28 ответов в теме

[Yorik]

Наполеон и пасквиль
   Один из чиновников доставил Наполеону пасквиль на императора и потребовал наказания для виновника. Наполеон заявил на это, что наказать следует не автора пасквиля, а доставившего пасквиль чиновника, который посмел увидеть там изображение императора.


Наполеон и рост
   Когда Наполеон хотел достать какую-то книгу в своем кабинете, один из придворных захотел помочь ему:

"Разрешите, я достану эту книгу, ваше величество? Ведь я выше вас!"

Наполеон резко возразил:

"Вы хотели сказать - длиннее!"

Разговаривая об одном
неудачнике, Наполеон заметил, что и упав на спину, тот разбил бы себе нос.


Когда Наполеон,
уже будучи императором, рассказывал о египетском походе, он, рассказывая о какой-то стычке, стал подробно перечислять все войсковые части, принимавшие участие в бою, их диспозиции и действия. Одна из слушавших его дам удивилась:

"Государь! Как можете вы удерживать столько лет в памяти такие мелкие подробности?"

Наполеон возразил ей:

"Сударыня! Ведь любовник удерживает же в своей памяти имена всех своих бывших любовниц!"

Революционный дух
   Однажды один из соратников сказал Наполеону, что он окончательно уничтожил революционный дух. Наполеон возразил ему:

"Неправда! Я только закладка в книге истории на той ее странице, где революция остановилась. Когда меня не станет, революция перевернет эту страницу и пойдет дальше".

Эволюция Лапласа
   Знаменитый ученый Лаплас происходил из бедной семьи, но благодаря своему таланту, а также покровительству Даламбера, стал видным ученым, и в 1785 году был избран членом парижской академии наук. Его монархические взгляды не подвергались сомнению.
   Когда началась Революция, Лаплас стал верным республиканцем, но никаких особых дивидендов из этого не извлек.
   Но вот Наполеон стал императором, и Лаплас одним из первых выразил свои верноподданнические взгляды. Наполеон и без того с уважением относился к крупным французским ученым, а такая перемена взглядов Лапласом была вознаграждена: он получил титул графа империи и портфель министра внутренних дел. Впрочем, в этой должности он пробыл только шесть недель, а потом был смещен императором и отправлен в сенат. Дело в том, что Лаплас, как настоящий ученый, вникал во все мелочи министерской жизни, но умудрился проглядеть один из заговоров против императора. Наполеон по этому поводу заметил, что ученый

"внес дух бесконечно малых величин в дела администрации".

   Однако, едва Наполеон был свергнут, как Лаплас предложил свои услуги вернувшимся Бурбонам, за что получил титул маркиза. Хочешь жить...


Информация из газет
   Когда Наполеон стал императором, он потребовал от своего секретаря ежедневно делать обзор прессы, издававшейся на английском и немецком языках. Секретарь попытался заинтересовать императора материалами французской прессы, но получил следующий ответ:

"Не стоит утруждаться! Все французские газеты пишут то, что хочу я!"

В заключение приведу несколько примеров об отношении французов к своему императору.


Император здоров!
   В самом конце 29-го бюллетеня (о гибели Великой Армии) было написано:

"Здоровье его величества никогда не было в лучшем состоянии".

Шатобриан по этому поводу горько пошутил:

"Семьи, осушите слезы: Наполеон здоров!"

Смерть негритянки
   В 1815 году в Марселе роялисты заставляли старую негритянку кричать:

"Да здравствует король!"

Она не хотела, отказывалась и кричала:

"Да здравствует император!"

Ее проткнули штыком, но она приподнялась и, придерживая обеими руками выпадающие внутренности, крикнула:

"Да здравствует император!"

Тогда ее сбросили с пирса в воду, но она вынырнула и в последний раз крикнула:

"Да здравствует император!"

Старый гренадер
   Когда остатки Великой Армии подходили к Березине, Наполеон спросил старого гренадера, шедшего рядом с ним:

"Холодно тебе, мой друг?"

Тот ответил:

"Нет, государь! Когда я на вас смотрю, мне тепло".

Четвертый
   Во время ссылки Наполеона на острове Эльба в один парижский кабачок зашли трое солдат и заказали четыре стакана вина. Кабатчик удивился:

"Зачем вам четыре стакана? Вас ведь трое!"

Один из солдат пробурчал:

"Все равно давай: четвертый скоро подойдет!"

У тайных бонапартистов
было несколько способов для узнавания единомышленников. Один из них заключался в том, что один из встречных говорил:

"Веришь ли в Иисуса Христа?"

А другой отвечал:

"Верю в Него и в Его Воскресение!"

[Yorik]

Русский сюрприз для Наполеона

(не Ворчун)




15 августа 1769 года на острове Корсика родился Наполеон Бонапарт. В 1812 году французский император, удачливый полководец, потерпел фиаско в походе на Россию. В день рождения Наполеона вспомним 7 вещей, которые шокировали его в России.


1. Тактика русской армии
Тактикой русского войска Наполеон был сражен и в прямом и в переносном смысле. Русская армия под руководством генерала Барклая де Толли держалась тактики постоянного отступления. Войска уходили из Витебска, Смоленска, Москвы. До рокировки Толли и Кутузова французы удостоились только двух битв.
К отступлению русских войск Наполеон относился неоднозначно. В начале похода такое поведение противника было на руку французскому императору, он мечтал дойти до Смоленска с малыми потерями. Смоленск французы не захватили, а получили в совершенно непрезентабельном виде. Останавливаться в городе оказалось бессмысленным, двигаться дальше было страшно. Армия, надеющаяся на блицкриг, двигалась все дальше, вглубь огромной страны.
Солдаты входили в пустующие города, доедали последние запасы и паниковали. Бонапарт, сидя на острове Святой Елены, вспоминал: «Мои полки, изумленные тем, что после стольких трудных и убийственных переходов плоды их усилий от них постоянно удаляются, начинали с беспокойством взирать на расстояние, отделявшее их от Франции».

2. Толстые стены
Рассказ о непробиваемых стенах Смоленска занимает у Наполеона целую страницу. От описания прекрасного вида города, Наполеон обращается к бессмысленным попыткам захватить его: «Я употребил весь артиллерийский резерв для пробития бреши в куртине, но тщетно – ядра наши застревали в неимоверно толстых стенах, не производя никакого действия. Только одним способом можно было сделать пролом: направить весь наш огонь против двух круглых башен, но разница в толщине стен была нам неизвестна».

3. Пожары
Если бы не опубликованные воспоминания Бонапарта, можно было бы подумать, что именно французы принесли на русскую землю огонь. Движение войска Наполеона сопровождалось пожарами — горели города и дороги. В Смоленске, Гжатске, Малом Ярославце тушили пожары сами французы. Русские сжигали все — дома, магазины, улицы, посевы. Посреди Москвы Наполеон недоумевал — отчего же она горит? А потом грустно, но красиво записал: «Москва превратилась в огненное море. Вид с кремлевского балкона был бы достоин Нерона, поджигающего Рим, что же касается меня, то я никогда не походил на это чудовище, и при взгляде на эту ужасную картину сердце моё обливалось кровью».

4. Города
Искусство русских зодчих восхищало Наполеона, в своих воспоминаниях он описывал башни Смоленска, отвлекаясь от стенобитных неудач. Москва же и вовсе сразила французского императора: «Построенная подобно Риму, на семи холмах, Москва представляет весьма живописный вид. Надо видеть картину, которую представляет этот город, полуевропейский, полувосточный, с его двумястами церквей и тысячью разноцветных глав, возвышающихся над ними, чтобы понять чувство, которое мы испытали, когда с высоты Поклонной Горы увидели перед собой Москву».

5. Дороги
Наполеон прошел множество русских дорог, и ни одна его не удовлетворила. Причина не в погоде, о ней у императора сложилось отдельное мнение. В своих воспоминаниях Бонапарт называл русские дороги исключительно непроходимыми: «Недостаток сведений о состоянии дорог, неполные и недостоверные карты края, были причиной того, что я не отважился пустить корпуса по разным направлениям, так как ничто не доказывало существование удобопроходимых дорог».

6. Погода
Наполеон вторгся в Россию в начале лета, а выбирался из нее уже ближе к весне. Император Франции успел сложить свое мнение о погоде в России, например, осень стала «прекраснейшей, необычной в этих суровых краях». С суровыми холодами Наполеону пришлось столкнуться в самый невыгодный момент, по пути домой: «С 7 ноября холод увеличился и с ужасающей быстротой развил степень расстройства армии, начавшегося уже под Вязьмой».

7. Партизаны
Приятно сознавать, что больше всего Наполеона шокировало и восхитило поведение русского народа. О народной войне Наполеон говорил: «Самая грозная армия не может успешно вести войну против целого народа, решившегося победить или умереть. Мы имели дело уже не с жителями Литвы, равнодушными зрителями великих событий, совершающихся вокруг них. Всё население, составленное из природных русских, при нашем приближении оставляло свои жилища. На нашем пути мы встречали только покинутые или выжженные селения. Бежавшие жители образовывали шайки, которые действовали против наших фуражиров. Они нигде не беспокоили сами войска, но захватывали всех мародеров и отставших».

[Yorik]

Данный выпуск состоит, в основном, из высказываний Наполеона по разным поводам.


Наполеон о себе

"Я не похож ни на кого, я не принимаю ничьих условий".

"Тысячелетия пройдут, прежде чем повторятся такие обстоятельства, как мои, и выдвинут другого человека, подобного мне".

"Если бы мне удалось сделать то, что я хотел, я умер бы со славой величайшего человека, который когда-либо существовал. Но и теперь, при неудаче, меня будут считать человеком необыкновенным".

Морскому министру Декре

после его неудачной попытки польстить императору, он заявил:

"Прошу меня не сравнивать с Богом. Подобные выражения так странны и неуважительны ко мне, что я хочу верить, что вы не думали о том, что писали".

Первая годовщина

со дня коронации Наполеона пришлась на тот день, когда он объезжал свои войска накануне Аустерлица. Солдаты вспомнили об этой дате и приветствовали своего императора восемьюдесятью тысячами факелов. Горели пуки соломы, привязанные к штыкам, и сучья бивуачных костров. А потом взошло солнце Аустерлица!


О религии

   Наполеон прожил как бы вне религии, и уже на острове Св. Елены он как-то заявил:

"Я предпочитаю магометанскую религию: она не так нелепа, как наша".

О Руссо

   Стоя над могилой Ж.-Ж. Руссо в Эрменонвилле, Наполеон говорил:

"Злой человек, дурной человек! Без него не было бы Французской революции... Правда и меня не было бы... но, может быть, Франция была бы тем счастливее".

О свободе и равенстве:

"Лучше нарушить свободу, чем равенство. Это страсть века, а я хочу быть сыном века... Мое главное правило: открытая дорога талантам, без различия рождений и состояний... Свобода - потребность немногих, избранных... Ее можно стеснять безнаказанно, а равенство любезно большинству".

О русских:

"Русские суть варвары, у которых нет отечества и которым все страны кажутся лучше той, где они родились".

Карлейль искренне говорил:

"Бедный Наполеон! Наш последний герой!"

Сравните с названием ТВ-передачи.

[Yorik]

Наполеон и пасквиль
   Один из чиновников доставил Наполеону пасквиль на императора и потребовал наказания для виновника. Наполеон заявил на это, что наказать следует не автора пасквиля, а доставившего пасквиль чиновника, который посмел увидеть там изображение императора.


Наполеон и рост
   Когда Наполеон хотел достать какую-то книгу в своем кабинете, один из придворных захотел помочь ему:

"Разрешите, я достану эту книгу, ваше величество? Ведь я выше вас!"

Наполеон резко возразил:

"Вы хотели сказать - длиннее!"

Разговаривая об одном
неудачнике, Наполеон заметил, что и упав на спину, тот разбил бы себе нос.


Когда Наполеон,
уже будучи императором, рассказывал о египетском походе, он, рассказывая о какой-то стычке, стал подробно перечислять все войсковые части, принимавшие участие в бою, их диспозиции и действия. Одна из слушавших его дам удивилась:

"Государь! Как можете вы удерживать столько лет в памяти такие мелкие подробности?"

Наполеон возразил ей:

"Сударыня! Ведь любовник удерживает же в своей памяти имена всех своих бывших любовниц!"

Революционный дух
   Однажды один из соратников сказал Наполеону, что он окончательно уничтожил революционный дух. Наполеон возразил ему:

"Неправда! Я только закладка в книге истории на той ее странице, где революция остановилась. Когда меня не станет, революция перевернет эту страницу и пойдет дальше".

Эволюция Лапласа
   Знаменитый ученый Лаплас происходил из бедной семьи, но благодаря своему таланту, а также покровительству Даламбера, стал видным ученым, и в 1785 году был избран членом парижской академии наук. Его монархические взгляды не подвергались сомнению.
   Когда началась Революция, Лаплас стал верным республиканцем, но никаких особых дивидендов из этого не извлек.
   Но вот Наполеон стал императором, и Лаплас одним из первых выразил свои верноподданнические взгляды. Наполеон и без того с уважением относился к крупным французским ученым, а такая перемена взглядов Лапласом была вознаграждена: он получил титул графа империи и портфель министра внутренних дел. Впрочем, в этой должности он пробыл только шесть недель, а потом был смещен императором и отправлен в сенат. Дело в том, что Лаплас, как настоящий ученый, вникал во все мелочи министерской жизни, но умудрился проглядеть один из заговоров против императора. Наполеон по этому поводу заметил, что ученый

"внес дух бесконечно малых величин в дела администрации".

   Однако, едва Наполеон был свергнут, как Лаплас предложил свои услуги вернувшимся Бурбонам, за что получил титул маркиза. Хочешь жить...


Информация из газет
   Когда Наполеон стал императором, он потребовал от своего секретаря ежедневно делать обзор прессы, издававшейся на английском и немецком языках. Секретарь попытался заинтересовать императора материалами французской прессы, но получил следующий ответ:

"Не стоит утруждаться! Все французские газеты пишут то, что хочу я!"

В заключение приведу несколько примеров об отношении французов к своему императору.


Император здоров!
   В самом конце 29-го бюллетеня (о гибели Великой Армии) было написано:

"Здоровье его величества никогда не было в лучшем состоянии".

Шатобриан по этому поводу горько пошутил:

"Семьи, осушите слезы: Наполеон здоров!"

Смерть негритянки
   В 1815 году в Марселе роялисты заставляли старую негритянку кричать:

"Да здравствует король!"

Она не хотела, отказывалась и кричала:

"Да здравствует император!"

Ее проткнули штыком, но она приподнялась и, придерживая обеими руками выпадающие внутренности, крикнула:

"Да здравствует император!"

Тогда ее сбросили с пирса в воду, но она вынырнула и в последний раз крикнула:

"Да здравствует император!"

Старый гренадер
   Когда остатки Великой Армии подходили к Березине, Наполеон спросил старого гренадера, шедшего рядом с ним:

"Холодно тебе, мой друг?"

Тот ответил:

"Нет, государь! Когда я на вас смотрю, мне тепло".

Четвертый
   Во время ссылки Наполеона на острове Эльба в один парижский кабачок зашли трое солдат и заказали четыре стакана вина. Кабатчик удивился:

"Зачем вам четыре стакана? Вас ведь трое!"

Один из солдат пробурчал:

"Все равно давай: четвертый скоро подойдет!"

У тайных бонапартистов
было несколько способов для узнавания единомышленников. Один из них заключался в том, что один из встречных говорил:

"Веришь ли в Иисуса Христа?"

А другой отвечал:

"Верю в Него и в Его Воскресение!"

[Yorik]

Наполеон из изгнания писал:

"Будете плакать обо мне кровавыми слезами! Франция больше нуждалась во мне, чем я в ней".

"Я непременно хотел быть французом. Когда называли меня <корсиканцем>, это было для меня самым чувствительным из оскорблений".

Но для французов, особенно для знати и интеллигенции, он долго оставался чужаком, иностранцем. Вот что вспоминал Наполеон:

"Один мэр, кажется, в Лионе, сказал мне, думая что говорит комплимент:

"Удивительно, что Ваше величество, не будучи французом, так любит Францию и столько для нее сделало".

Точно палкой он меня ударил".

А, может, этот помощник мэра и хотел сказать не комплимент, но в изящной форме?

Вот некоторые воспоминания людей из его окружения. Мадам de Remusat:

"На каком бы языке он ни говорил, казалось, что этот язык ему не родной. Он должен был насиловать его, чтобы выразить свою мысль".

Ей вторит Houssaye:

"Когда [Наполеон] произносил речи [по-французски], все замечали недостаток его произношения. Ему сочиняли их заранее, переписывали крупными буквами и учили его произносить слова; но, начиная говорить, он забывал урок и глухим голосом, едва открывая рот, читал по бумаге, с выговором еще более странным, чем иностранным, что производило тягостное впечатление. Ухо и мысль неприятно поражались этим непреложным свидетельством его национальной чуждости".

Иногда, впрочем, Наполеона посещали и более трезвые мысли. Накануне своей коронации 2 декабря 1804 года он говорит Декрэ:

"Я пришел в мир слишком поздно: теперь уже нельзя сделать ничего великого".

Аналогичные слова приводит и Мармон:

"Конечно, моя карьера блестяща, мой путь прекрасен, но какое же сравнение с древностью! Там Александр покорил Азию, объявил себя сыном Юпитера, и... весь Восток верит ему. Ну, а если бы я вздумал объявить себя сыном Бога-Отца и назначить благодарственное богослужение по этому поводу, то не нашлось бы такой рыбной торговки в Париже, которая не освистала бы меня. Нет, в настоящее время народы слишком цивилизованны: нельзя ничего сделать".

К сожалению, такие трезвые мысли посещали Наполеона слишком редко!

Кроме реальной власти над людьми, Наполеону была необходима еще и духовная власть, и он это прекрасно осознавал:

"Духовная власть государя была предметом всех моих помыслов и всех желаний... Без нее нельзя управлять... Но это было очень трудно сделать; при каждой попытке я видел опасность. Я сознавал, что если бы я принялся за это, как следует, народ меня покинул бы".

Без религии он тут не мог обойтись, и тут ему была

"нужна старая католическая религия; она одна в глубине сердец, неискоренимая, и одна только может мне приобрести сердца и сгладить все препятствия".

Но тут было несколько препятствий, главным из которых оказался папа. На Святой Елене Наполеон признавался:

"Я пытался управлять папою, и тогда какое влияние, какой рычаг для власти над миром!"

Но это все и так видели. Ведь Наполеон объявил, что нет двух наместников Христа, папы и кесаря, а есть только один-единственный - кесарь. Ах, если бы Пий VII оказался более сговорчивым! На Святой Елене Наполеон продолжал мечтать:

"Я управлял бы миром духовным так же легко, как политическим: Я вознес бы папу безмерно... окружил бы его таким почетом и пышностью, что он перестал бы жалеть о мирском; я сделал бы из него идола; он жил бы рядом со мной; Париж был бы столицею христианского мира, и я управлял бы миром духовным, так же как светским".

И вначале Наполеону кажется, что все идет хорошо, что все будет как он хочет:

"Пий VII настоящая овечка, совершенно добрый человек; я его очень уважаю и очень люблю".

Но уступки папы не могли быть безграничными. Он не был овечкой и не хотел становиться идолом. Была граница, которую папа не мог и не захотел перейти. Он писал о Конкордате:

"Мы сделали все для доброго согласия. Мы еще больше готовы сделать, только бы оставили неприкосновенными те начала, в коих мы неподвижны. Тут дело идет о нашей совести, и тут от нас ничего не получат, если бы даже с нас содрали кожу".

Натолкнувшись на упорное сопротивление папы, Наполеон теряет над собой контроль:

"Папа бешеный дурак, которого надо запереть".

Кожу с папы не сдирают, но содержат под домашним арестом в Фонтенбло, и условия содержания все ухудшаются. Наполеон начинает лично управлять церковными делами, назначает епископов, но папа вначале тверд и не хочет утверждать распоряжений императора. Только под сильным давлением, как моральным, так и физическим, он утверждает распоряжения императора, но сразу же после крушения наполеоновского режима, он отменяет все эти вырванные у него уступки.

Так что и с духовной властью у Наполеона мало что получилось.

[Yorik]

Колокола

На Святой Елене Наполеон вспоминал:

"Я всегда любил звук сельских колоколов".

Секретарь Наполеона с 1797 по 1802 годы и его товарищ по военной школе Бурьенн подтверждает это:

"Колокольный звон производил на Бонапарта необыкновенное действие, которого я никогда не мог себе объяснить. Он слушал его с наслаждением. Сколько раз бывало, в Мальмезоне, когда мы гуляли с ним по аллее, ведущей к Рюейльской равнине, сельский колокол прерывал наши беседы о самых важных делах. Он останавливался, чтобы шум шагов не заглушил ни одного из чарующих звуков, и почти сердился на меня за то, что я не испытывал тех же чувств, как он. Действие, производимое на него этими звуками, было так сильно, что в голосе его слышалось волнение, когда он говорил мне:

"Это напоминает мне мои юные годы в Бриеннской школе. Я был счастлив тогда!"

Кстати, Бурьенн уже в 1810 году предвидел падение Наполеона и перешел на сторону его врагов.


Фридрих Штапс

На площади Шенбруннского замка во время парада после Ваграма 13 октября 1809 года был схвачен молодой человек лет восемнадцати. Он оказался Фридрихом Штапсом и был сыном протестантского пастора в Наумбурге. При нем нашли огромный кухонный нож, которым он собирался убить Наполеона, в чем он сразу же и признался на допросе. Императору он заявил, что хотел убить его из-за того зла, которое тот причинил его отечеству и что это его долг. Наполеон решил, что юноша сумасшедший, но лейб-медик императора Корвизар осмотрел террориста и нашел, что тот совершенно здоров.
Генерал Рапп, предотвративший покушение Штапса, вспоминал, что на предложение императора о помиловании, юноша ответил отказом, так как он все равно должен будет убить императора. Рапп пишет:

"Наполеон остолбенел!"

Своему окружению император сказал:

"Вот плоды иллюминатства, которым заражена Германия! Но с этим ничего не поделаешь: пушками секты не истребишь. Узнайте, как он умер, и доложите мне".

Штапс умер очень достойно, как герой. Когда его вывели на расстрел, он крикнул:

"Да здравствует свобода! Да здравствует Германия!.. Смерть тирану!"

Наполеон долго не мог его забыть:

"Этот несчастный не выходит у меня из головы. Когда я о нем думаю, мысли мои теряются. Это выше моего разумения!"

О смене религии

Во время египетского похода Наполеон был готов принять ислам. Секретарь Наполеона на Святой Елене Ласказ приводит его слова:

"И армия вместе со мной переменила бы веру шутя. А между тем, подумайте только, что бы из этого вышло: я захватил бы Европу с другого конца. Старая европейская цивилизация была бы окружена, и кто тогда осмелился бы противиться судьбам Франции и обновлению века?"

Воззвание к шейхам

В Египте в своем воззвании к шейхам Наполеон писал:

"От начала мира на небесах было написано, что я приду с Запада, чтобы исполнить свое назначение - уничтожить врагов Ислама и низвергнуть кресты".

Аполлоний Тианский и Иисус Христос

В юности Наполеон провел параллель между Иисусом Христом и Аполлонием Тианским, отдавая предпочтение Аполлонию. Во время консульства его брат Люсьен Бонапарт напомнил ему об этом, но Наполеон только рассмеялся:

"Полно, забудь об этом! Иначе я поссорюсь с Римом или должен буду публично каяться, чтобы мой Конкордат не оказался делом Вельзевула!"

Отношение к Богу

Личное отношение с религией, верой, у Наполеона были довольно сложными. Ласказ приводит его слова, сказанные на Святой Елене:

"Я потерял веру в тринадцать лет. Может быть, я снова поверю слепо, дай-то Бог! Я этому не буду противиться, я сам этого желаю, я понимаю, что это великое счастье..."

Ему вторит и Бурьенн:

"Я умом неверующий, но воспоминания детства и юности возвращают меня к неизвестности".

И врач Наполеонна на Святой Елене записал в дневнике его слова:

"Я верю во все, во что верит церковь... Но столько религий, что не знаешь, какая настоящая... Если бы от начала мира была одна, я считал бы ее истинной".

Наполеон не был чужд идее Бога:

"Все-таки идея Бога самая простая: кто все это сделал?"

И на пути в Египет на борту "Ориента" он указал на звезды и сказал своим спутникам, утверждавшим, что Бога нет:

"А это кто все создал?"

На Святой Елене уже больной Наполеон, сидя в ванной и читая Новый Завет, воскликнул:

"Я вовсе не атеист!.. Человек нуждается в чудесном... Никто не может сказать, что он сделает в свои последние минуты".

Так какой же Бог нужен был Наполеону? Гурго на Святой Елене записал его слова:

"Если бы мне нужно было выбирать религию, я обоготворил бы солнце, потому что оно все оживляет: это истинный Бог земли".

Но в своем завещании Наполеон написал:

"Я умираю в апостолической римской религии, в лоне которой я родился".

В свои последние минуты он потребовал католического священника,

"чтобы не умереть, как собака".

Духовнику он заявил:

"Я хочу умереть, как добрый католик".

А когда доктор Антоммарки усмехнулся на эти слова, он выгнал его из комнаты.

[Yorik]

Наполеон сражается. Тулон

В рассылке "Исторические анекдоты" я несколько выпусков посвятил освещению личности Наполеона, императора, полководца и человека. Теперь пришла пора показать венный гений Наполеона, воюющего корсиканца. Я не буду подробно освещать всю военную карьеру Наполеона, все его кампании и сражения. Старый Ворчун решил остановиться на наиболее интересных и характерных (с его ворчливой точки зрения) моментах военной истории нашего героя. За точку отсчета был взят Тулон.

26 сентября 1793 года из-под Тулона в Париж депутат Конвента от Корсики и друг Бонапарта Салицети пишет в Комитет Общественного спасения:

"Капитан Доммартен ранен, и мы остались без начальника артиллерии. Но случай нам чудесно помог: мы остановили гражданина Буонапарте, очень сведущего капитана, ехавшего в Итальянскую армию, и приказали ему заместить Доммартена".

Так Наполеон оказался под стенами осажденного Тулона.

Тулон тогда считался одной из неприступнейших позиций в мире. Его подкреплял мощный англо-испанский флот и английская артиллерия. Командовал войсками Конвента генерал Карто, человек, совершенно невежественный в военном деле. Он важно встретил Бонапарта:

"Чем могу вам служить, гражданин?"

Тот подал ему рапорт со своим назначением. Карто погладил свои усики:

"Опоздали. Нам больше никого не нужно. А, впрочем, милости просим: завтра мы сожжем Тулон, и вы разделите нашу славу, не трудясь".

Наполеон сразу понял, что ключом к Тулону является форт Эгийетт, что на Керском мысе, при выходе из Малого рейда в Большой. Три месяца он повторял всем, кто хотел его слушать:

"Надо взять Эгийетт, и восьми дней не пройдет, как мы будем в Тулоне".

Но генерал Карто не желал его слушать. Однажды Бонапарт указал на форт Эгийетт на карте и воскликнул:

"Вот где Тулон!"

На что генерал, подтолкнув соседа локтем, шепнул:

"Малый, кажется, не силен в географии".

Даже когда по настоянию депутатов Конвента, Гаспарена и Салицети, была решена атака на Эгийетт, Карто подозревал в этом измену и повторял, что Тулон вовсе не там. На это жена генерала заявила:

"Дай этому молодому человеку делать, что он хочет. Он больше твоего смыслит, ничего у тебя не просит и дает тебе отчет во всем. В случае успеха слава будет твоя, а за неуспех ответит он сам".

Вскоре Комитет Общественного Спасения объединил все силы Юга против Тулона и назначил вместо Карто опытного генерала Дюгоммье, который принял план Бонапарта.

В эти же дни Бонапарт наводил и порядок в революционных частях, превращая их в боеспособные силы армии. Здесь он выделил и приблизил к себе капитана Мьюрона, будущего аркольского героя, сержанта Жюно, будущего герцога Абрантесского, Мармона и Дюрока, будущих маршалов. Уже здесь, под Тулоном рождался его Главный штаб Великой Армии.

11 декабря генерал Дюгоммье отстоял на военном совете план Бонапарта: взять форт Эгийетт, обстрелять с Керских высот английскую эскадру и принудить ее к эвакуации обоих рейдов, чтобы гарнизоны остальных фортов потеряли надежду на флот, и тогда город будет сдан.

После трехдневной артиллерийской подготовки начался штурм Английского редута, ключа к форту Эгийетт. В час пополуночи 17 декабря начался штурм. Под проливным дождем и в темноте республиканцы тремя колоннами двинулись вперед. В темноте вся диспозиция была перепутана, и под встречным огнем часть войск с криком:

"Измена! Спасайся, кто может!" -

рассеялась. Но работа Бонапарта с солдатами принесла свои плоды. Лучшие силы сплотились, и в три часа ночи редут, который республиканцы из-за яростного сопротивления прозвали Адским, был взят. Первым в амбразуру редута вошел Мьюрон, за ним - Дюгоммье и Бонапарт.

В этот день и сам Бонапарт проявил большую доблесть. Под ним была убита лошадь, а сам он получил штыковую рану в бедро, так что опасались, как бы не пришлось ампутировать ногу. Но в тот же день Бонапарт уже распоряжался установкой батареи на Малом Гибралтаре.

В пять часов утра республиканцы пошли в атаку и на сам форт Эгийетт, который англичане вскоре покинули. Сразу же после взятия форта Эгийетт Бонапарт заявил:

"Завтра, или, самое позднее, послезавтра, мы будем ужинать в Тулоне".

В войске этому заявлению не поверили.

Но в тот же день с Керских высот начался обстрел английского флота, и коммодор Сидни Смит стал выводить свои корабли с обоих рейдов. Утром 18-го декабря республиканцы увидели, что гарнизоны покидают почти все остальные форты, а к вечеру из города началось настоящее бегство защитников. В девять часов на рейде взорвались два испанских фрегата, груженых порохом. В городе начались пожары - горели арсенал, главный военный склад, мачтовый и бочарный склады, а также двенадцать кораблей французского флота.

А республиканцы уже подходили к городу с веселыми криками и революционными песнями.

Скоро вся армия знала, что Тулон взят Бонапартом.
В Париже это постарались не заметить. Генерал Дюгоммье написал в военное министерство:

"Нужно его наградить и отличить; а если будут к нему неблагодарны, он сам найдет себе дорогу".

Как в воду глядел старый генерал!

К мнению генерала прислушались, и 6 февраля 1794 года Конвент утвердил производство Бонапарта в чин бригадного генерала от артиллерии. С новым назначением было сложнее. Огюстен Робеспьер, более известный как Робеспьер Младший, тоже был в Тулонском лагере и проникся к Бонапарту большой симпатией. Он звал Бонапарта в Париж, обещая через своего старшего брата командование внутренней армией. Но такое назначение означало прямое и непосредственное участие в Терроре, и Бонапарт отказался. Время показало, что он был прав. Тогда он получил назначение на мелкую должность инспектора береговых отрядов Итальянской армии.

После 9 термидора (27 июля 1794 года), когда его молодой друг был казнен вместе со старшим братом, Наполеон написал своим приятелям в Париж:

"Я был немного огорчен его несчастьем, потому что любил его и считал непорочным. Но если бы даже отец мой пожелал быть тираном, я заколол бы его кинжалом".

Вскоре это письмо сыграло роль одного из оправдательных документов молодого генерала. Дело в том, что после падения Робеспьера Террор не сразу закончился - шел термидорианский террор. Все доносили друг на друга, чтобы спасти свои головы, и обвиняли своих недавних друзей в измене, предательстве и прочих грехах. Вот и недавний друг Бонапарта Салицети подал донос, в котором Бонапарт обвинялся в сговоре с братьями Робеспьерами для предательства Республики в руки генуэзцев и роялистов.

12 августа Бонапарт был арестован по постановлению Конвента и отдан под суд. Через две недели он был оправдан, сыграло свою роль и упоминавшееся письмо, но в прежней должности его не восстановили. Бонапарта назначили командиром пехотной бригады в Вандее. Бонапарт, однако, не поехал к месту своего назначения, а стал наблюдать за дальнейшим развитием событий.

Помыкавшись в провинции, совсем обнищавший Бонапарт в мае 1795 года вернулся, наконец, в Париж. Но здесь он был никем, даже хуже, чем никем, он был опальным генералом Конвента, и все старательно избегали его. В сентябре 1795 года он был даже исключен из списка боевых генералов за свой отказ отправиться в Вандею.

[Yorik]

Наполеон сражается. В Париже и за Конвент

Бонапарту удалось получить место мелкого чиновника в топографическом бюро военной канцелярии при Комитете Общественного Спасения. Там, среди прочих дел, он разработал план Итальянской кампании и представил его генералу Шерреру. Да, это был тот самый план, который он с таким блеском осуществил через год, но сейчас генерал Шеррер объявил этот план

"безумной химерой, вышедшей из больного мозга".

Тем временем в Париже происходили довольно любопытные события. Постепенно произошло объединение недавних смертельных врагов, якобинцев и роялистов, против Конвента. Им удалось захватить большинство в военных секциях Парижа, и 13 вандемьера (4 октября) 1795 года тридцать из сорока восьми военных секций подняли восстание и осадили Конвент. Каждая секция выставила по батальону национальной гвардии, так что численность мятежников составляла более тридцати тысяч человек. Конвент же мог выставить не более шести-семи тысяч войска очень сомнительного качества.

Генерал Мэну, главнокомандующий силами Конвента, отказался стрелять в мятежников и вступил с ними в переговоры. За это он был объявлен изменником и арестован. Новым командующим был назначен депутат Баррас, боевой опыт которого равнялся нулю. Но Баррас вспомнил о Бонапарте и в час ночи вызвал его к себе.

Баррас предложил Бонапарту фактическое командование армией Конвента в должности своего помощника. Бонапарт попросил время на раздумье. Баррас согласился:

"Думайте, но не более трех минут".

Мы не знаем, о чем думал Бонапарт в эти мгновения, но через три минуты он сказал:

"Я согласен".

Когда Баррас представил армии своего нового помощника, раздались голоса:

"Бонапарт? Это еще что за черт?"

Да и весь его внешний вид вызывал удивление: длинные висящие волосы дополнялись неряшливым и сильно поношенным мундиром. Но Бонапарт сразу же поразил всех своей интенсивной, за гранью человеческих возможностей, деятельностью.

Конвент до сих пор занимался только пустой болтовней. Единственным его практическим шагом было освобождение из тюрем всех опасных террористов для укрепления рядов своей армии, что, впрочем, не дало никаких результатов. На улицах Парижа уже начиналось братание мятежников с солдатами армии Конвента. Но Бонапарт быстро положил этому конец и навел порядок в частях, для чего ему пришлось вооружить 800 депутатов. Все должно было решиться в ближайшие часы.

Одним из первых своих действий в новой должности Бонапарт отправил адъютанта Мюрата в Саблонский лагерь за артиллерией и велел доставить ее к Конвенту. Этим он опередил мятежников, которые тоже додумались до такой же мысли. Как писал Ласказ:

"Еще минута, и было бы поздно".

К утру силы Конвента заняли всю улицу Сент-Оноре, а на случай неудачи был обеспечен отход на Медон. Первое столкновение с мятежниками произошло в тупике Дофина около церкви Сен-Рок. Бонапарт велел открыть огонь из двух орудий и быстро очистил тупик и улицу Нев-Сен-Рок от мятежников, но у церкви завязался ожесточенный рукопашный бой. Тогда Бонапарт разместил у входа в тупик батарею из шести орудий и открыл по мятежникам огонь картечью.

Мятежники обратились в бегство, но Бонапарт со своими пушками преследовал их и у Пале-Рояля, и на Вандомской площади, и на Карусельной - и везде поливал их картечью.

Уже через два часа боев мятежники были рассеяны, а к шести часам вечера все было кончено. Так благодаря военному гению Бонапарта шесть тысяч солдат быстро разгромили тридцатитысячное войско мятежников. В тот же день Бонапарт был произведен в главнокомандующие армией. Первым делом он отправил своей матери в Марсель, которая там сильно нуждалась, 60000 тысяч франков.

Вы можете решить, уважаемые читатели, что я слишком мало внимания уделил этому эпизоду Французской революции. Это не совсем так, ведь, например, А. Олар в своей книге "Политическая история Французской Революции" (1901) отводит этому эпизоду всего только три строки. Это объясняется тем, что, во-первых, он счел его незначительным, а во-вторых, он очень не любил Бонапарта.

После Вандемьера Бонапарт сразу же как-то переменился, он словно почувствовал свое предназначение. Адмирал Декрэ, который считал Бонапарта своим другом, так вспоминал о своей встрече с ним после Вандемьера:

"Я кидаюсь, чтобы обнять его, но взгляд его, звук голоса останавливают меня. Ничего обидного не было в них, но я сразу понял все, и с той поры уже не пытался переступить за черту, которая была мне указана".

В эти дни он уже мог спокойно говорить:

"Эти люди думают, что я нуждаюсь в их покровительстве, но когда-нибудь они будут слишком счастливы моим собственным покровительством. Шпага моя при мне, я с нею далеко пойду".

Это он говорил Жозефине Богарне, красивой креолке с острова Мартиника, с которой недавно познакомился. Возможно, что ее любовник Баррас, купивший ей особнячок на улице Шантерен, сам способствовал этому знакомству.

В Париже после Вандемьера был голод, и народ толпился у булочных, выдача хлеба из которых прекратилась. Как-то Бонапарт с несколькими штабниками проезжал по улицам, и их окружила голодная толпа, требующая хлеба. Положение становилось угрожающим, а особенно напирала одна толстая баба, которая яростно потрясала кулаками и кричала:

"Все эти золотопогонники смеются над нами: только бы им самим жрать да жиреть, а что бедный народ подыхает с голоду, им наплевать!"

Бонапарт ей ответил:

"Эй, тетка! Посмотри на меня, кто толще?"

Толпа расхохоталась, и инцидент был исчерпан.

Бонапарт тем временем серьезно увлекся Жозефиной, которая была хороша собой и очень изящна в движениях. Она не очень любила Бонапарта, не принимала его всерьез, и кроме Барраса у нее были и другие любовники. Настойчивость Бонапарта, однако, сделала свое дело, и 9 марта 1796 года они подписали в мэрии брачный контракт.

За несколько дней до свадьбы нотариус Жозефины мэтр Рагидо говорил ей:

"Что вы делаете! У этого генерала ничего за душой, только плащ да шпага!"

Но Жозефину это не испугало. Ей было уже тридцать два года (а Бонапарту двадцать семь), которые она умело скрывала, и пора было подумать о своем положении. Одним из брачных свидетелей был Баррас, который обеспечил производство генерала Бонапарта в главнокомандующие Итальянской армией. Через два дня после свадьбы Бонапарт был уже на пути в армию.

Позднее Бонапарт говорил:

"Я никогда не любил по-настоящему; разве только Жозефину, да и то потому, что мне было тогда только двадцать семь лет".

[Yorik]

Талейран написал о Наполеоне:

"Цивилизация всегда ему немного личный враг".

Хороший вкус? Наполеон заявляет:

"А-а, хороший вкус! Вот еще одно из тех классических словечек, которых я не признаю!"

На что Талейран ему отвечает:

"Хороший вкус - ваш личный враг. Если бы вы могли от него отделаться пушками, его бы уже давно не существовало".

Наполеон не оставался в долгу и однажды сказал Талейрану:

"Вы, сударь, навоз в шелковом мешке!"

Тот, естественно, промолчал.

Когда однажды Наполеон грязно выругался, Талейран, конечно же, заглазно, сказал:

"Как жаль, что такой великий человек так дурно воспитан!"

Талейрану вторит и мадам Ремюза:

"Ему недостает воспитания и хороших манер. Он не умеет ни войти, ни выйти из комнаты, ни поклониться, ни встать, ни сесть. Все его движения резки и угловаты; манера говорить - тоже:
Вообще всякое постоянное правило для него невыносимо стеснительно. Всякая вольность нравится ему, как победа. Он никогда ничему не хотел подчиняться, ни даже грамматике".

Доктор Антоммарки на Святой Елене записал, что Наполеон

"сам не умеет одеваться;
камердинер одевает его, как ребенка, но, раздеваясь ночью, он нетерпеливо срывает с себя и бросает одежду на пол, как непривычную и ненужную тяжесть;
естественное состояние тела его - древняя, целомудренная и нестыдящаяся нагота".

Цивилизация всегда тяготила Наполеона, и он вспоминает:

"В Египте я чувствовал себя освобожденным от пут стеснительной цивилизации:
Это было лучшее время моей жизни, потому что самое идеальное. Но судьба решила иначе:
Я должен был вернуться в действительность социального порядка".

О Марате:

"Марат: я его люблю, потому что он искренен. Он всегда говорит, что думает. Это характер. Он один борется против всех".

Еще о Руссо:

"Мне особенно опротивел Руссо, когда я увидел Восток: дикий человек - собака".

Считают, что Наполеон мог получить ключик к мировому владычеству. Ведь в 1803 году, когда он готовил десант в Англию, американец Фултон предложил ему свое изобретение - пароход, но Наполеон его не принял.

В 1815 году во время триумфального шествия Наполеона на Париж помощник маконского мэра сказал ему:

"Государь! Вы всегда творите чудеса!"

Эта вера в наполеоновские чудеса созрела для современников еще во время Итальянской кампании. Вот случай, приведенный Ласказом. В 1801 году прошел слух о взрыве адской машины под каретой Первого Консула, и кто-то обрадовался:

"Ну, вот его и взорвали!"

Один старый военный, австриец, тут же возразил:

"Что? Его взорвали? Нет, господа, вы его не знаете:
Я держу пари, что сейчас он здоровее нас всех:
Я давно знаю все его штуки!"

Проводником Наполеона на поле близ Ватерлоо был один бельгийский крестьянин. Когда его спросили, как ему показался император, он ответил несколько странно:

"Если бы даже его лицо было циферблатом часов, - духу не хватило бы взглянуть, который час".

Ладно, это простой крестьянин. Но вот бравый генерал Вандам признается:

"Этот дьявольский человек имеет надо мною такую власть, что я этого и сам не понимаю. Я ни Бога, ни черта не боюсь, а когда подхожу к нему, - я готов дрожать, как ребенок. Он мог бы заставить меня пройти сквозь игольное ушко, чтобы броситься в огонь!"

[Yorik]

Итальянская кампания.

Генерал Лассаль в 1809 году сказал:

"В Итальянской кампании он проявил наибольшее величие: тогда он был героем, теперь он только император".

Далее он продолжал:

"В Италии у него было мало людей, да и те без оружия, без хлеба, без сапог, без денег, без администрации. Наружность его была незначительна, репутация математика и мечтателя. Никакого еще дела не было за ним, и ни одного друга; он слыл медведем, потому что был всегда один и погружен в свои мысли. Он должен был создать все, и создал. Вот где он был всего изумительнее".

На завоевание Италии Бонапарт получил от Директории две тысячи луидоров (!), да и то в сомнительных чеках. Каждому генералу он роздал по четыре луидора, но и это было очень много для армии, которая уже давно не видела ничего, кроме обесцененных ассигнаций. Нищета в армии достигала кошмарных пределов. В штабе генерала Массены не было даже писчей бумаги для приказов.
Стендаль вспоминал, что двое поручиков носили одну пару штанов по очереди, а другой, когда шел на свидание к миланской маркизе, подвязывал к ногам веревочками сапоги без подошв.

Солдаты, одетые в лохмотья, пьянствовали и занимались грабежом. Альфиери писал об этой армии:

"Нищая рвань со всего Прованса и Лангедока под предводительством босяка-генерала".

Наполеон был серьезно болен: недолеченная чесотка, подхваченная еще под Тулоном, мочевой пузырь и лихорадка донимали его, - но его глаза горели каким-то страшным огнем. Генерал Ожеро признавался:

"Этот маленький генерал, сукин сын, навел на меня страх. Я и сам не могу объяснить чувства, каким сразу, при первом взгляде на него, я был раздавлен".

За две недели Бонапарт совершил чудо: шайки разбойников он превратил в образцовые легионы.
Итальянскую кампанию он начал 10-го апреля, а уже 26-го апреля в воззвании к армии он говорит: "Солдаты! В пятнадцать дней вы одержали шесть побед, взяли двадцать одно знамя, пятьдесят пять орудий и несколько крепостей. Вы завоевали богатейшую часть Пьемонта... Лишенные всего, вы все наверстали: выигрывали сражения без пушек, переходили реки без мостов, делали форсированные марши без сапог, стояли на бивуаках без водки и часто без хлеба. Только республиканские фаланги, солдаты свободы, способны были терпеть, что вы терпели. Благодарю вас, солдаты!.. Но вы еще ничего не сделали по сравнению с тем, что вам остается сделать!"

И за две недели взят весь Пьемонт!

В эти дни Бонапарт говорит:

"В наши дни никто ни о чем великом не думает. Я покажу пример!"

Стендаль вспоминал:

"Только беззаветная храбрость и веселость армии равнялась бедности ее. Люди смеялись и пели весь день".

Да и Бонапарт доносил Директории:

"Ничто не может сравниться с их храбростью, кроме веселости".

И вот эта веселая армия обрушилась далее на Италию. Через девятнадцать месяцев была завоевана вся Италия, Тироль, и вот Бонапарт уже угрожает самой Вене!

В длинном списке этих побед отметим только три, но каких!


Лодийский мост
принес Бонапарту уже и европейскую известность. Он лежал на пути к Милану и охранялся десятком тысяч австрийских солдат с тридцатью пушками. Можно было бы пойти и другим путем, но Бонапарт решил рискнуть. Он построил своих гренадеров в две колонны; спрятав одну колонну в засаде, он другую пустил бегом на мост. Под сильным картечным огнем, неся большие потери, голова колонны достигла середины моста, но тут дрогнула и остановилась. Казалось, что все кончено! Но тут французы скатились по быкам в реку, нашли какой-то брод и перебрались на другой берег, обходя батарею с тыла. Едва батарея развернулась, чтобы перенести на них свой огонь, как вторая колонна гренадеров стремительно атаковала мост, в штыки взяла батарею... И мост взят.
Гениальная простота!
Солдаты же после Лодийского моста любовно прозвали Бонапарта "маленьким капралом".


Аркольский мост
В Арколе Бонапарт был на волосок от гибели, но после него Франция окончательно влюбилась в своего героя. Дела сложились так, что к ноябрю 1796 года армия Бонапарта насчитывала уже всего около двадцати тысяч людей, а помощь из Франции все не приходила. Госпитали были переполнены больными и ранеными, да и сам Бонапарт страдал от своих многочисленных болячек. Но хуже всего было то, что начал падать дух армии. Французам противостояли шестьдесят тысяч свежих австрийских войск, которые уже потрепали части Ожеро и Массены и деблокировали Мантую. Фельдмаршал Альвинци затем занял позиции на высоте Кальдеро, откуда он угрожал Вероне, а, следовательно, и всей Италии. Атака Бонапарта на эти позиции оказалась неудачной, и он был вынужден отступить.

Тщетно Бонапарт взывал к Парижу:

"Граждане Директоры! Может быть, мы накануне потери Италии... Я исполнил свой долг, и армия исполнила свой. Совесть моя спокойна, но душа истерзана... Помощи, пришлите помощи!"

Но он прекрасно понимал, что помощи ему не пришлют, так как все Директоры только и мечтали о том, как бы "съесть" Бонапарта, а тут был такой удобный случай. Директория жестоко просчиталась...

В эти же дни Бонапарт писал Жозефине:

"Нет больше надежды - все потеряно... У меня осталась только храбрость".

Этого "только", как выяснилось, оказалось вполне достаточно. Участник похода Стендаль писал:

"Всякий другой генерал, на месте Бонапарта, отступил бы за Минчио, и Италия была бы потеряна".

Но Бонапарт не был всяким. Он решился на безумный маневр; зайти в тыл австрийцам со стороны непроходимых Адиджских болот, застать их врасплох и навязать бой на трех узких плотинах, где численный перевес не имел решающего значения, а все решала смелость и стойкость солдат. Для успеха этой операции надо было внезапно захватить небольшой мост в конце одной из плотин у селения Арколь, который являлся единственным путем сообщения австрийского тыла с болотами.

Ночью 15 ноября французы начали свое продвижение из Вероны к болотам и еще до рассвета передовые части под командованием генерала Ожеро подошли к Аркольскому мосту. Вопреки ожиданиям Бонапарта мост оказался хорошо защищен двумя батальонами кроатов с артиллерией, которая фланговым огнем картечью могла смести любую атаку. Французы оказались в ловушке, так как отступать им было некуда. Французы начали свои атаки на мост, но картечь сметала всех атакующих. Большинство командиров погибли или получили ранения, и боевой дух французов вскоре окончательно угас.

Когда Ожеро со знаменем в бешенстве кинулся вперед:

"Что вы так боитесь смерти, подлецы!" -

за ним никто не последовал.
Подскакавший Бонапарт понял, что дело плохо, так как если Альвинци еще ударит с высот Кальдеро, то он просто утопит всех французов в болоте. Бонапарт быстро спешился и схватил гренадерское знамя. Никто еще не понимал, что он собирается делать, а он, схватив одной рукой изрешеченное пулями знамя, а в другой держа свою шпагу, обернулся и крикнул:

"Солдаты! Разве вы уже не лодийские победители?"

С этими словами он побежал на мост, а солдаты и командиры кинулись за ним.

Командиры защищали Бонапарта своими телами. Уже дважды раненый генерал Ланн прикрыл его от первого залпа и упал, раненый в третий раз. Полковник Мюрон был убит, закрывая Бонапарта от второго залпа, и его кровь забрызгала лицо Бонапарта. Картечь косила французов, но они уже достигли конца моста, где не выдержали огня в упор и побежали назад. Кроаты ударили в штыки, добивая раненых. Бегущие гренадеры подхватили Бонапарта, чтобы вынести его из огня, но в суматохе уронили его в болото и не заметили этого.

Бонапарт барахтался в болоте, но пробегавшие кроаты также не заметили его, а гренадеры на берегу опомнились:

"Где Бонапарт? Бегите назад, спасайте его!"

Французы побежали назад, смяли кроатов, нашли Бонапарта, вытащили его из болота, вынесли на берег и посадили на лошадь.

[Yorik]

Мост не был взят ни в этот день, ни на следующий, только на третий день Массена перешел его, но уже почти без боя, так как к этому времени Ожеро сумел обойти позиции австрийцев с тыла, и они отступили. Вроде бы сражение за Аркольский мост было бесполезным. Но… Австрийцы отступили перед боевым духом французов, и с тех пор отступали уже всегда. Альвинци сразу же наделал столько глупостей и ошибок, сколько не совершал за всю свою жизнь. Он покинул неприступные позиции Кальдеро, и тем самым уступил Бонапарту сначала Верону, Мантую, а затем и всю Италию.

А Бонапарт после Арколя писал Жозефине:

"Неприятель разбит под Арколем... Я немного устал".

О своем подвиге – ни слова, но важность этого сражения он сам прекрасно понимал и пытался объяснить другим. В письме к Лазарю Карно он писал об Арколе:

"Уверяю вас, что это было необходимо, чтобы победить".

И снова ни слова о своем подвиге. Ведь это не так важно – важен небывало высокий боевой дух армии, которой вождь как бы перелил свою отвагу. Теперь новые победы были просто неизбежны.


Риволи
Тут одной только храбрости было мало. Нужен был еще и точный расчет и стойкость. Сражение началось в четыре часа утра 14 января 1797 года, а к одиннадцати часам казалось, что французы уже проиграли. Сорок тысяч австрийцев пятью колоннами сжали семнадцать тысяч французов железными клещами. Пятая колонна австрийцев сметает все на своем пути, но спокойствие Бонапарта вдруг передается его войскам. Вот пятая колонна остановлена, она пятится, она уже бежит и опрокинута назад в ущелье Инканале, из которого недавно появилась. К вечеру все кончено, австрийцы разбиты.
Перед самым концом боя Бонапарт получает известие о том, что австрийский генерал Провера идет на Мантую, которая является ключом ко всей Италии. Когда стало ясно, что здесь уже одержана победа, Бонапарт, не давая своим солдатам ни секунды передышки, как сумасшедший закричал:

"В Мантую, солдаты, в Мантую!"

И солдаты побежали. А ведь 32-я полубригада только ночью пришла из Вероны и сразу же бросилась в бой. Еще мужество сыграло решающую роль в победе, но солдаты, тоже как сумасшедшие рвутся в Мантую. А от Риволи до Мантуи тридцать миль, и чтобы успеть вовремя, надо бежать всю ночь и весь день, и снова сходу бросаться в бой. Шесть тысяч усталых французов атакуют шестнадцать тысяч свежих австрийцев и побеждают!

Бонапарт писал Директории:

"Римские легионы делали, говорят, по двадцать четыре мили в день, а наши полубригады делают по тридцати, и в промежутках дерутся".

Австрийцы спешно покидают Мантую, а французам достаются двадцать две тысячи пленных, множество орудий и весь обоз. Итальянская кампания славно закончена! Многие считают эту кампанию вершиной в биографии Наполеона.

17 октября 1797 года в Кампо-Формио подписан мирный договор, и 5 декабря Бонапарт вернулся в Париж. Директория встретила его явным восторгом и тайной завистью. По Парижу поползли слухи:

"Они его отравят!"

И Бонапарт на обедах у Директоров всегда ждет, чтобы хозяева отведывали блюда или напитки первыми, а те только усмехаются.

Бонапарт еще из Италии писал:

"Думаете ли вы, что я здесь побеждаю, чтобы возвеличить адвокатов Директории или основать Республику? Нет, Франции нужен Вождь (типа фюрера?), а не болтуны демократы... Но час еще не наступил, груша еще не созрела".

Египет
В Париже Наполеону было тесно и неуютно, а на очереди стояла борьба с Англией. 17 октября 1797 года Наполеон писал:

"Сосредоточим всю нашу деятельность на флоте, сокрушим Англию, и вся Европа будет у наших ног".

Как все просто! В воззвании к Восточной армии Бонапарт проводит ту же мысль:

"Дух свободы, поставивший Республику от ее рождения во главе Европы, хочет, чтобы Франция была владычицей морей и самых далеких земель".

Дух свободы мог хотеть все, что ему угодно, но реальная оценка ситуации показала, что прямой десант в Англию пока невозможен, так как английский флот был значительно сильнее.

Тогда у Наполеона рождается грандиозный замысел нанести смертельный удар Англии через Египет на Индию. По-моему, это уже был звоночек, но его мало кто услышал. Директоры согласны:

"Пусть едет на Восток; там он себе шею сломит!"

19 мая 1798 года Бонапарт на стодвадцатипушечном фрегате "Ориент" выходит из Тулона. Он возглавляет флот из сорока восьми военных и двухсот восьмидесяти транспортных судов, на которых размещена тридцативосьмитысячная армия. Путь лежал через Мальту в Египет.

Это была чистая авантюра, больше похожая на сказку, чем на правду. Если бы какой-нибудь романист описал историю плавания французского флота из Тулона в Египет, то его обвинили бы в чрезмерном разгуле фантазии. Впрочем, судите сами.

Флот Нельсона сторожил Тулон, так что даже выйти из гавани незамеченными французы не могли. Но вот в нужное время задул сильный северо-восточный ветер, настоящая буря, и отогнал английские корабли от Тулона, рассеял их, а многие сильно повредил, так что только на ремонт кораблей ушло больше недели. Когда же Нельсон вернулся к Тулону, Бонапарта там уже не было.

Нельсон верно угадал, что Бонапарт двинулся на Мальту, и погнался за ним следом. Он нагоняет французский флот, но в тумане проходит мимо него, не заметив. Сказка! На Мальте Бонапарта нет, и Нельсон верно угадывает его дальнейший путь на Александрию. Ему и в голову не могло прийти, что он уже обогнал французов.

Бонапарт же за девять дней захватывает Мальту и продолжает свой путь на Египет, опасаясь, конечно, Нельсона, но не имея никакого понятия о том, где тот может находиться.

Нельсон прибыл в Александрию и принялся ожидать прибытия Бонапарта. Терпение у адмирала кончилось, (ах, если бы он прождал еще только сутки!), и английская эскадра направилась искать врага у сирийских берегов. А с мачты авангардного французского фрегата, посланного Бонапартом для разведки, увидели уходящий английский флот. Бонапарт мог облегченно передохнуть.

Целый месяц английский флот по всему Средиземному морю гонялся за призраком французского флота, а Бонапарт за это время спокойно захватил Египет. И после всего этого вы скажете, что так не бывает?! Бывает! В Истории бывали такие сюжеты, что никакому романисту не придумать.

Бонапарт первым ступил на берег Египта 2 июля в час ночи. Александрия тогда была маленьким городом с населением около шести тысяч человек, и французы заняли ее практически без сопротивления. 7 июля армия выступила в поход на Каир и пошла через пустыню Домангур. 12 июля французы вышли к Нилу, а на заре 21 июля увидели Каир. Здесь их уже ожидала знаменитая конница мамелюков, сверкавшая, как в сказке, сталью, золотом и драгоценными камнями. Впереди на белом коне гарцевал в зеленом тюрбане с алмазным пером паша Мурад-Бей. Узнав, что у французов нет конницы, мамелюки прониклись к ним глубоким презрением, а Мурад-Бей воскликнул:

"Будем резать им головы, как арбузы на бахче!"

Бонапарт думал иначе. Он сказал свою историческую фразу:

"Солдаты! Сорок веков смотрят на вас с высоты пирамид!" –

и выстроил пять дивизий в каре, с пушками по углам, предоставив мамелюкам возможность атаковать их. Все атаки мамелюков разбивались об ощетинившиеся штыками и изрыгавшие картечь стены каре, только каре генерала Дезэ было немного потрепано в самом начале, но оно сумело быстро перестроиться. Скоро сражение перешло в настоящую бойню, и мамелюкская конница перестала существовать. Французы начали сдирать с еще не остывших трупов драгоценные доспехи. Но это была только часть их добычи.

В Эмбабехском лагере французы захватили огромное количество коней, седел и попон. Но были еще и ковры, шали, меха, серебро, фарфор, восточные украшения и лакомства.

24 июля французы вступили в Каир. Казалось, что половина дела уже сделана и путь в Индию открыт.

[Yorik]

Сегодня, уважаемые читатели, мы поговорим о Наполеоне, как о простом человеке.


Внешность Наполеона

Мадам де Ремюза, когда-то влюбленная в Наполеона, а потом возненавидевшая его, оставила нам такой портрет императора:

"Бонапарт - небольшого роста, не очень строен: туловище его слишком длинно. Волосы темно-каштановые, глаза серо-голубые; цвет лица, сначала, при юношеской худобе, желтый, а потом, с летами, белый, матовый, без всякого румянца. Черты его прекрасны, напоминают античные медали. Рот, немного плоский, становится приятным, когда он улыбается; подбородок немного короток. Нижняя челюсть тяжела и квадратна. Ноги и руки изящны, он гордится ими. Глаза, обыкновенно тусклые, придают лицу, когда оно спокойно, выражение меланхолическое, задумчивое; когда же он сердится, взгляд его становится внезапно суровым и грозящим. Улыбка ему очень идет, делает его вдруг совсем добрым и молодым; трудно ему тогда противостоять, так он весь хорошеет и преображается".

Императрица Жозефина говорила

о Наполеоне:

"Он слабее и чувствительнее, чем думают".

Характер Бонапарта

Да и сам император потом вспоминал:

"Часто хвалили силу моего характера, но я был мокрая курица, особенно с родными, и они это отлично знали. Когда у меня проходила первая вспышка гнева, их упрямство и настойчивость всегда побеждали, так что, в конце концов, они делали со мной все, что хотели".

Наполеон гордился своей внешностью

Однажды на Святой Елене Наполеон вышел к доктору Антоммарки после утреннего обтирания одеколоном совсем голым:

"Посмотрите-ка, доктор, посмотрите, какие прекрасные руки, какие округленные груди, какая белая кожа, совсем гладкая, без волоска... Этакой груди могла бы позавидовать любая красавица!"

Случай с провинциалом

Одного провинциала, смотревшего на парадный, в восьмистекольной золоченой карете, выезд императрицы Марии-Луизы спросили:

"Как тебе понравилась новая императрица?"

Тот с умилением ответил:

"Очень хороша, очень! И какая добрая! Старую гувернантку взяла с собой в карету!"

Никто не мог понять, какую "гувернантку" имел в виду злополучный провинциал, пока он не объяснил, что у нее полное, очень бледное лицо и малиновый бархатный ток с большими белыми перьями. Это была церемониальная шляпа самого императора. Трудно себе представить страх, охвативший этого провинциала, когда он понял, кого он принял за "гувернантку".

А что за человек был Наполеон?


Черты характера

Мадам де Ремюза говорит о нем:

"У Бонапарта врожденная злая природа, врожденный вкус к злу как в больших делах, так и в малых... Кажется всякое великодушное мужество чуждо ему... Этот человек был убийца всякой добродетели".

Но это пишет о нем ранее влюбленная, а потом возненавидевшая его женщина.

Но вот другие свидетельства. Последний секретарь Наполеона барон Фейн писал о нем:

"Наполеон не только не был зол, но был естественно добр".

И его первый секретарь Бурьенн, уже озлобленный на своего бывшего патрона, писал:

"Я, кажется, достаточно строго сужу его, чтобы мне поверили на слово, - и вот я говорю: вне политики он был чувствителен, добр и жалостлив".

Александр I в 1810 году тоже говорил:

"Его не знают и судят слишком строго, может быть, даже несправедливо... Когда я его лучше узнал, я понял, что он человек добрый".

Вам этого мало, уважаемые читатели? Что ж, немного продолжим...

Известно, что Наполеон из собственных средств тайно выплачивал пенсию кормилице короля Людовика XVI и сестрам Робеспьера.

Камердинер Наполеона Констан вспоминал:

"Я могу говорить о нем только полуодетом, и, в этом виде, он почти всегда был добр".

Во время одной из зарейнских кампаний Констан как-то крепко заснул в кресле императора, положив голову на письменный стол, заваленный бумагами и картами. Вдруг вошел Наполеон с маршалом Бертье и мамелюком Рустаном. Эти двое хотели разбудить спящего, но император им не позволил. Другого стула в комнате не было, и император присел на край походной койки, продолжая разговор с Бертье о завтрашней диспозиции. Тут им понадобилась карта. Тогда Наполеон подошел к столу и начал тихонько вытаскивать ее из-под локтя Констана, чтобы не разбудить его. Но тот проснулся, вскочил и стал лепетать свои извинения. Наполеон с улыбкой сказал:

"Господин Констан, я очень сожалею, что вас разбудил. Простите меня".

Здоровье и дух

Наполеон был довольно болезненным человеком. Он простужался от любого сквозняка, при малейшем свете не мог спать, от лишнего куска у него начиналась рвота, Он не выносил ни запаха свежей краски, ни тесной обуви; мог легко, по-женски, плакать, и ему становилось дурно. Но силой своего духа Наполеон побеждал слабость тела.


Еда

Бонапарт был прирожденным постником и трезвенником. Ел мало и пил только воду с красным вином. Ел всегда очень быстро: восемь минут на завтрак, пятнадцать - на обед. Иногда забывал, что не обедал.


Женщины

С женщинами Наполеон общался с такой же стремительностью. Жозефина с грустью писала:

"Впрочем, только пять-шесть дней в году женщины имеют над ним какую-нибудь власть, да и то..."

Привычки

Из роскоши он позволял себе только нюхательный табак, лакрицу с анисом для освежения рта, одеколон и парные ванны.


Личные средства

Наполеон был богатейшим из государей в Европе, но лично для себя он никогда почти ничего не имел. В изгнание из Франции он отправился почти ни с чем, так что на Святой Елене был даже вынужден продавать серебряную посуду; и похоронен он был за счет своих тюремщиков англичан.

[Yorik]

О подлости

В 1814 году после разгрома под Лейпцигом Талейран советует Наполеону освободить из плена испанского короля Фердинанда VII и вывести из Испании войска, как бы забывая, что это именно он был зачинщиком всей этой истории с ловушкой для короля. Он говорит:

"Вы еще слишком сильны, чтобы это сочли подлостью".

Наполеон возражает:

"Подлостью? Э, не все ли мне равно! Знайте. Что я ничуть не испугался бы подлости, если бы она была мне полезной. Ведь, в сущности, нет ничего на свете ни благородного, ни подлого, у меня в характере есть все, что нужно, чтобы укреплять мою власть и обманывать всех, кому кажется, будто бы они знают меня. Говоря откровенно, я подл, в корне подл; даю вам слово, что я не испытывал бы никакого отвращения к тому, что в их свете называется "бесчестным поступком". Тайные склонности мои, в конце концов, естественные и противоположные тому притворному величью, которым мне приходится себя украшать, дают мне бесконечные возможности обманывать людей во всем, что они обо мне думают. Итак, мне только нужно знать сейчас, согласно ли то, что вы мне советуете, с моей нынешней политикой, а также, нет ли у вас какой-нибудь тайной выгоды толкать меня на это дело".

Лицо его при этом украсила сатанинская улыбка.


Любимые существа

А в 1806 году, отправляясь на Прусскую кампанию, Наполеон обнимает вместе Жозефину и Талейрана, нежно и крепко прижимает их к своей груди и плачет:

"Как тяжело, однако, покидать два существа, которые любишь больше всего на свете!"

И плачет он так, что ему делается дурно и, по обыкновению, его приходится отпаивать флердоранжем.


N и Талейран

Проходит некоторое время, и в 1809 году Наполеон спешно возвращается из Испании, бросив неоконченную кампанию, так как получил сведения о заговоре против него, в котором участвует и Талейран. В Тронном зале Тюльерийского дворца Наполеон в бешенстве кричит на Талейрана:

"Вы, сударь, вор, подлец, человек без совести, вы в Бога не веруете! Вы всю вашу жизнь только и делали, что нарушали ваш долг, обманывали и предавали всех. Для вас нет ничего святого, вы отца родного продали бы. Я осыпал вас милостями, а вы способны против меня на всякое злодейство. Вот уже десять месяцев, как, судя вкривь и вкось и воображая, что мои дела в Испании идут плохо, вы имеете бесстыдство говорить всем, кто желает вас слушать, будто вы всегда осуждали это предприятие, тогда как сами же вы дали мне первую мысль о нем и упорно толкали меня на него...
Какие же ваши замыслы? Чего вы хотите? На что надеетесь? Осмельтесь мне это сказать прямо в глаза. Вы заслужили, чтобы я разбил вас, как этот стакан, но я слишком презираю вас, чтобы пачкать о вас руки!"

Стакан был разбит, а Талейран уцелел и вскоре

"призван был к совету в делах величайшей важности".

Чума в Яффе

Во время Сирийской кампании во французской армии вспыхнула чума. Генерал Бонапарт решил успокоить солдат и устыдить перетрусивших врачей. 11 марта 1799 года он посетил больницу для чумных в Яффе, долго ходил между больных, утешал их, брал за руку, а одного даже помог перенести.


Сирийская пустыня

При отступлении от Акры в Сирийской пустыне Бонапарт велел отдать всех мулов, лошадей и верблюдов для раненых, в том числе и свою лошадь. Его конюх не поверил в это и переспросил, какую лошадь оседлать для генерала. Бонапарт ударил его хлыстом по лицу и закричал:

"Все пешком, все, черт побери, и я первый".

Забота о раненых

Барон Фейн вспоминал:

"Первым делом его после всякого сражения была забота о раненых. Сам обходил поле, приказывал подбирать своих и чужих одинаково. Сам наблюдал, чтобы делались перевязки тем, кому они еще не были сделаны, и чтобы все, до последнего, перенесены были на амбулаторные пункты или в ближайшие госпитали... Некоторых поручал особо своему лейб-хирургу и потом заботливо расспрашивал его о малейших подробностях в ходе лечения, о свойствах раны, о надежде на выздоровление и об опасности, - обо всем хотел знать. Благодаря этим сведениям, много делал добра потихоньку, - один Бог знает сколько... Походный кошелек его был точно с дырою: так щедро сыпалась из него милостыня".

После победы нет врагов

На поле Бородина после сражения лошадь Наполеона задела копытом одного раненого, и тот застонал и зашевелился. Император в гневе начал кричать на штабных, что они не заботятся о раненых. Кто-то попытался его успокоить:

"Да ведь это русский, Ваше Величество".

Император рассвирепел:

"Что из того? Разве вы, сударь, не знаете, что после победы нет врагов - все люди!"

Память Наполеона

Наполеон очень гордился своей памятью:

"Память у меня изумительная. В молодости я знал логарифмы больше чем тридцати - сорока чисел; знал не только имена всех офицеров во всех полках Франции, но и места, где набирались эти части, и где каждая из них отличилась, и даже какого политического духа каждая".

Проверка отчетов

Уже будучи императором, он регулярно проверял военные отчеты и находил мельчайшие неточности:

"Почему на острове Влахерн пятнадцать жандармов сидят без оружия?"
"Почему не упомянуты два четырехдюймовых орудия, находящихся в Остенде?"

Все военные отчеты он помнил наизусть.
В 1813 году он вспомнил при случае, что три года назад отправил два эскадрона 20-го конно-егерского полка в Испанию.


Его стихия - работа

Наполеон о своей работе:

"Работа - моя стихия; я создан для нее. Меру моих ног, меру моих глаз я знаю; но меры моей работы я никогда не мог узнать... Я всегда работаю: за обедом, в театре; просыпаюсь ночью, чтобы работать. Я сегодня встал в два часа ночи, сел на диван у камина, чтобы просмотреть военные отчеты, поданные мне накануне вечером. Нашел в них двадцать ошибок и поутру отослал о них замечания министру; тот сейчас исправляет их в своей канцелярии".

Любовь к военным отчетам

К военным отчетам Наполеон вообще питал особую страсть. Не реже двух раз в месяц он просматривал отчеты военного министерства, составленные в виде книжек: номерные, послужные, дивизионные, корпусные, артиллерийские, пехотные, инженерные, рекрутские, иностранных армий, и т. п., и т. д. Читал он их с жадностью:

"В чтении военного отчета я нахожу больше удовольствия, чем молодая девушка в чтении романа".

Иногда он восхищался:

"Этот отчет составлен так хорошо, что читается, как прекрасная поэма!"

Тщательность проверок

Трижды в месяц Наполеону подавали отчеты министерства финансов, которые представляли собой целые книги в одну восьмую листа, наполненные столбцами цифр. Император просматривал их так тщательно, что находил ошибки даже в несколько сантимов.


Свидетельства о работоспособности N

Потрясающую работоспособность Наполеона отмечали все современники. Член Государственного Совета Редерер писал:

"Сила и постоянство внимания - вот что отличает ум Бонапарта. Он может заниматься по восемнадцать часов одной и той же работой или различными, и при этом я никогда не видел, чтобы ум его ослабевал или утрачивал гибкость даже в телесной усталости, в самом крайнем напряжении физических сил, даже в гневе. Я никогда не видел, чтобы одно дело отвлекало его от другого. Не было человека более поглощенного тем, что он делал сейчас".

Ему вторит Прадт:

"Изумительна гибкость его ума, которая позволяет ему переносить мгновенно все свои способности, все свои душевные силы и сосредотачивать их на том, что в данную минуту требует внимания, все равно, мошка этот или слон, отдельный человек или целая армия. Пока он чем-нибудь занят, все остальное для него не существует: это своего рода охота, от которой ничто не может его отвлечь".

Тот же Редерер вспоминал:

"Однажды, во время Консульства, в одном административном совещании, военный министр заснул; несколько других членов едва держались на стульях. Бонапарт воскликнул:

"Ну-ка, просыпайтесь, просыпайтесь, граждане! Только два часа ночи. Надо зарабатывать свое жалованье, которое нам платит французский народ!"

Далее Редерер добавляет:

"За три года [Консульства] он больше управлял, чем короли за сто лет".


После Лейпцига

В 1813 году после разгрома под Лейпцигом Наполеон 2-го ноября выезжает из Майнца, а вечером 3-го выходит из кареты у Тюльерийского дворца. Ноги у него так затекли, что он едва держится, но император наскоро обнимает жену и сына и уходит для работы со своими министрами. Остаток ночи он выслушивает их доклады, отдает распоряжения и отпускает их в шесть утра, но велит министру финансов возвратиться в полдень:

"Захватите, Годэн, отчеты по казначейству, нам нужно над ними поработать вместе как следует".

В эти же дни секретарь Наполеона барон Фейн говорит графу Лавалетту:

"Император ложится в одиннадцать вечера, встает в три утра и работает до ночи, не отдыхая ни минуты. Надо, чтобы это кончилось, иначе он себя доконает, и меня с собою".

Так Бонапарт работал всю свою жизнь.


Хорош и на коне

В 1809 году во время Испанской кампании Наполеон проскакал верхом за пять часов около ста тридцати километров от Вальядолида до Бургоса. Выехал он с многочисленной свитой, но по дороге спутники постепенно отставали от него, так что в Бургос он прискакал почти без свиты.

[Yorik]

Наполеон Бонапарт и падение Директории 18-19 брюмера 1799 года.

8 ноября 1799 года Наполеон Бонапарт, бросивший свою Египетскую армию, прибыл во Францию. На Ближнем Востоке война стала совершенно бесперспективной, а во Франции в мутной воде он мог попытаться половить рыбку. Директория уже полностью исчерпала свой кредит доверия у страны, и генерал Бонапарт надеялся, что сможет добиться успеха в борьбе за власть.

Ему были нужны сообщники в этой борьбе, но пока он мог рассчитывать только на несколько верных ему генералов, а этого было маловато. Поэтому Бонапарт поспешил в Париж.

А там 13 октября Директория под бурные аплодисменты уведомила Совет Пятисот и Совет Старейшин, что генерал Бонапарт вернулся во Францию.

Следует отметить, что у Бонапарта были неплохие шансы в игре против Директории, так как последняя к этому времени уже полностью дискредитировала себя. Над директорами не смеялся только ленивый. Вот лишь несколько зарисовок из того времени.

В Париже идет премьера пьесы "Пещера", и в какой-то момент на сцену выходит четверка воров. Вдруг из зала раздается голос одного из зрителей:

"Но их только четверо! А где же пятый?"

Это был намек на пятерых директоров, их воровство и продажность. Зрительный зал расхохотался, и даже актеры высыпали на сцену и аплодировали находчивому зрителю.

Один галантерейщик нажил в те дни достаточно приличные деньги, выпустив в продажу партию вееров. Что тут необычного? Но дело было в том, что на одной стороне веера были изображены пять свечей: четыре маленькие горящие свечи окружали одну большую. Рисунок сопровождала надпись:

"Да потушите же четыре! И одной достаточно!"

А на другой стороне веера было написано:

"Ведь нужна экономия!"

Стала известной и история про одного гасконца, который написал свои мемуары и посвятил их Совету Пятисот с надписью "мемуары совету 500000". Автору мягко намекнули, что в этой надписи три нуля являются лишними, но автор с притворным возмущением заявил:

"Я никогда не отступаю от истины!"

Это был прямой намек на пять нулей в этом числе.

Такие эпизоды согревали сердце Бонапарту и укрепляли в нем уверенность в благоприятном исходе задуманного. Оставалось разобраться с директорами. Какой-то реальный вес в Директории имели только Сийес и Баррас, а остальные директоры, Гойе, Мулен и Роже-Дюко, были чисто декоративными фигурами.

Сийеса и Роже-Дюко сторонникам Бонапарта удалось привлечь на свою сторону. Им только намекнули на возможность расширения их властных полномочий после устранения Директории. Сийес решил, что именно он будет возглавлять будущее правительство. Бонапарта он не принимал всерьез, считая, что тот будет лишь вооруженной силой при перевороте, и часто говорил:

"Нам нужна лишь шпага!"

Никто не разубеждал Сийеса.
Мулен и Гойе ничего собой не представляли, ничего не понимали в происходящем и не могли помещать Бонапарту.

Оставался Баррас, который не был пока не полностью посвящен в интригу, но он тоже был за устранение Директории. Баррас оказался умнее Сийеса, быстро понял, что у Бонапарта есть все шансы на успех, и только пытался выторговать себе более теплое местечко при новом строе. Что это будет военная диктатура, Баррас нисколько не сомневался.

Осмотревшись в Париже, Бонапарт сразу же понял, что Баррас уже слишком запятнал свое имя, и связываться с ним не стоит. Барраса следовало держать в полном неведении относительно планов Бонапарта вплоть до самого переворота.
Напротив, Сийеса Бонапарт окружил всяческим вниманием. Ведь это был единственный Директор с приличной репутаций, и при перевороте с его помощью можно было придать вид законности своим "мероприятиям".

В эти же дни к Бонапарту присоединились министр иностранных дел Директории Талейран и министр полиции Фуше. Оба оказали Бонапарту весьма ценные услуги при подготовке переворота и рассчитывали сохранить свои посты и при Наполеоне.

Довольно большую финансовую помощь Бонапарту оказывали и французские буржуины, которым нужна была твердая власть в стране.

Большинство участников заговора считали, что с помощью военной силы и умения генерала Бонапарта удастся легко свалить Директорию, но бравый генерал должен был знать свое дело и не лезть в большую политику – не солдатское это дело. А Наполеон никого не спешил убедить в обратном, и тщательно прятал свои коготки.

Обычно этот переворот датируют 18 брюмера (9 ноября) 1799 года, но в этот день переворот только начался, а основные события произошли 10 ноября.

Итак, Директория была расколота, и оставалось лишь дать ей легкий толчок. В Совете Пятисот и Совете Старейшин многие депутаты что-то подозревали, но особенно не тревожились, считая, что дело, как обычно, ограничится лишь кадровыми перестановками.

Рано утром 18 брюмера к дому Бонапарта стали стекаться верные ему генералы и высшие офицеры. Они докладывали о верности подчиненных им частей.
Гарнизон Парижа в то время насчитывал около 7000 человек, и подавляющее большинство из них были вполне лояльны по отношению к генералу Бонапарту.
Оставались еще 1600 членов специальной стражи, которая охраняла директоров и оба совета: Совет Старейшин и Совет Пятисот. Их следовало нейтрализовать или даже привлечь на свою сторону, но заговорщики решили, что те не будут с оружием в руках защищать Директорию.

Собрались генералы Мюрат, Бернадот, Леклер и Макдональд и приглашенные офицеры, которым Бонапарт объявил, что пора "спасать республику". Никто не усомнился в словах генерала. Многие воинские части уже выстраивались на прилегавших к дому Бонапарта улицах. Почти все было готово к перевороту.

Дело было только в Совете Старейшин, который друзья Бонапарта созвали с раннего утра и пытались протащить удобный для действий Бонапарта декрет. Гражданин Корнэ в пышных и весьма путанных фразах объявил Совету о страшном заговоре против республики. Его речь кончилась призывом немедленно вотировать декрет, которым подавление заговора поручается генералу Бонапарту, а для решения этой задачи он назначается командующим всеми вооруженными силами столицы и ее окрестностей. Одновременно заседания Совета Старейшин и Совета Пятисот (а его мнения никто уже и не спрашивал) переносятся из Парижа в Сен-Клу.

Никто не посмел протестовать, и вотированный и подписанный декрет был немедленно доставлен Бонапарту. Так вполне удачно и ожидаемо началось 18 брюмера.
Получив желанный декрет, Бонапарт окружил войсками Тюильрийский дворец, в котором заседал Совет Старейшин, и вошел в сопровождении нескольких офицеров в зал заседаний. Тут произошла первая осечка.

Наполеон никогда не умел выступать публично – для офицера это естественно, но для политика может оказаться решающим фактором в карьере. Однако Бонапарт больше полагался на военную силу, на своих солдат и пушки.

Произнеся несколько несвязных и сумбурных фраз, Бонапарт покинул зал заседаний и вышел к войскам, которые встретили его приветственными криками. Историки легко облагородили этот факт, так что до нас дошли фразы, якобы сказанные Наполеоном:

"Мы хотим республику, основанную на свободе, на равенстве, на священных принципах народного представительства... Мы ее будем иметь, я в этом клянусь".

Сама Директория была ликвидирована легко и быстро, и без всяких там арестов. Ведь Сийес и Роже-Дюко сами участвовали в заговоре, Мулен и Гойе покорно отправились в Сен-Клу вместе с членами двух советов, а Баррас, увидев Талейрана, немедленно подписал свое заявление об отставке и стал частным человеком. На всякий случай, его под конвоем драгун отправили в собственное имение.

Ликвидировать Совет Пятисот и Совет Старейшин было бы так же просто, но Бонапарт хотел соблюсти хотя бы видимость законности, а для этого оба совета должны были самораспуститься, передав всю власть Бонапарту.

Итак, 18 брюмера Директория была ликвидирована, но на следующий день в парижских газетах об этом событии не появилось ни единой строки. Парижскую прессу в тот день гораздо сильнее волновала судьба останков маршала Тюренна.

Первое заседание советов в Сен-Клу было назначено на 1 час дня 19 брюмера (10 ноября), и большинство депутатов предпочло прибыть туда утром. Утром же в Сен-Клу прибыл и генерал Бонапарт в своей коляске. Его сопровождала кавалерия, а пехота расположилась на улицах Сен-Клу еще накануне вечером.

Совета Старейшин Бонапарт не опасался, так как тот еще накануне по-лакейски прогнулся перед ним, но вот Совет Пятисот...

[Yorik]

А в Совете Пятисот накалялись страсти. Во-первых, депутатам была непонятна причина, по которой заседания Совета были перенесены в Сен-Клу. Во-вторых, увидев на улицах города вооруженных солдат Бонапарта, многие депутаты стали догадываться, в чем тут дело, и в зале заседаний начали раздаваться негодующие крики.

Бонапарт со свитой спокойно ожидал в соседнем зале, пока депутаты утвердят представленные им декреты, и вдруг ему стали докладывать, что депутаты называют Бонапарта преступником и разбойником, и даже грозятся объявить генерала вне закона.

Встревоженный Наполеон провел смотр собранным войскам, и остался доволен увиденным. Однако это мероприятие еще более возбудило и без того возмущенных депутатов.

В час дня официально открылись заседания советов, которые совсем не спешили принять предложенные сторонниками Бонапарта декреты. Напротив, страсти накалялись, и даже раболепный совсем недавно Совет Старейшин не спешил уже вотировать незаконные требования Бонапарта. Правда, дальше выкрикивания лозунгов дело не шло, а народных масс, к которым могли бы непосредственно обратиться депутаты, в Сен-Клу не было. Поэтому-то Бонапарт и выбрал это тихое предместье Парижа для заседания советов.

К трем часам дня страсти в советах накалились, а Наполеон устал ждать. В сопровождении нескольких адъютантов он вошел в зал заседания Совета Старейшин, надеясь уломать присутствующих напоминанием о своих прошлых победах и заслугах перед Республикой.

Депутаты встретили появление генерала внезапной гробовой тишиной. Вот здесь-то в очередной раз и сказалось неумение Бонапарта выступать перед аудиторией. Да, он мог выкрикнуть две-три воодушевляющие фразы перед солдатами, но выступать перед депутатами... Этого Бонапарт никогда не умел делать, да и не хотел, поэтому он всегда предпочитал язык пушек.

Речь у Бонапарта не получилась, это был какой-то невразумительный набор слов, среди которых слышались такие стандартные выражения, как "нарушенная конституция", "подземные волнения", "братья по оружию" и пр.
Даже верный Бурьен был вынужден так описать эти минуты:

"Все речи, которые историки представляют как речь Бонапарта перед Советом Старейшин, ими же измышлены: никакой речи не было. Это был разговор с председателем, в котором вопросы последнего были ясными и четкими, ответы Бонапарта — отрывочными и бессвязными… Несколько раз он повторил: „Я хочу сказать вам только это“, и так и не сказал ничего".

Несколько раз председатель просил Бонапарта выражаться яснее, но тот только еще больше начинал путаться в словесных оборотах, состоявших из смутных угроз и невразумительных обещаний.
Среди депутатов стал нарастать ропот, и вдруг один из них спросил:

"А конституция?"

Это простой вопрос окончательно сбил Бонапарта с толку, и он стал бормотать что-то совсем бессвязное и несусветное.

Когда же он выкрикнул:

"Вспомните, что мне сопутствуют боги победы и удачи!" -

Бурьен взял Бонапарта за руку и стал выводить его из зала, приговаривая:

"Уйдите, генерал, вы пошли в разнос".

Казалось, что дело Бонапарта проиграно, если он даже послушный накануне Совет Старейшин не смог повернуть на свою сторону. К Наполеону подошли его сторонники, которые стали посмеиваться над своим неудачливым предводителем. Генерал Ожеро промолвил:

"Ну что, сел в лужу?"

Сийес же только грустно вздохнул:

"Да, дал ты маху!"

А Бонапарту предстояло еще посетить Совет Пятисот. Туда его сопровождали несколько гренадеров и генерал Ожеро. В Оранжерее, где заседал Совет Пятисот, Бонапарт был встречен гневными криками:

"Долой тирана!"

"Да здравствует Республика!"

и

"Немедленно объявить его вне закона!"

Наполеону не дали вымолвить и слова. Несколько человек набросились на него и стали выталкивать из зала, кто-то даже ударил Бонапарта. Ожеро с гренадерами удалось вывести напуганного Наполеона из Оранжереи, где он упал в обморок, а депутаты стали готовиться, чтобы объявить генерала Бонапарта вне закона. Но не успели.

На Совете Пятисот в этот день председательствовал родной брат Наполеона – Люсьен Бонапарт. Когда Люсьен выскочил к потрепанному брату, Мюрат посоветовал ему обратиться к собранным войскам с речью, как председателю Совета Пятисот, и объявить им, что группа "бешеных" депутатов готова посягнуть на жизнь генерала Бонапарта, и надо избавить Совет от них.
Произносить такую речь Люсьен поостерегся, но стал везде распускать слух о том, что жизнь Бонапарта в опасности, и что его чуть не убили.

Вскоре возбужденные солдаты собрались около дворца, и тогда Мюрат скомандовал:

"Отомстим за нашего генерала!" -

и под барабанный бой стал быстро вводить гренадеров во дворец.

В Оранжерее некоторые депутаты предлагали держаться до конца и умереть на своих местах во имя Республики, когда в зал под барабанный бой вбежали вооруженные гренадеры, а Мюрат скомандовал:

"Вышвырните-ка мне всю эту публику вон!"

Как вы думаете, уважаемые читатели, сколько было жертв? Правильно, ни одной. Депутаты как тараканы разбегались в многочисленные двери и даже выпрыгивали в окна, и их никто не преследовал. Потребовалось менее пяти минут, чтобы полностью очистить дворец от всех депутатов. Но тут Бонапарт спохватился и велел отловить несколько человек.

Три десятка перепуганных людей вернули во дворец, где они уже стали готовиться к смерти, но им всего-навсего было предложено вотировать декреты о консульстве и о самороспуске Совета Пятисот, а затем и подписать их. После чего депутаты были отпущены восвояси.

Немного позже в тот же вечер и Совет Старейшин вотировал аналогичные декреты. Тремя консулами были назначены, тьфу ты, черт, конечно же, выбраны граждане Бонапарт, Сийес и Роже-Дюко.

Когда поздно ночью Бонапарт вернулся домой, а за всю долгую дорогу Наполеон не проронил ни слова, он обратился к Бурьену:

"Ну что, Бурьен, много я им наговорил глупостей?"

На что Бурьен ответил:

"Да уж, немало, генерал!"

Ко всему сказанному выше осталось добавить еще только пару слов. 12 декабря была принята новая конституция, по которой верховная исполнительная власть передавалась Первому Консулу, которым был избран генерал Наполеон Бонапарт. Его помощниками стали Второй и Третий консулы – Жан-Жак Камбасерес (1753-1824) и Шарль-Франсуа Лебрен(1739-1824).

Бонапарт сразу же переехал во дворец Тюильри. Войдя в свой новый кабинет, он хлопнул Бурьена по плечу:

"Попасть в Тюильри – это еще не все. Надо удержаться здесь!"

Обойдя новые апартаменты, Наполеон увидел множество изображений фригийских колпаков Республики. Это вызвало недовольство Первого Консула, и он приказал вызванному архитектору Леконту:

"Замажьте все это. Я не желаю глядеть на эту мерзость!"

[Yorik]

Александр и Наполеон
Во время свидания с Наполеоном в Тильзите в июне 1807 года был заключён союз между Францией и Россией. Александр предложил Наполеону, чтобы к их союзу присоединилась и Пруссия (вспомнил о клятве!), но тот уклонился от этого:

"Я часто спал вдвоём, но никогда втроём".

Пруссия, как самостоятельный партнер, была ему не нужна.

Семён Романович Воронцов рекомендовал тем, кто по воле императора подписал Тильзитский договор, совершить въезд в столицу на ослах.

Во время Эрфуртского свидания осенью 1808 года Наполеон стал требовать, чтобы Александр воздействовал на Австрию, заставив её разоружиться. Александр на это не соглашался, и однажды с Наполеоном случился приступ бешенства. Он швырнул на пол свою треуголку и, задыхаясь от злобы, стал топтать её ногами. Александр с улыбкой посмотрел на эту сцену, а потом сказал:

"Вы слишком страстны, а я настойчив: гневом со мною ничего не поделаешь. Будем беседовать и рассуждать или я удалюсь".

Моментально приступ у Наполеона закончился, и он стал удерживать своего собеседника, который уже встал.

В 1807 году за обедом Наполеон сказал князю Н.Г. Волконскому:

"Передайте вашему государю, что я его друг, но чтобы он остерегался тех, которые стараются нас поссорить. Если мы соединимся, мир будет наш. Вселенная подобна этому яблоку, которое я держу в руках. Мы можем разрезать его на две части, и каждый из нас получит половину. Для этого нам только нужно быть согласными, и дело сделано".

Когда Волконский доложил об этом эпизоде с яблоком, Александр улыбнулся:

"Сначала он удовольствуется одной половиной яблока, а там придёт охота взять и другую".

В ноябре 1811 года Наполеон сказал своему духовнику аббату де Прадту:

"Через пять лет я буду властелином всего мира. Остаётся только Россия, но я раздавлю её".

Ну, конечно! Нет ни Испании, в которой он безнадёжно увяз, ни Англии...

Генералу Дерсенну и его гренадёрам Наполеон однажды сказал:

"Говорят, что вы ропщете, что вы хотите вернуться в Париж к вашим любовницам. Не самообольщайтесь. Я продержу вас под ружьём до восьмидесяти лет. Вы родились на бивуаке, тут вы и умрёте".

Наполеон сказал однажды Меттерниху об Александре:

"Наряду с его крупными умственными качествами и умением пленять окружающих, есть в нём нечто такое, что я затрудняюсь определить. Это что-то неуловимое и я могу объяснить его, лишь сказав, что во всём и всегда ему чего-то не хватает".

[Yorik]

Наполеон о власти

писал так:

"Я люблю власть, как художник... как скрипач любит свою скрипку... Я люблю власть, чтобы извлекать из нее звуки, созвучья, гармонии".

Другой путь

Принимая от Лапласа его "Небесную механику" с посвящением, он пишет ученому:

"Вот для меня новый случай пожалеть, что, увлеченный силой обстоятельств, я пошел по иному, столь далекому от науки, пути".

Спокойствие

После провала Египетского похода Бонапарт со спутниками бежит на фрегате "Мюрон" во Францию. Его спутники в смертельной тревоге ожидают с минуты на минуту появления английской эскадры, а генерал Бонапарт в это время спокойно беседует с Бертоллэ и Монжем о различных вопросах физики, химии и математики.
Скорость мысли

Наполеон сам писал очень редко, так как его рука не поспевала за мыслями. Вот почему он всегда диктовал, причем с такой скоростью, что, кажется, разговаривает со своим корреспондентом. Фейн отмечал:

"Ни за что не повторяет раз продиктованного, и прерывать его тоже нельзя... И диктует тоже почти всегда на ходу".

Сточные трубы

Не только во Франции, но и на завоеванных землях Наполеон вел огромные строительные и ирригационные работы. Он писал:

"Надо сделать, сколько я сделал, чтобы понять, как трудно делать людям добро... Я истратил около тридцати миллионов на сточные трубы, и никто мне за это спасибо не скажет".

А огромные ирригационные работы? А строительство дорог и мостов?


О стирке

Однажды в руках императрицыной фрейлины Наполеон увидел бельевую книжку, взял ее, просмотрел и нашел, что стирка стоит слишком дорого. Он начал торговаться о каждой штуке белья и выторговал, сколько считал справедливым.


Оценка занавесей

От новых великолепных занавесей на окнах Тюльерийского дворца Наполеон отрезал золотую кисть и позднее показал ее заведующему дворцовой мебелью:

"Боже меня сохрани заподозрить вашу честность, мой друг, но вас обкрадывают: вы за это заплатили на треть дороже настоящей цены".

Скромность

не была добродетелью Наполеона:

"Тысячелетия пройдут, прежде чем явится человек, подобный мне".

Романтик

Мадам де Ремюза так писала о романтических чертах императора:

"Он любил все, что вызывает мечтательность: Оссиана, полусвет, меланхолическую музыку. Жадно слушал шум ветра, говорил с восторгом о реве волн морских; склонен был верить в привидения и вообще был суеверен. Иногда, вечером, выходя из своего кабинета в салон г-жи Бонапарт, приказывал занавешивать свечи белым газом, и все мы должны были хранить молчание, пока он рассказывал нам истории о привидениях... Или, слушая тихую и медленную музыку, впадал в задумчивость, которой никто из нас не смел нарушить ни одним движением".

Все надоело

Еще во время Египетской кампании Наполеон записывает:

"Люди мне надоели, почести наскучили, сердце иссохло, слава кажется пресной. В двадцать девять лет я все истощил".

Св. Елена

В своих ученических тетрадях юный Бонапарт делает неоконченную выписку из "Современной географии" аббата Лакруа:

"Св. Елена, маленький остров..." ("St. Helene petit isle...")

Далее следует пустая страница, как будто его руку кто-то остановил.

[Yorik]

Наполеон сражается, вып. 5. Египет (окончание)


Ворчалка № 464 от 23.03.2008 г.

В предыдущих выпусках Ворчалок я поторопился рассказать о падении Директории, как-то упустив из виду, что Наполеон оставался еще в Каире по нашей хронологии. Придется исправить это упущение, поэтому я предлагаю вам, уважаемые читатели, вернуться в Африку, в Египет.

Итак, 24 июля 1798 года армия Наполеона вошла в Каир, и он стал в спокойной обстановке обдумывать возможные пути завоевания Индии. Этим приятным делом он занимался целых тринадцать дней.
А 7 августа Наполеон получил ужасную весть о том, что Нельсон обнаружил, наконец, французскую эскадру у Абукира и в сражении 1-2 августа полностью уничтожил ее. Адмирал Брюэс погиб в этом бою.
У Наполеона больше не было флота и, таким образом, французская армия оказалась в ловушке.

На людях он еще держался и даже ободрял своих соратников:

"У нас больше нет флота. Нам остается только погибнуть или выйти отсюда великими, как древние!"

Армия, конечно, уже не слишком верила в своего полководца, он сам тоже прекрасно понимал всю тяжесть их положения и, оставаясь в одиночестве, хватался за голову:

"Брюэс, несчастный, что ты со мной сделал!"

Об Индии теперь не могло быть и речи. Стоял вопрос о спасении армии, и решить эту задачу можно было только повторив обратный путь крестоносцев. На этом пути их ждала вся мощь Оттоманской империи, хоть и клонившейся к упадку, но все еще достаточно грозной.

Некоторое время Наполеон грезил химерами о возможном походе на Индию, о вербовке армии на Востоке и победоносном возвращении через Константинополь в Европу, но действительность быстро отрезвила его.

В армии зрело недовольство создавшимся положением, а в штабе даже составился заговор. Предполагалось схватить Наполеона, доставить его в Александрию и заставить вести переговоры с англичанами о мире. Заговорщики хотели ценой уступки Египта англичанам получить свободный пропуск домой.

Заговор был раскрыт, но ситуация встревожила Наполеона, так как в бездействующей армии могли родиться и не такие планы. Он решил вначале прорываться на Дамаск через Палестину, а там уже принимать решение по ситуации.

10 февраля 1799 года армия Наполеона двинулась через Синайскую пустыню и 25 февраля достигла Газы. Здесь у французов особых проблем не было.
6 марта французы захватили Яффу, где они расстреляли две тысячи пленных.

17 марта французы оказались у стен старинной крепости Сен-Жан-д’Акр в 700 километрах от Каира. Крепость представлялась Наполеону легкой добычей, но именно здесь Наполеона ожидало очень большое разочарование. Первый штурм осажденные на удивление легко отбили, и французам пришлось перейти к регулярной осаде. Они рыли траншеи, придвигаясь к стенам крепости, и несли потери при каждой вылазке. Не меньшие потери несли французы и от болезней, а крепость держалась.

Нельзя сказать, что французы все это время были совершенно отрезаны от родины. Нет, отдельным кораблям удавалось прорваться и доставить корреспонденцию и некоторое количество боеприпасов, но о регулярном снабжении армии не было и речи. Тем более не мог подниматься вопрос о присылке подкрепления – англичане не пропустили бы новую французскую армию в Египет. Да и не было у французов теперь достаточного количества кораблей для решения подобной задачи. Я уж не говорю о нежелании Директории оказывать какую-либо помощь Наполеону.

Итак, французы несли огромные потери у стен крепости, но добил их коммодор Сидни Смит появившийся у Сен-Жан-д’Акра и перехвативший французский корабль с пушками. Этот успех позволил Смиту усилить крепость значительным количеством орудий, а на помощь осажденным придвинулось еще двадцать тысяч солдат.

Наполеон понял, что в сложившихся обстоятельствах дальнейшая осада крепости стала не только бессмысленной, но и самоубийственной, и 20 мая он снял осаду. В Каир под палящими лучами солнца возвращалась разбитая армия, у которой уже не было надежд даже на успешное возвращение на родину, а не то, что на победу.

Правда, на Св. Елене Наполеон продолжал хорохориться:

"Песчинка остановила мою судьбу. Если бы Акр был взят, французская армия кинулась бы на Дамаск и Алеппо и в одно мгновение была бы на Евфрате. Шестьсот тысяч друзов-христиан присоединились бы к нам, и как знать, что бы из этого вышло? Я дошел бы до Константинополя, до Индии... я изменил бы лицо мира!"

Но это была лишь попытка оправдать свои неудачи задним числом. В действительности, авантюрный поход в Египет окончился сокрушительным поражением. Это была первая крупная неудача Наполеона, про которую вскоре все забыли, ослепленные блеском его новых побед. Колокольчик судьбы уже предостерегающе прозвенел, однако его мало кто услышал.

Тяготы обратного пути Бонапарт разделял вместе со своими солдатами. Почти все 700 километров он прошел пешком, отдав всех своих лошадей на нужды раненых и больных. Время от времени он навещал раненых и даже чумных больных, и ободрял всех.

Это был очень тяжелый поход, но 15 июня французы вернулись в Каир. Турки попытались развить свой успех и высадили восемнадцатитысячный десант близ Абукира, но 25 июля Наполеон разгромил турок и сбросил остатки десанта в море. Это был последний успех французов в этой кампании.

В Каире же Наполеон, наконец, смог получить достоверные известия о положении во Франции. Ситуация на родине складывалась просто катастрофическая: Рейнская армия была разбита, Итальянская армия – тоже, и его Италия была потеряна. В самой стране полыхали мятежи. Франция совершенно неожиданно оказалась на краю гибели.

Большинство историков оправдывают бегство Наполеона из Египта, рассказывая нам о том, что полководец сделал тяжелый выбор и предпочел бросить свою армию, но спасти Францию. Можете верить этим историкам, уважаемые читатели, можете по-другому оценивать поступок Бонапарта. Я же буду просто излагать факты.

19 августа Наполеон тайно выехал из Каира в Александрию и велел контр-адмиралу Гантому подготовить два уцелевших фрегата, "Мьюрон" и "Каррер", к возвращению во Францию.

23 августа Наполеон подписал следующую декларацию:

"Солдаты! Вести из Европы принуждают меня покинуть Египет. Я оставляю командование армией генералу Клеберу. Армия скоро будет иметь вести обо мне; я больше ничего не могу сказать. Тяжело мне покидать солдат, к которым я больше всего привязан, но мое отсутствие продлится недолго".

Бонапарт явно лукавил, так как прекрасно осознавал, что больше никогда не вернется к этой армии.

Уже в ночь на 24 августа он погрузился на "Мьюрон", и оба фрегата взяли курс на Францию. Теперь уже коммодор Сидни Смит пытался перехватить корабли французов, но переменчивые ветры Средиземноморья отнесли корабли с Наполеоном к таким глухим берегам Африки, у которых англичане даже и не думали их искать.

Удача снова, как оказалось, сопутствовала кораблям Наполеона: течения, ветры или штили – все было на его стороне. 19 сентября корабли вошли в пролив между мысом Бон и Сицилией, где их сторожил английский крейсер. Но уже наступили сумерки, и англичане их не заметили, а французы прекрасно рассмотрели огни англичан. Когда же наступило утро, французов уже не было видно.

Потом ветры развели эскадру англичан и французские фрегаты в разные стороны, позволив Наполеону прибыть в Аяччо. 7 октября с попутным ветром "Мьюрон" пошел на Тулон, но в сорока километрах от гавани их заметила, наконец, английская эскадра и пустилась в погоню. Дальнейший ход событий описал генерал Мармон, плывший вместе с Бонапартом:

"Солнце заходило, и враг был против солнца. Мы видели врага ясно, а сами, в вечернем тумане, были ему почти невидимы. Он не мог судить о положении наших парусов. Только это нас и спасло. Минута была роковая. Гантом предложил Бонапарту вернуться на Корсику, но тот, после минутного раздумья, решил предаться судьбе, только изменив направление – на Сен-Рафаэль-Фрежюс. Англичане, думая, что два наших фрегата вышли из Тулона, погнались за нами в открытое море, в то время как мы шли прямо к берегу".

Утром 9 октября Бонапарт высадился во Фрежюсе и в тот же вечер выехал в Париж.

[Yorik]

Наполеон на войне и в бою

Перед началом каждой большой кампании или сражения Наполеон ничком лежал на полу, на огромной разостланной карте, утыканной булавками с восковыми разноцветными головками, отмечающими действительные и предполагаемые диспозиции своих и чужих войск. Он обдумывал порядок перемещения своих войск и возможные действия противника, и старался рассчитать все с математической точностью:

"Сила армии, подобно количеству движения в механике, измеряется массой, помноженной на скорость; быстрота маршей увеличивает храбрость войск и возможность победы".

О себе Наполеон писал:

"Нет человека трусливее меня при обдумывании военного плана: я преувеличиваю все опасности… испытываю самую мучительную тревогу, что, впрочем, не мешает мне казаться очень спокойным перед окружающими. Я тогда, как женщина в родах. Но только что я принял решение, я все забываю, кроме того, что может мне дать успех".

Берто цитирует Наполеона:

"Горе вождю, который приходит на поле сражения с готовой системой".

Его дополняет Гурго:

"Великое искусство сражений заключается в том, чтобы во время действия изменять свою операционную линию; это моя идея, совсем новая".

И его планы всегда были гибкими и изменчивыми.

Во время всех сражений Наполеон внимательно следил за ходом дел, чтобы оперативно отреагировать на любое изменение ситуации. Стендаль писал о нем:

"В самых великих боях вокруг Наполеона царствовало глубокое молчание: если бы не более или менее отдаленный гул орудий, слышно было бы жужжание осы; люди не смели и кашлянуть".

Наполеон чувствовал свою неуязвимость, и как бы играл со смертью. В битве под Эсслингом он долго стоял на самой линии огня вместе с маршалом Бертье. Наконец, маршал не выдержал:

"Если ваше величество не уйдет отсюда, я велю гренадерам увести его насильно!"

В сражении под Арсисом император лично строил гвардию в боевой порядок, а вокруг непрерывно разрывались снаряды. Один из них упал перед самым фронтом колонны, и ее линия колыхнулась.
Наполеон захотел преподать им урок. Он шпорами заставил свою лошадь подойти к дымящейся бомбе и остановил ее над нею. Бомба взорвалась, лошадь упала с развороченным брюхом вместе со всадником, и все исчезло в клубах дыма, из которого тут же появился невредимый император. Он пересел на другую лошадь и поскакал к следующим батальонам.

Перед конвоем австрийских раненых Наполеон останавливает свиту и снимает почтительно шляпу:

"Честь и слава несчастным героям!"

Совсем юного графа Апраксина, плачущего мальчика, попавшего в плен под Аустерлицем, Наполеон утешает:

"Успокойтесь, молодой человек, и знайте, что нет стыда быть побежденным французами!"

На Святой Елене Наполеон говорит:

"Дорого я заплатил за мое романтическое и рыцарское мнение о вас - англичанах".

А еще ранее во время Шатильонского конгресса 1814 года Наполеон жаловался Коленкуру:

"Эти люди не хотят со мной разговаривать. Роли наши переменились... Они забыли, как я поступил с ними в Тильзите... Великодушие мое оказалось глупостью... Школьник был бы хитрее моего".

В ночь перед сражением под Йеной Наполеон один вышел к линии аванпостов, чтобы осмотреть дорогу, прорубаемую в Ландграфенбергских лесах для подвоза артиллерии. Ночь была очень темной, император о чем-то задумался и не услышал оклика часового:

"Кто идет?"

Часовой взял на прицел, но задумавшийся император продолжал идти. Часовой выстрелил, и пуля просвистела возле императора, который сразу же упал ничком. И вовремя. Вся цепь часовых дала по нему залп, и множество пуль пролетело над его головой. Переждав этот огонь, император подошел к ближайшему посту и назвал себя.

[Yorik]

Последние штрихи

В 1810 году сразу же после бракосочетания Наполеона с Марией-Луизой в Компьенском дворце был организован большой прием, на котором присутствовали все высшие сановники империи, маршалы, министры, послы, короли, князья и т. п. Наполеон вышел из игорной залы в гостиную, и вся огромная свита поспешно двинулась за ним. Генерал Тьебо вспоминал:

"Дойдя до середины комнаты, император остановился, скрестил руки на груди, уставился глазами в пол, шагов на шесть перед собой, и так застыл, не двигаясь. Все тоже остановились, окружив его большим кругом, и замерли в глубоком молчании, не смея даже взглянуть друг на друга. Но потом, мало-помалу, начали переглядываться, в недоумении, ожидая, чем это кончится".

Так прошло около восьми минут, недоумение возрастало, никто не понимал, что это значит. Наконец, маршал Массена, стоявший в первом ряду, подошел к нему потихоньку, как бы крадучись, и что-то сказал ему так тихо, что никто не расслышал. Тьебо продолжает:

"Но, только что он это сделал, император, все еще не поднимая глаз и не двигаясь, отчеканил:

"А вам какое дело?"

И оробелый маршал, патриарх военной славы, победитель Суворова, "возлюбленный сын Победы", вернулся на свое место, почтительно пятясь. А Наполеон продолжал стоять не двигаясь. Наконец, как бы пробуждаясь ото сна, поднял голову, рознял скрещенные руки, обвел всех испытующим взором, повернулся молча, и пошел назад в игорную залу. Здесь, проходя мимо императрицы, сказал ей сухо:

"Пойдемте!" -

и вошел с ней во внутренние покои.
Все это я вижу, как сейчас, но до сих пор не могу понять, что это было... Никогда я не чувствовал себя таким оскорбленным; деспот в Наполеоне никогда не являлся мне с большим бесстыдством и наглостью".

Перед самым Аустерлицем Наполеон так глубоко заснул, что его с трудом разбудили.

В самом разгаре сражения под Ваграмом Наполеон велел разостлать прямо на голой земле медвежью шкуру, ложится на нее и глубоко засыпает. Он спит минут двадцать, а, проснувшись, продолжает отдавать распоряжения, как будто и не спал вовсе.

Во время страшной эвакуации из-под Лейпцига, когда все рушится, Наполеон спокойно проспал в кресле два часа. Его разбудил только взрыв моста на Эльстере, которым отступление было отрезано, и армия погублена.

Перед Русской кампанией Наполеон беседует с Сегюром:

"Вы боитесь, что меня убьют на войне? Так же пугали меня Жоржем во время заговоров. Этот негодяй будто бы всюду ходит за мной по пятам и хочет меня застрелить. Но самое большее, что он мог сделать, это убить моего адъютанта. А меня убить тогда было невозможно. Разве я исполнил волю Судьбы? Я чувствую, как что-то толкает меня к цели, которой я и сам не знаю. Только что я достигну ее и буду бесполезен, атома будет довольно, чтобы меня уничтожить; но до того все человеческие усилия ничего со мной не сделают, - все равно, в Париже или в армии. Когда же наступит мой час, - лихорадка, падение с лошади, во время охоты, убьет меня не хуже, чем людей снаряд: наши дни на небесах написаны".

Перед самым началом похода на Россию Наполеон уже что-то предчувствовал. Сегюр пишет:

"Целыми часами, лежа на софе, он погружен был в глубокую задумчивость; вдруг вскакивал с криком:

"Кто меня зовет?" -

и начинал ходить по комнате взад и вперед, бормоча:

"Нет, рано еще, не готово... надо отложить года на три..."

Но не отложил, не мог...

20 июня 1792 года Наполеон видит, как несколько тысяч плохо вооруженных людей приступом берут Тюльерийский дворец. Затем в амбразуре одного из окон он видит Людовика XVI, наряженного в красный колпак. Наполеон побледнел:

"Как могли их допустить? Надо бы смести картечью сотни три-четыре, а остальные разбежались бы!"

Наполеон говорил о себе:

"Я не люблю ни женщин, ни карт, я ничего не люблю, я существо совершенно политическое".