханное зло. Ой, бородачи! Многому злу корень старцы и попы; отец мой имел дело с одним бородачем [патриархом Никоном]], а я с тысячами".

Еще 19 января 1716 года Петр писал царевичу:

"Возмогут тебя склонять и принудить большие бороды, которые, ради тунеядства своего, ныне не в авантаже обретаются, к которым ты и ныне склонен зело".

Вроде бы складывается ясная, цельная и знакомая по фильмам и книгам картина. Но хочется немного покопаться в том времени, в окружении царевича и внимательнее всмотреться в происходившие события. Вначале я приведу еще пару примеров примерно из того же времени, определенным образом характеризующих петровские реформы.


Известно, что в ответ на просьбу восстановить патриаршество Петр потряс кортиком перед собранием иерархов и крикнул:

"Вот вам булатный патриарх!"

В "Духовном регламенте", обнародованном в 1721 году и регулировавшем жизнь русской церкви после реформы, была и такая статья:

"Монахам никаких по кельям писем, как выписок из книг, так и грамоток светских, без собственного веления настоятеля, под жестоким на теле наказанием, никому не писать и грамоток, кроме позволения настоятеля, не принимать, и по духовным и гражданским регулам чернил и бумаги не держать, кроме тех, которым собственно от настоятеля для общедуховной пользы позволяется. И того над монахи прилежно надзирать, понеже ничто так монашеского безмолвия не разоряет, как суетная их и тщетная письма".

Но еще раньше для борьбы с "подметными" письмами 18 августа 1718 года Петр издал указ, которым под смертною казнию запрещалось писать запершись. Недоносителю была объявлена равная казнь.


Теперь, мне кажется, настала пора вернуться к несчастному царевичу, рискнувшему хотеть жить не так, как велел ему его царственный папочка.


Еще с юности около царевича сложилась небольшая группа людей, как-то связанных с покойной бабушкой Алексея Натальей Нарышкиной и постриженной царицей Евдокией. Но никакого политического веса они не имели и государственных постов не занимали. Самыми известными из них были:

• учитель и воспитатель царевича Никифор Вяземский;
  
• управляющий хозяйством Фёдор Еварлаков, муж кормилицы Алексея;
  
• духовник царевича Яков Игнатьев.
  
• Еще было три рядовых священника.

Это была, так называемая, "домашняя оппозиция", ни к каким реальным действиям неспособная. Но свою оппозиционность и чуждость новым власть имущим это окружение просто культивировало. У них были свои прозвища, например, "отец Иуда", "брат Ад", переписывались между собой они с помощью специального шифра, но никаких серьезных замыслов за этим не было. Они были совершенно бессильны и сознавали это.


Кроме того, опасаясь обвинений в государственной измене, они должны были избегать любых сношений с местами, вблизи которых содержалась мать царевича. Путешествуя по Европе, Алексей писал своему духовнику:

"Во Владимир, мне мнится, не надлежит вам ехать; понеже смотрельщиков за вами много, чтоб из сей твоей поездки и мне не случилось какое зло..."

Яков Игнатьев в юности был единственным человеком, который оказывал на царевича сильное влияние, так что наследник престола даже признавал над собой полную его власть, но после женитьбы Алексея и его переезда в Петербург, их отношения практически прервались.
Недаром Игнатьев в письме к Алексею сетовал на ушедшее прошлое:

"Во время первопришествия твоего ко мне в духовность, лужащу пред нами, во твоей спальне, в Преображенском, на столце, святому Евангелию, и мне тя пред ним вопросившу ситце: будешь ли заповеди Божия исполняти, и предания Апостольская и святых отцов хранити, и мене, отца своего духовного, почитати, и за Ангела Божия и за Апостола имети, и за судию дел своих, и хощеше ли меня слушати во всем, и веруешь ли, яко и аз, аще и грешен есть, но такову же имею власть священства от Бога, мне недостойному дарованную, и ею могу вязати и решати, какову власть даровал Христос Апостолу Петру и прочим Апостолам... И на сия вся вопрошения моя благородие твое пред Святым евангелием сице соответствовал: Заповеди Божия и предания Апостольская и святых Его вся с радостию хощу творити и хранити, и тебе, отца моего духовного, буду почитати и за Ангела Божия и за Апостола Христова и за судию дел своих имети, и священства своего власти слушати и покоритися во всем должен".

Но эти времена ушли.


Яков Игнатьев был протопопом придворного собора у Спаса на Верху в Кремле. Он был близким другом и единомышленником ростовского епископа Досифея, покровителя царицы евдокии. Именно поэтому он и оказался духовником царевича Алексея и смог внушить ему такое безграничное доверие.


Эти письма попали в руки Петра только уже после казни и протопопа, и царевича Алексея, а то неизвестно, как бы еще повернулось дело, и сколько было бы еще жертв...


А во время следствия по делу царицы Евдокии в 1718 году старик держался стойко и не назвал ни одного имени. И это при тех методах дознания!


Но в Петербурге Алексей совершенно вышел из-под влияния своего духовника, и в своих "грамотках", случалось, бранил протопопа, не выбирая выражений, на что тот и жаловался своему духовному сыну:

"Многократне ты меня ругал и всячески озлоблял, а в некоем доме и за бороду меня драл..."

О каком уж тут влиянии можно было теперь говорить.


У царевича появились новые друзья и советчики. В первую очередь это были Кикин и князь Василий Владимирович Долгорукий.


Раз уж снова всплыло имя Кикина, который, как известно, был одним из главных помощников Петра в деле создания российского флота, посмотрим, что же за флот создал Петр. С этой целью я позволю себе дать краткий обзор соответствующих мест из труда П. Милюкова "Очерки по истории русской культуры".


Много пишут о том, что Петр дал стране выход к морю и создал в России военно-морской флот. Посмотрим, соответствовали ли огромные издержки полученному результату?
Игрушечная флотилия, сопутствовавшая армии при взятии Азова, пропала.


Тогда Петр решает построить большой военно-морской и торговый флоты. Землевладельцы должны были построить 90 кораблей, и сам царь собирался построить 90. Но в 1700 году, вернувшись из Голландии, царь бракует всю работу и начинает все заново. Однако перед польским королем Августом он хвастается, что у него 80 кораблей, по 60 и 80 пушек на каждом. Когда же началось завоевание Финляндии в 1713 году, у Петра оказалось всего четыре линейных корабля и пара фрегатов, остальное были галеры.
Все эти годы Петр ездил на воронежские верфи и занимался постройкой новой Троицкой верфи близ Таганрога. Затрачены огромные средства, не говоря уж о гибели множества людей... После Прутского похода все рухнуло: гавань срыта, а корабли или выданы Турции, или догнивали на месте.


Все дело переносится на Север, и к 1719 году у Петра уже 28 линейных кораблей, и каких усилий и средств это стоило! Но ведь ни Петербург, ни Кронштадт не могли считаться настоящими портами. Да и в пресной воде суда очень быстро гниют. Начинается строительство базы Рогервик близ Ревеля. У шведов в свое время не хватило средств и сил для укрепления этой бухты, Петра же такие пустяки не смущают. Сгоняются тысячи людей, сводятся леса в Эстляндии и Лифляндии, но природа берет свое, и, уже при Екатерине, этот проект был отставлен.


Что же получилось? Когда при Анне Иоанновне потребовались суда для военных операций в Балтийском море, выяснилось, что флота-то у России фактически и нет. [М. б. он просто сгнил в пресных водах?] Вот такие вот дела...


Оставим книгу Милюкова и бегло взглянем на некоторые другие реформы Петра.


Сокращать свою армию Петр не хотел, да и не мог. Оставалось только увеличивать налоги. Уже осенью 1715 года Петр велел Роману Брюсу, брату известного Якоба Брюса,

"осведомитца, с коликого числа мужиков у шведов был солдат и драгун, и по чему было положено на двор, или на так, или поголовщину, и каким образом оных и их офицеров держали на квартирах".

Дело шло к подушному налогу.



10 апреля в реестре дал, рассмотренных царем, записано:

"О разделении войск по крестьянам сухопутных и рекрут морских, кроме гвардии и провианта".

Главная идея податной реформы заключалась в том, что армейские полки, распределялись по всей территории России и становились на содержание местных жителей. В таких местностях армейское начальство должно было стать хозяином положения.



Налоговой единицей вместо "двора" теперь становилась "душа", только мужская, но сюда входили и младенцы, и лица умершие вскоре после проведенной переписи. Без переписи было невозможно даже хотя бы приблизительно определить количество податных единиц. Перепись шла тяжело, люди старались от нее ускользнуть, так как ничего хорошего от властей они не ждали. Проводившаяся силами гвардии и армии, перепись походила на военную операцию.

[Yorik]

Чтобы подавить сопротивление населения, офицеры-ревизоры могли прибегать к пыткам в отношении лиц, подозреваемых в утайке душ, но только с разрешения царя. Генерал Чернышев пожаловался Петру, что это связывает ревизорам руки, и царь, естественно, тут же отменил такое правило. Теперь ревизоры могли пытать подозреваемых, не оглядываясь ни на какую власть.
За утайку душ применялись самые разнообразные кары. У помещика могли конфисковать деревню, деревенского старосту били кнутом и вырывали ноздри, подозреваемого могли отправить на галеры "в вечную работу" или замучить на месте до смерти.

Вся реформа была направлена к тому, чтобы увеличить количество облагаемых налогом людей и ввести в крепостное состояние как можно большую часть населения. "Вольные или гулящие люди" исчезали как класс. 1 июля 1722 года Петр издал указ, которым повелел, чтобы в государстве не было более так называемых вольных государевых гулящих людей.

Этого было царю мало, и в июле 1721 года Сенат (по воле Петра, разумеется) указал

"детей протопоповских, и поповских, и диаконских и прочих церковных служителей... положить в сбор с протчими душами".

Это был ужасный удар по церкви, и даже послушный воле императора Синод взбрыкнул, предсказывая скорое полное обезлюдение церкви. Петр немного смягчил текст указа, но все равно масса недавних церковников оказалась в податном состоянии, которое при Петре не слишком сильно отличалось от крепостного.

При Петре священники должны были принести присягу на верное служение государству, и тем самым превращались в государственных служащих. Под угрозой пыток священников обязали не соблюдать тайну исповеди и доносить на своих духовных детей. Так что не Ленин и не ЧК подавили волю русской православной церкви к духовной независимости. Большевики хорошо усвоили уроки Петра и лишь повторили его опыт, немного сместив акцент на подавление и истребление.

Но я немного отвлекся. Таким путем Петр полностью разорвал связи крестьян с государством. Ведь теперь владелец крестьян, их господин, должен был отвечать за уплату ими податей, и крестьяне теперь стали ответственными только перед своими господами, помещиками.

Недаром Сперанский почти через сто лет писал:

"Я вижу в России два состояния - рабы государевы и рабы помещичьи. Первые называются свободными только по отношению, действительно же свободных людей в России нет..."

Недаром он предлагал еще до отмены крепостного права (разговоры о котором уже шли при Александре I) уравнять крепостных мужиков перед законом с другими сословиями.

Вернемся к нашему царевичу. Когда Алексей вернулся в Москву, царь торжественно простил его, но обставил это прощение явно невыполнимыми условиями. Петр объявил, что прощение потеряет силу, если откроется хоть какая-нибудь утайка. А это подразумевало, что даже если Алексей и не будет укрывать своих ближайших друзей, то он может просто о чем-нибудь позабыть, и всё...

Несколько имен царевич назвал сразу, еще до начала официального следствия (то есть до пыток на дыбе?). Это были князь Василий Владимирович Долгорукий, Александр Васильевич Кикин, граф Петр Матвеевич Апраксин, один из первых российских сенаторов Михаил Михайлович Самарин, царевич Василий Сибирский, Никифор Вяземский, Дубровский, Эверлаков, но кроме первых двух, остальные были случайными и малозначащими людьми.

Кикин был сыном стольника, сам служил в "потешных" войсках, то есть в гвардии, и был бомбардиром, а во время азовских походов стал денщиком царя, а это означает, что он был особо приближенным к царю лицом. Ездил с царем в Европу, стал там мастером кораблестроения, а потом был назначен управляющим петербургской верфью. Он был одним из ближайших к царю деятелей. Кикин был вхож и в семейный круг царя, который прозвал его "дедушкой".

В свое время следственная канцелярия, возглавляемая князем В.В. Долгоруким, обвинила в плутовстве и казнокрадстве многих, начиная с Меншикова, попал под нее и Кикин. Он пережил смертельный испуг при оглашении смертного приговора, но был прощен царем, заплатил немалый штраф и недолго пробыл в ссылке в Москве, но вскоре опала царем была снята, и Александр Васильевич вернулся в Петербург. Да, он оставался государственным деятелем, ездил в Европу, но человеческое доверие царя утратил.

Во время следствия по делу царевича Алексея Петр спросил у висящего на дыбе Кикина:

"Как ты, умный человек, мог пойти против меня?"

А истерзанный пытками Кикин не стал молить о пощаде и милости и ответил:

"Какой я умный, ум простор любит, а у тебя ему тесно!"

А ведь большинство проштрафившихся в этом деле людей старались любыми путями заслужить у царя прощение, и большинству это удалось.

Алексей сблизился с Кикиным в Петербурге, и уже в 1716 году Кикин советовал царевичу отречься от престола за слабостью и неспособностью нести бремя власти.
Когда же Петр потребовал от Алексея либо ревностно нести службу государству, либо удалиться в монастырь, Кикин посоветовал царевичу идти в монастырь. При этом он сказал ему:

"Вить клобук не прибит к голове гвоздем; мочно его и снять".

А потом добавил:

"Теперь так хорошо; а впредь-де что будет, кто ведает?"

При этом Кикин конечно же лукавил, ибо постриг делал практически невозможными любые претензии Алексея на власть.

Идея побега царевича за границу родилась именно у Кикина и постепенно крепла в голове у Алексея. 8 февраля 1718 года ещё уверенный в милости отца Алексей писал ему:

"О побеге моем с тем же Кикиным были слова многажды, в разные времена и годы, и прежде сих писем..."

Получается, что Кикин готовил Алексея, прибывшего в Петербург в 1713 году, к мятежу против отца ещё и до своей опалы, и до грозных писем Петра, требующих от Алексея сделать выбор.

О событиях 1715 года Алексей писал:

"Когда я в Голландию ехать раздумал и возвратился в Питербурх [то есть царевич не последовал совету Кикина] и его нашел, уже по розыске, прощенна и определенна в ссылку, только уже он был не под караулом, и я с ним виделся".

На этом свидании Кикин уже решительно советовал Алексею искать убежища, но теперь уже во Франции.
Затем Кикин стал предлагать царевичу новые варианты: Вену, Венецию, Швейцарию...

После того как Кикин был окончательно прощён и обрёл свободу передвижения, когда он стал ездить в Европу, он обязался подыскать для царевича самое надёжное убежище.

Алексей писал:

"А как я съехался с Кикиным в Либоу, и стал его спрашивать, нашел ли он мне место какое? и он сказал:

"Нашел-де; поезжай в Вену к кесарю: там-де не выдадут".

Кикин говорил царевичу, что по его просьбе русский посол в Вене Авраам Павлович Веселовский секретно совещался с вице-канцлером Шонборном, а тот поговорил с императором, и тот якобы дал согласие принять беглого царевича.

Но судя по тому, как развивались события в Австрии, Алексея там не ждали, так что получается, что Кикин царевича обманул. Ведь император явно старался отделаться от незваного и опасного гостя.

Зачем же Кикин так поступил? Мы можем только гадать. Скорее всего, Кикин хотел сохранить Алексея, как законного наследника престола, ведь слухи о скорой смерти царя упорно циркулировали в Петербурге. Петр же ясно дал понять, что не допустит ухода царевича в частную жизнь, а уход в монастырь делал невозможным будущее воцарение Алексея. В этом случае он мог лишь претендовать на пост регента при собственном сыне, да и то это было бы весьма проблематичным. Ведь расстрига на престоле - это было бы святотатством!

Поэтому лучшим решением проблемы, для Кикина, было бы пребывание Алексея в эмиграции до смерти отца, которая по сильному убеждению многих, могла произойти в самое близкое время. Ведь царь сильно болел тогда. А имея царевича в надежном убежище заграницей, можно было бы создать и сильную партию в России, ведь недовольных правлением Петра в стране было великое множество.

При аресте у Кикина были найдены шифры, "цифирные азбуки", для переписки с обширным кругом лиц. Среди них, помимо царевича, были князь Василий Владимирович Долгорукий, князь Григорий Фёдорович Долгорукий, генерал-адмирал Фёдор Матвеевич Апраксин, фельдмаршал Борис Петрович Шереметев, князь Яков Фёдорович Долгорукий, Алексей Волков, дипломат Савва Рагузинский, Авраам Павлович Веселовский и другие, менее значительные, лица.

Следует отметить, что лица, окружавшие царевича, широко использовали в переписке "цифирные азбуки", и этот факт часто всплывал во время следствия по делу царевича Алексея.

Князь Григорий Фёдорович Долгорукий, один из крупнейших дипломатов России того времени, обнаруживает свою причастность к окружению Алексея ещё ДО прибытия последнего в Петербург. Когда царевич находился заграницей в 1712 году, он писал своему духовному отцу Якову Игнатьеву:

"Священника мы при себе не имеем, и взять негде... прошу вашей Святыни, приищи священника, кому мочно тайну сию поверить. Не старого, и чтоб незнаемый был всеми. И изволь ему сие объявить, чтоб он поехал ко мне тайно, сложа священнические признаки. То есть обрив бороду и усы..."

Далее царевич пишет:

"Пошли его на Варшаву, и вели явиться к князю Григорию Долгорукому, и чтоб сказался моим слугою или денщиком, и он ко мне отправит, я ему о сем прикажу".

Вот какие интересные картины открываются! И это в 1712 году. А то всё больше говорят о пристрастии окружения царевича к старине.

[Yorik]

Генерал-адмирал Фёдор Матвеевич Апраксин был доброжелательным, но очень осторожным советчиком царевича. Наличие же наличие шифра для переписки позволяет думать, что о многом мы так никогда и не узнаем, так как осторожный Апраксин наверняка уничтожал полученные письма, а сам старался давать только устные советы. Так что мы можем только гадать о роли Апраксина в заговоре, а следствие не смогло установить прямой причастности генерал-адмирала к делу царевича. Его не только не сделали подследственным, но он стал вторым по старшинству членом следственной комиссии по делу царевича Алексея. [Может быть, всё это относится всё же к деятельности Петра Апраксина?]

Фельдмаршал Борис Петрович Шереметев симпатизировал царевичу Алексею, так что последний считал его своим союзником. Для этого были некоторые основания, ведь Шереметев, Апраксин и Кикин были друзьями, так что наличие тайной переписки между ними заставляет предполагать, что Шереметев был в курсе событий, но явно своим участием в заговоре он не "засветился". Многие современники знали о симпатии, с которой Б.П. относился к царевичу.

В следствии по делу царевича и в суде над ним Шереметев отказался участвовать.

Главное, что мы знаем об участии Волкова в заговоре, так это то, что у него в Риге Алексей останавливался перед своим побегом.

Авраам Павлович Веселовский был русским резидентом при императорском дворе в Вене. Он наверняка участвовал в заговоре царевича, но плохо справился со своими обязанностями, так как не подготовил твердой почвы для появления Алексея в Вене. Когда начался розыск по делу царевича, А.П. Веселовский скрылся во владениях ландграфа Гессен-Кассельского. Его искали по всей Европе, и Ягужинскому удалось обнаружить его убежище, но на требование Петра о выдаче беглого дипломата ланграф ответил отказом. Так что остаток своей жизни А.П. провел заграницей.

Видим, что в заговоре царевича прямо или косвенно участвовали многие из ближайших сподвижников Петра. А во главе этого заговора были Кикин и князь В.В. Догорукий. Они не любили друг друга, ведь это В.В. чуть не привел Кикина на плаху, но общие интересы объединили их. Да и некоторые друзья у них были общими, например, Б.П. Шереметев, с которым князь был очень близок.

Да, к этому делу можно отнести причастность многих лиц, но крепкой, единой организации не получилось. Несмотря на недовольство политикой императора, слишком уж различны были интересы "конфидентов".

Допустим, что Кикиным двигала обида на царя, а также опасения за свою дальнейшую судьбу.

А что привело в заговор князя В.В. Долгорукого? Он был одним из ближайших сподвижников Петра и пользовался его неограниченным доверием. Если к Шереметеву, отправившемуся подавлять астраханский мятеж, был приставлен для контроля сержант гвардии Щепотев, то к В.В. Долгорукому царь никого не приставлял - он ему полностью доверял.
Более того, он был крестным отцом царевны Елизаветы Петровны, что говорило и о любви царя к В.В.
Именно его в 1715 году Петр поставил во главе следственной комиссии, занимавшейся расследованием злоупотреблений высших лиц в государстве, в первую очередь Меншикова. Петр знал, что князь был беспристрастен, неподкупен и не поддавался давлению виднейших сановников.
Что же привело его в ряды заговорщиков и поставило во главе заговора?

Да, князь ни разу не испытывал на своей шкуре царского гнева и произвола, но, скорее всего, ощущал такую возможность. И к государственной деятельности "царя-реформатора" он также относился довольно сдержанно.

Чтобы прикрыть свою связь с царевичем, князь взял на себя роль посредника между отцом и сыном (а Кикин всячески пытался скрывать свою связь с Алексеем).

Алексей на следствии показывал:

"А перед поданием моего ответного письма [речь идет о событиях 1715 года] ездил я к князь Василию Володимеровичу Долгорукому да к Федору Матвеевичу Апраксину, прося их:

"будет ты изволишь с ними о сем говорить, чтоб приговаривали меня лишить наследства и отпустить в деревню жить, где бы мне живот свой скончать".

И Федор Метвеевич сказал, что будет-де отец станет со мною говорить, я-де приговаривать готов. А князь Василий говорил тож; да еще прибавил:

"Я-де с отцом твоим говорил о тебе; чаю-де, тебя лишат наследства, и письмом-де твоим, кажется доволен..."

И еще примолвил:

"Я-де тебя у отца с плахи снял"

...И он мне говорил:

"Теперь-де ты радуйся, дела-де тебе ни до чего не будет".

Князь В.В. на следствии факт таких разговоров с царевичем и не отрицал, но выясняется, что царевича он обманул. Разговор с царем у него был совсем другой, вполне нейтральный, что явствует из его переписки с государем того времени. А Петр был не только не "доволен" письмом царевича, а пришел от него в бешенство. Царь не собирался отпускать Алексея на вольное житье в деревню, а ставил его перед выбором: послушание воле отца или монастырь.

Почему же В.В. Долгорукий решился обмануть царевича? Дело в том, что сразу же после отправки письма царевичу в октябре 1715 года Петр тяжело заболел. Переписка с сыном возобновилась только в январе 1716 года. Но Петр потом придавал очень большое значение поведению окружающих в дни болезни. Возможно, князь действительно поверил в неотвратимый исход царской болезни и решился обмануть царевича, чтобы выставить себя в наиболее благоприятном в глазах наследника виде. Мы можем об этом только гадать.

Но не все верили в тяжелую болезнь отца. Кикин говорил Алексею, что его отец вовсе не болен, а только притворяется, чтобы проверить верность своих соратников.

Многие историки подвергают сомнению эту версию, но в вопросных пунктах, переданных царевичу 4 февраля 1718 года, вторым пунктом стояло:

"В тяжкую мою болезнь в Питербурхе, не было ль от кого каких слов, для забежания к тебе, ежели б я скончался?"

Царевич сначала ответил на этот вопрос отрицательно, но ведь его разговоры с Долгоруким относятся как раз именно к этому времени.

Во время этой трехмесячной болезни царя многие потеряли свою привычную осторожность. Многие, но не все.

Чуть позже Алексей уже писал:

"После твоей болезни, приехав из Англии Семен Нарышкин ко мне в дом, а с ним Павел Ягушинский или Алексей Макаров, не упомню, кто из них двух один, а кто подлинно сказать не упомню, и разговаривая о наследствах тамошних, и Семен стал говорить:

"У Прусского-де короля дядья оставлены, а племянник на престоле, для того, что большого брата сын".

И на меня глядя, молвил:

"Видь-де мимо тебя брату отдал престол отец дурно".

И я ему молвил:

"У нас он волен, что хочет, то и делает; у нас не их нравы".

Любопытно, что из этих показаний следует факт участия в разговорах (крамольных) с царевичем или Павла Ивановича Ягужинского, генерал-прокурора Сената, или Алексея Васильевича Макарова, бывшего тайным кабинет-секретарем Петра (или их обоих?). Макаров, как и Ягужинский, был незнатного происхождения, но обладал очень большим влиянием, с которым всем приходилось считаться. Хотя он и не занимал важных государственных постов, но был очень близок к Петру.

Интересно, что их позиция оказалось близкой и в решающие дни 1730 года, когда решался вопрос о форме правления. Именно тогда Ягужинский заявил:

"Долго ли нам терпеть, что нам головы секут; теперь время, чтоб самодержавию не быть!"

А Макаров в те же дни принимал участие в составлении проектов конституции(!).

[Yorik]

В самом конце своих показаний о разговоре с Нарышкиным, а это был еще только первый день следствия, и царевича еще не пытали, он вдруг неожиданно добавляет то, о чем его и не спрашивали:

"Будучи при Штетине, князь Василий Долгорукий, едучи верхом, со мною говорил:

"Кабы-де на Государев жестокий нрав да не царица, нам бы-де жить нельзя: я бы-де в Штетине первый изменил".

То есть речь шла о событиях осени 1713 года! И это говорил человек, которому царь безоговорочно доверял.

Перед царем открывалась ужасающая картина...

Между московским и петербургским этапами следствия по делу царевича вклинилось еще и дело о постриженной царице Евдокии. Для краткого изложения событий приведу лаконичную цитату из записей Пушкина:

"В сие время другое дело озлобило Петра; первая супруга его, Евдокия, постриженная в Суздальском Покровском монастыре, привезена была в Москву вместе с монахинями, с ростовским епископом Досифеем и с казначеем монастыря, с генерал-майором (на самом деле, капитаном) Глебовым, с протопопом Пустынным. Оба следственные дела спутались одно с другим. Бывшая царица уличена была в ношении мирского платья, в угрозах именем своего сына, в связи с Глебовым; царевна Мария Алексеевна в злоумышлении на государя; епископ Досифей в лживых пророчествах, в потворствах к распутной жизни царицы и проч.
15 марта казнены Досифей, Глебов, Кикин, казначей и Вяземский (тут Пушкин немного ошибся, ибо Вяземский был оправдан).
Баклановский и несколько монахинь высечены кнутом.
Царевна Мария заключена в Шлиссельбург.
Царица высечена и отвезена в Новую Ладогу.
Петр хвастал своею жестокостью..."

Суздальское дело было выгодно Петру. Оно не представляло никакой серьёзной опасности, но помогало вывести царю на первый план "бороды", что позволяло в несколько другом плане вынести на всеобщее обозрение дело Алексея. А это было важно для Петра, как в международном плане, так и для народного мнения. Истерзанный пытками Кикин, уже сказавший все, что мог, но бывший одним из главных участников заговора царевича, и был поэтому спрятан и казнен среди "бород" и любовника постриженной царицы.

Досифей под пыткой признался, что он предсказывал скорую смерть царя. Перед колесованием его должны были расстричь, и он заявил собравшимся для этого архиереям:

"Только я один в сем деле попался. Посмотрите, и у всех, что на сердцах? Извольте пустить уши в народ, что в народе говорят?"

Капитана Глебова за любовную связь с царицей посадили на кол.

Кикина, как и Досифея, колесовали.

Посмотреть на мучения своих врагов приехал и Петр. Кикин, с раздробленными руками и ногами, стал умолять царя отпустить его умереть в монастырь, но царь лишь велел отрубить голову своему бывшему любимцу, чтобы прекратить его мучения...

Потом начался петербургский этап следствия по делу Алексея. Царевича начали пытать, но не сразу, так что многие сведения по этому делу были от него получены именно в таком состоянии. Как пытали именно царевича, мы в точности не знаем, но вот как камерюнкер В.Ф. Берхгольц описывал пытки князя Гагарина:

"Он не хотел признаваться в своих проступках, и потому несколько раз был жестоко наказываем кнутом. Кнут есть род плети, состоящий из короткой палки и очень длинного ремня. Преступнику обыкновенно связывают руки назад и поднимают его кверху, так что они придутся над головою и вовсе выйдут из суставов; после этого палач берет кнут в обе руки, отступает несколько шагов назад и потом, с разбегу и припрыгнув, ударяет между плеч, вдоль спины, и если удар бывает силен, то пробивает до костей. Палачи так хорошо знают свое дело, что могут класть удар к удару ровно, как бы размеряя их циркулем и линейкою".

Теперь уже Алексея много пытали и не только на дыбе. Некоторые из допросов под пыткой проходили в присутствии самого царя, а иногда и не в крепости, а на царской мызе под Петергофом. То есть фактически получалось, что царь пытал собственного сына. Даже современникам это казалось отвратительным.

Под пыткой царевич наговорил много чего, но не все из этого было теперь нужно царю. Часть сведений, полученных от Алексея, даже не проверялась. Петр уже понял, что многие лица из его ближайшего окружения были причастны к делу царевича, но не желал распространять эти сведения. Его больше устраивала версия об участии в заговоре московских "бород" и их главенствующей роли. Иначе под удар ставилось все дело царя-преобразователя.

Да, царевича пытали, но очень расчетливо, так что он смог сам явиться на суд. Наиболее важные сведения, полученные от царевича, перепроверялись, под пыткой, разумеется, но Алексей нигде себе не противоречил и ни от чего не отрекся.

Ефросинья сразу же предала Алексея, но о ее роли в деле я скажу отдельно. Пока же она на следствии показала следующее:

"Да он же, царевич, говаривал: когда он будет государем, и тогда будет жить в Москве, а Питербурх оставит простой город; также и корабли оставит и держать их не будет; а войска-де станет держать только для обороны, а войны иметь ни с кем не хотел, а хотел довольствоваться старым владением, и намерен был жить зиму в Москве, а лето в Ярославле; и когда слыхал о каких видениях или читал в курантах, что в Питербурхе тихо и спокойно, говаривал, что видение и тишина недаром:

"Может быть, либо отец мой умрет, либо бунт будет: отец мой, не знаю, за што меня не любит, и хочет наследником учинить брата моего, он еще младенец, и надеется отец мой, что жена его, а моя мачеха, умна; и когда, учинив сие, умрет, то-де будет бабье царство. И добра не будет, а будет смятение: иные станут за брата, а иные за меня... Я, когда стану царем, то старых всех переведу, а наберу себе новых по своей воле..."

Так девка Ефросинья понимала политическую программу Алексея из того, что он находил возможным сообщить ей. Примечательно, что Алексей предвидел "бабье царство", как один из результатов деятельности своего отца!

Чтобы кратко осветить роль Ефросиньи в этом деле, вспомним, кем она была (и как попала к Алексею). Ефросинья Федорова была крепостной девкой Никиты Вяземского, учителя Алексея. Считается, что по инициативе Меншикова Ефросинью свели с Алексеем для того, чтобы она доносила обо всех поступках и настроениях царевича "светлейшему". Возможно, что и Пётр был в курсе этого дела, а Ефросинья оказала важнейшие услуги Меншикову и царю, не только извещая о настроениях Алексея, но и немало поспособствовав тому, чтобы царевич вернулся в Россию. Как иначе понять, что по суду она была полностью оправдана, а люди, гораздо менее замешанные в деле, были казнены.

Алексей влюбился в Ефросинью и мечтал жить с ней в деревне. Он считался с ее мнением и часто поступал так, как этого желала Ефросинья.

В Петербурге Алексей дал показания на главнокомандующего русской армией фельдмаршала графа Борис Петровича Шереметева, сенатора князя Якова Федоровича Долгорукого и князя Дмитрия Михайловича Голицына.

О Шереметеве царевич показал еще до пыток:

"Борис Петрович говорил мне, будучи в Польше, не помню, в которое время, при людях немногих, моих и своих,

"что напрасно-де ты малого не держишь такого, чтоб знался с теми, которые при дворе отцове; так бы-де ты все ведал".

Они вели не только опасный разговор, но важно, что при нем еще присутствовали и особо доверенные лица, причем, с обеих сторон.

Князь Яков Федорович очень любил царевича, был ему предан, но вел себя очень осторожно и старался свести к минимуму опасные контакты с Алексеем. Царевич показал, что они с князем обсуждали "тяготы народные" (эту тему Алексей обсуждал еще только с князем Голицыным), и что князь опасался демонстрировать свои с ним отношения:

"Когда при прощании в Сенате ему, князю Якову. Молвил на ухо:

"Пожалуй меня не оставь",

он сказал, что

"я всегда рад, только больше не говори: другие-де смотрят на нас".

А преж того, когда я говаривал, чтоб к нему приехать в гости, и он говаривал:

"Пожалуй, ко мне не езди; за мною смотрят другие, кто ко мне ездит".

[Yorik]

Князь Дмитрий Михайлович Голицын в деле Алексея играл скорее идеологическую роль и заботился о духовном развитии наследника престола. У него была одна из лучших в России библиотек, а по подбору политической литературы ей тогда равных в стране не было, и он регулярно снабжал книгами царевича. О роли Голицына Алексей показывал:

"А на князь Дмитрия Михайловича имел надежду, что он мне был друг верный и говаривал, что "я тебе всегда верный слуга".

Позднее, в 1730 году, князь Голицын был главным действующим лицом в попытке ограничить самодержавие.

Оказавшись за границей, Алексей отправил письма в Сенат и своим друзьям из высшего духовенства. На Сенат царевич возлагал определенные надежды и показывал потом:

"В сенаторах я имел надежду таким образом, чтоб когда смерть отцу моему случилась в недорослых летах братних, то б чаял я быть управителем князю Меншикову, и то б было князю Якову Долгорукову и другим, с которыми нет согласия с князем, противно".

Далее Алексей подробно излагал свои планы, которые выглядят совсем не утопически:

"А когда я был в побеге, в то время был в Польше Боур с корпусом своим, также мне был друг, и когда б по смерти отца моего, который чаял я вскоре от слышанья, что будто в тяжкую его болезнь его была апилепсия, и того ради говорил, что у кого оная в летах случится, те недолго живут, и того ради думал, что и велико года на два продолжится живот его, поехал из цесария в Польшу, а из Польши с Боуром в Украйну, то б там князь Дмитрий [киевский губернатор князь Дмитрий Михайлович Голицын] и архимандрит Печерский, который мне и ему отец духовный и друг. А в Печерского архимандрита и монастырь верит вся Украйна, как в Бога. Также и архиерей Киевский мне знаем: то б все ко мне пристали.
А в Москве царевна Марья и архиереи хотя не все, только, чаю. То большая часть пристали ко мне.
А в Финляндском корпусе князь Михайло Михайлович [генерал М.М. Голицын], а в Риге князь Петр Алексеевич также мне друг, и от своих не отстал же.
И так вся от Европы граница моя бы была, и все б меня приняли без великой противности, хотя не в прямые государи, а в правители всеконечно.
А в главной армии Борис Петрович и прочие многие из офицеров мне друзья же. А о простом народе от многих слыхал, что меня любят".

[Следует отметить, что генерал М.М. Голицын оказался единственным человеком, кто отказался подписать смертный приговор царевичу.]

Что же здесь нелепого или фантастического? Алексей рассчитывал на широкую поддержку, и, скорее всего, не напрасно. И мы видим, что среди лиц, поддерживавших царевича, совсем не было противников петровских реформ, за исключением духовных лиц.

Вернемся немного назад.

Голландский резидент в Петербурге Якоб Деби писал:

"...говорили мне, что покойная великая княжна Наталья [Наталья Алексеевна, ум. 1716, младшая сестра Петра I], умирая, сказала царевичу Алексею:

"Пока я была жива, я удерживала брата от враждебных намерений против тебя; но теперь умираю, и время тебе самому о себе промыслить; лучше всего при первом случае отдайся под покровительство императора (австрийского)".

В августе 1716 года Алексей получил от царя грозное письмо, в котором тот требовал от сына немедленно принять решение: или в течение двух недель приехать к отцу, или вступить в монастырь, в этом случае следовало незамедлительно известить царя о том, в какой и когда.

Это было последней каплей, подтолкнувшей царевича к побегу. Своему камердинеру Алексей тогда сказал:

"Я от батюшки не чаял присылки, а теперь вижу я, что мне путь правит Бог. А се и сон видел ныне, будто я церкви строю: это значит, что мне путь дострить (предстоит)".

В Либаве царевича ждал Кикин и убедил его, что Веселовский имел разговор с вице-канцлером Шенброном об Алексее, тот поговорил с императором, и последний якобы сказал, что примет царевича и даст на его содержание три тысячи гульденов в месяц. Кикин особо предупредил царевича, чтобы тот ни в коем случае не возвращался в Россию до смерти Петра.

Алексей решился бежать.

Петр ждал царевича в Дании, поэтому царевич пробирался в Австрию, постоянно меняя имена, одежду и гримируясь различным образом. Ефросинья была переодета в мужскую одежду. Алексей заметал следы.

Обнаружив побег сына, Петр 20 декабря 1716 года писал императору Карлу VI:

"Пресветлейший державнейший цесарь! Я принужден вашему цесарскому величеству сердечною печалию своею о некотором мне нечаянно случившемся случае в дружебно-братской конфиденции объявить, а именно о сыне своем Алексее. Перед нескольким временем, получа от нас повеление, дабы ехал к нам, дабы тем отвлечь его от непотребного жития и обхождения с непотребными людьми, прибрав несколько молодых людей, с пути того съехав, незнамо куда скрылся, что мы по се время не могли уведать, где обретается. Того ради просим Вашего величества, что ежели он в Ваших областях обретается тайно или явно, повелеть его к нам прислать, дабы мы его отечески исправить для его благосостояния могли..."

Петр тут же запустил в ход сыскную машину и разослал по всей Европе агентов для обнаружения опасного беглеца. Вскоре Веселовский сообщил из Вены, что царевич находится в пределах империи, но его местонахождение неизвестно. Медлить более с таким сообщением Веселовский не мог, чтобы не поставить под удар себя и своих родственников в России.

Власти распространяли по всей России слухи, порочившие Алексея: якобы он с помощью императора хочет захватить российский престол, а за поддержку обещал не только сам принять католичество, но и ввести его в России; что он пытался сговориться с русскими войсками в Мекленбурге об убийстве Петра, заключении Екатерины и ее детей в монастырь, и передаче власти Алексею; и еще множество подобных слухов, способных опорочить царевича в глазах народа.

В Австрию инкогнито прибыл капитан Александр Иванович Румянцев (отец будущего графа П.А. Румянцева-Задунайского). Он уже неоднократно выполнял различные деликатные поручения царя и пользовался его особым расположением. Но царь пока не спешил давать своему любимцу слишком высоких чинов и должностей, чтобы тому было легче передвигаться по Европе инкогнито. Румянцев был довольно образованным человеком, знал несколько языков, не стеснен в средствах (за счет короны, разумеется), очень обаятелен, общителен и умел располагать к себе людей.

Алексей тем временем 7 декабря 1716 года укрылся в крепости Эренберг.

Капитану Румянцеву с помощью царского золота и своего обаяния удалось найти убежище царевича, и вскоре он сообщает, что Алексей находится в крепости Эренберг (неприступной!). Тогда австрийцы перевезли Алексея и Ефросинью, переодетую в мужскую одежду, в замок Сент-Эльм близ Неаполя (6 мая 1717 года). Румянцев, однако, вскоре открыл и это убежище Алексея.

О похождениях Румянцева романы бы писать, получилось бы похлеще, чем у А. Дюма про д'Артаньяна!

[Yorik]

Для возвращения царевича домой в Вену был откомандирован с официальной миссией тайный советник Петр Андреевич Толстой (прапрадед Льва Николаевича). В 1682 году Толстой был одним из руководителей стрелецкого бунта, и Петр потом долго относился к нему с недоверием. Но Толстой потом верой и правдой служил царю, проявил незаурядные деловые качества и был приближен к Петру. Правда, однажды царь сорвал с него парик и хлопнул по голове:

"Эх, голова, головушка! Если бы ты не так была умна, то давно б была отсечена!"

(Петр все помнил.)

В инструкциях Толстому Петр писал (10 июля 1717 года из Спа):

"Ехать им (Толстому и Румянцеву) в Вену и на приватной аудиенции объявить цесарю, что мы подлинно через капитана Румянцева известились, что сын наш Алексей принят под протекцию цесарскую и отослан тайно в тирольский замок Эренберк, и отослан из того замка наскоро, за крепким караулом, в город Неаполь, где содержится за караулом же в крепости, чему капитан Румянцев самовидец. Буде позволит цесарь им с сыном нашим видеться, того б ради послушал нашего родительского увещания, возвратился к нам, а мы ему тот проступок простим и примем его, паки в милость нашу, и обещаем его содержать отечески во всякой свободе и довольстве, без всякого гнева и принуждения. Буде ж к тому он не склонится, объявить ему именем нашим, что мы за такое преслушание предадим его клятве отеческой и церковной".

П.А. Толстой прибыл в Вену и потребовал выдачи Алексея, угрожая разрывом отношений и войной. Когда его требование было отклонено, он стал добиваться разрешения на встречу с Алексеем.
Имперское правительство почему-то (очевидно, напуганное возможностью вторжения Петра в Богемию, где местное население могло бы и поддержать русских) решило удовлетворить просьбу (требование) Толстого и дало свое согласие на такие встречи, первая из которых состоялась 26 сентября 1717 года во дворце вице-короля Дауна в Неаполе (или под Неаполем). Карл VI опасался, что русские могут убить Алексея, и разрешил свидание при следующем условии:

"Свидание должно быть так устроено, чтоб никто из московитян (отчаянные люди, на все способные) не напал на царевича и не возложил на него руки, хотя того и не ожидаю".

В Неаполе царевичу было передано письмо от отца, в котором Пётр писал:

"Я тебя обнадёживаю и обещаю Богом и судом его, что никакого наказания тебе не будет, но лучшую любовь покажу тебе, ежели воли моей послушаешь и возвратишься".

Алексей ознакомился с письмом, но отказался возвратиться в Россию. Тогда Толстой стал пускать в ход и уговоры, и угрозы, но Алексей стоял на своем, надеясь на поддержку имперских властей.
Толстой обратился тогда за содействием к австрийцам и несколько преуспел в этом. Он писал в это время Веселовскому в Вену:

"Мои дела в великом находятся затруднении: ежели не отчаится наше дитя протекции, под которую живет, никогда не помыслит ехать. Того ради надлежит Вашей милости тамо во всех местах трудиться, чтоб ему явно показали, что его оружием явно защищать не будут, а он в том все свое упование полагает. Мы долженствуем благодарить усердие здешнего вицероя в нашу пользу; да не может преломить замерзелого упрямства".

И действительно, вице-король Даун сообщил Алексею, что велит

"отлучить от него женщину в мужской одежде".

До сих пор точно неизвестно, то ли Даун действовал по инструкциям из Вены, то ли был подкуплен русскими. Это был сильный удар, и вера царевича в поддержку австрийцев была поколеблена.

Одновременно Толстой клятвенно обещал Ефросинье, что выдаст ее замуж за своего младшего сына и даст им тысячу душ в приданое, если она уговорит Алексея вернуться домой. Возможно, что Ефросинья действовала также и по указаниям Меншикова. Во всяком случае, она стала настойчиво уговаривать царевича подчиниться воле отца и вернуться в Россию.

Воля царевича была вскоре сломлена. Опасаясь своей выдачи австрийцами, Алексей (14 октября) объявил Толстому, что согласен вернуться домой, но с двумя "кондициями": он женится на Ефросинье и будет жить частным образом в деревне.
Дело было сделано!

Странно, что царевич поверил явно ложным обещаниям царя, но ведь Алексей больше всего опасался заточения в монастырь, более страшной кары для себя он и предположить не мог, и женитьбой хотел застраховаться от этого.

Отцу Алексей тогда же написал:

"Всемилостивейший государь-батюшка! Письмо твое, государь милостивейший, чрез господ Толстого и Румянцева получил, из которого, также изустного мне от них милостивое от тебя, государя, мне, всякие милости, недостойному, в сем моем своевольном отъезде, буде я возвращус, прощение. О чем со слезами благодаря и припадая к ногам милосердия Вашего, слезно прошу о оставлении мне преступлений моих, мне всяким казням достойному. И надеялся на милостивое обещание Ваше, полагаю себя в волю Вашу, и с присланными от тебя, государя, поеду из Неаполя на сих днях к тебе, государю, в Санктпитербурх. Всенижайший и непотребный раб и недостойный назватися сыном Алексей".

Ответное письмо от 17 ноября Пётр направил не сыну, а Толстому, в котором он просил передать царевичу, что он согласен на "кондиции" сына, но бракосочетание должно состояться в России. Царь писал:

"Мои господа! Письмо ваше я получил, и что сын мой, поверя моему прощению, с вами, действительно уже поехал, что меня зело обрадовало. Что же пишите, что желает жениться на той, которая при нем, и в том весьма ему позволится, когда в наши края приедет, хотя в Риге или в своих городах, или хотя в Курляндии у племянницы в доме; а чтоб в чужих краях жениться, то больше стыда принесет. Буде же сомневаться, что ему не позволят, и в том может рассудить: когда я ему так великую вину отпустил, а сего малого дела для чего мне ему не позволить? О чем и пред сего писал, и в том его обнадежил, что и ныне паки подтверждаю; также и жить где похочет в своих деревнях, в чем накрепко моим словом обнадежьте".

Пётр был готов на любые словесные уступки, только бы заманить сына обратно в Россию.

Многие в России сразу же поняли, что царевича обманули. Князь В.В. Долгоруков, узнав о возвращении Алексея, воскликнул:

"Вот дурак! Поверил, что отец посулил ему жениться на Афросинье! Жоль ему, а не женитьбы! Чорт его несет: все его обманывают нарочно!"

И де Лави в письме от 4 февраля 1718 года сообщает:

"Возвращение царевича весьма осуждается: опасаются, что его постигнет судьба матери (она заключена в монастырь), что быть может, заглушило бы семена междоусобной войны".

То, что в действительности ожидало Алексея в России, никто себе и представить не мог!

Ведь еще ДО возвращения царевича в Россию была учреждена специальная Тайная Канцелярия Розыскных дел, в которую вошли П.А. Толстой, А.И. Ушаков, И.И. Бутурлин и Г.Г. Скорняков-Писарев. Деньги на содержание этой Канцелярии должны были поступать от продажи конфискованного имущества осужденных. Ни следствия, ни суда, ни осужденных еще не было, но они уже предполагались!

Петр уже был в Москве, когда туда 12 февраля 1718 года доставили Алексея. На первом же свидании Петр потребовал:

"Я окажу тебе милость, но только ты должен отречься от наследства и указать тех, которые посоветовали тебе бежать за границу к цезарю".

Вскоре царевич публично подписал манифест об отречении от престола, в котором также подробно излагались вины Алексея, а также говорилось о его неспособности управлять страной. Наследником престола провозглашался Петр Петрович. Этот манифест начал тут же публично оглашаться по всей стране.

Потом начался розыск и опросные пункты, в конце которых стояло:

"Ежели что укроешь, а потом явно будет, то на меня не пеняй, понеже вчерась пред всем народом объявлено, что за сие пардон не в пардон".

Алексей понял, что отец его обманул, но было уже слишком поздно.

Во время следствия и под пыткой царевич дал показания на Б.П. Шереметева, Я.Ф. Долгорукова, Д.М. Голицына, Б.И. Куракина, Ф.М. Апраксина, Т.Н. Стрешнева, Г.И. Головкина и других ближайших сподвижников Петра.

В начале июня, еще до пыток, царевич написал в своих показаниях:

"Когда слышал о Мекленбургском бунте, радуяся говорил, что Бог не так делает, как отец мой хощет, и когда бы оное так было и послали бы по меня, чтобы я с ними поехал, а без присылки поехал ли или нет, прямо не имел намерения, а паче опасался без присылки ехать, а когда б прислали, то б поехал. А чаял быть присылке по смерти Вашей, для того что писано, что хотели тебя убить и чтоб живого тебя отлучили, не чаял. А хотя б и при живом послали, когда б они сильны были, то б мог и поехать".

Эти показания окончательно погубили царевича и предопредилили его судьбу. После этих показаний Алексея посадили в Петропавловскую крепость и начали пытать.

Здесь под пыткой царевич назвал и имя своего духовника Якова Игнатьева.

24 июня 1718 года 120 членов суда подписали смертный приговор Алексею, а 26-го было объявлено о внезапной смерти царевича Алексея.

Официально о смерти царевича Алексея было объявлено так:

"Узнав о приговоре, царевич впал в беспамятство. Через некоторое время отчасти в себя пришел и стал паки покаяние свое приносить и прощение у отца своего пред всеми сенаторами просить, однако рассуждение такой печальной смерти столь сильно в сердце его вкоренилось, что не мог уже в прежнее состояние и упование паки в здравие свое придти иЕ по сообщение пречистых таинств, скончалсяЕ 1718 года, июня 26 числа".

Петр отлично осознавал всю неприглядность этой истории, поэтому он распорядился о немедленном и широком распространении материалов "Розыскного дела", которые он лично отредактировал. Эти материалы должны были оправдать Петра, как в глазах современников, так и потомков. Из этих материалов следовало, что главной целью Алексея и его сторонников было противодействие всем преобразованиям Петра и ликвидация их последствий и возврат к прошлому после воцарения Алексея. Такова была официальная версия Петра, которая господствует и в настоящее время.

При воцарении Петра II Толстого били кнутом и сослали в Соловки, где он и умер.
Румянцев, уже генерал и посол, отсиделся в Константинополе.
Многих судей царевича без чинов разослали по деревням, а печатные экземпляры "Розыскного дела" изымали и уничтожали.

В.О. Ключевский писал:

"Забирая европейскую технику, он [Пётр] оставался довольно равнодушен к жизни и людям Западной Европы. Эта Европа была для него образцовая фабрика и мастерская, а понятия, чувства, общественные и политические отношения людей, на которых работала эта фабрика, он считал делом сторонним для России. Много раз осмотрев достопримечательные производства в Англии, он только раз заглянул в парламентЕ Он, по-видимому, думал, что Россию связывает с этой Европой временная потребность в военно-морской и промышленной технике, которая там процветала в его время, и что по удовлетворению этой потребности эта связь разрывалась. По крайней мере, предание сохранило слова, сказанные Петром по какому-то случаю и выражавшие такой взгляд на наши отношения к Западной Европе:

"Европа нужна нам еще на несколько десятков лет, а там мы можем повернуться к ней спиной".