19 ответов в теме

[Yorik]

Предисловие
Границы Позднего средневековья принято обозначать от середины XIV до конца XV веков. Предлагаемый вашему вниманию цикл выпусков о жизни Западной Европы состоит из ряда коротких заметок, сюжетов или анекдотов, которые не всегда жестко связаны между собой, но помогают лучше проникнуть в ту эпоху из-за разнообразия охватываемых тем. Многие фрагменты так и просились в рубрику "Исторические анекдоты", но мне было жалко дробить накопленный материал. К некоторым темам и сюжетам я, возможно, буду возвращаться. В некоторых случаях приводимые сюжеты выходят за очерченные временные рамки, но ведь жизнь людей и цивилизаций в большинстве случаев невозможно четко разграничить во времени. Итак: Европа, лет так, примерно, шестьсот назад. Начинаем... с колоколов.

Колокола
постоянно присутствовали в жизни средневекового города. Их звон возвещал радость и печаль, покой и тревогу, предупреждал об опасности и созывал народ. Каждый житель хорошо разбирался в значении того или иного звона - ведь от этого могла зависеть благополучие и сама жизнь горожанина. Каждый колокол имел свое имя: Роланд, Толстуха Жаклин и т.п., а на колокольне церкви Богоматери в Антверпене висел набатный колокол, отлитый в 1319 году и прозванный "Orrida", т.е. страшный (от horrida).
Колокола звучали почти все время, но внимание горожанина к их звукам совсем не притуплялось. Так опытный водитель всегда слышит звук двигателя своего автомобиля и по его нюансам способен определить его неисправность.
Нам даже трудно представить себе ту степень возбуждения и напряжения, охватывавшую, например, парижан, когда все церкви и монастыри города били в колокола с утра до вечера, и даже ночью, по случаю избрания папы, который был должен положить конец Великой схизме, или в честь примирения арманьяков и бургиньонов в 1435 году.
В Абвилле советники магистрата повелели бить в колокола посреди ночи, после того как прибыл гонец от графа Шароле [он более известен под своим несколько более поздним именем как герцог Бургундии Карл Смелый (1433-1477)], с просьбой молиться о выздоровлении его отца. Перепуганные горожане устремились в церкви, где они ставили сотни свечей и, опустившись на колени или распростершись ниц, в слезах, оставались так на всю ночь. Колокола же звонили непрестанно.

А процессии!
В трудные времена, а их было немало, шествия сменяли друг друга день за днем, неделя за неделей. Все они представляли собой очень волнующее зрелище для горожан и стекавшихся из окрестных деревень крестьян.
Когда в 1412 году французский король Карл VI развернул орифламму и вместе с бургундским герцогом Иоанном Бесстрашным выступил против арманьяков, которые вступили в союз с англичанами, в Париже было принято решение о проведении ежедневных процессий во все то время, пока король находится во враждебных землях. Эти процессии продолжались с конца мая до конца июля. В них участвовали сменявшие друг друга ордена, гильдии и корпорации. Каждая процессия избирала свой собственный маршрут и несла свои особые реликвии. Современник писал о них, как о

"прежалостливых шествиях, печальнее которых не узришь на веку своем".

В эти дни люди постились, и все шли босиком, невзирая на погоду - от последнего бедняка до членов городского парламента. Многие участники шествия несли факелы или свечи, и среди них всегда было много детей. Издалека и тоже босиком приходило множество крестьян. Люди или шли сами, или смотрели на идущих

"с великим плачем, с великой скорбью, с великим благоговением".

Орифламма
(от латинского aurea flamma - золотое пламя) первоначально представляла собой алое знамя, которое послал папа Лев III Карлу Великому перед коронацией его императорской короной возобновленной Римской империи.
С конца Х века Капетинги стали называть орифламмой свое родовое знамя, а именно стяг Святого Дионисия, бывшего патроном Галлии. Это было раздвоенное белое полотнище с тремя золотыми лилиями и зелеными кистями.
С 1096 года орифламма приняла вид раздвоенного красного стяга и стала священным знаменем французского королевства. Она разворачивалась перед войском в том случае, когда велась война против врагов христианства или всего королевства и во главе похода стоял сам король.
Но вот в 1382 году накануне битвы при Роозебеке французы испытывают сомнения, разворачивать или нет перед своими войсками орифламму против фламандских повстанцев. Это было время Великой Схизмы, и решение было найдено быстро и просто: раз фламандцы являются сторонниками папы Урбана VI, следовательно они неверные.
Отступление в сторону:
герцог Иоанн Бургундский в 1408 году захватил Льеж и после этого получил прозвище Бесстрашный.
Помимо этих шествий жизнь города расцвечивали торжественные выезды или выходы блистательных вельмож. Они сопровождались многочисленной свитой и охраной и обставлялись со всей доступной тогда искусностью и роскошью. Полюбоваться на них сбегались огромные толпы горожан.

Казни!
Частые казни были неотъемлемой составляющей частью жизни любого средневекового города и собирали едва ли не самую большую аудиторию, особенно, если казнили какого-нибудь знатного человека. Но это было не просто жестокое зрелище, а зрелище с нравоучением. Часто для особо ужасных преступлений изобретали и не менее ужасные способы казни.
Когда в Брюсселе казнили молодого поджигателя и убийцу, его приковали цепью к кольцу, надетому на шест, вокруг которого пылали связки хвороста и соломы. Виновник "торжества" обратился к зрителям с речью и

"столь умягчил их сердца, что проливали все слезы из сострадания... Он поставил в пример кончину свою, как прекраснейшую из дотоле кем-либо виденных".

Слезы зрителей вообще часто лились у зрителей казней по поводу поведения жертв и их палачей.
В 1411 году в Париже во время бургиньонского террора казнили арманьяка мессира Мансара дю Буа. Тот не только от всего сердца даровал прощение своему палачу. О чем тот просил его согласно с обычаем, но и пожелал обменяться с ним поцелуем.

"И были там толпы народу, и все почти плакали слезами горькими".

Если же казнили очень важного человека, то для усиления эффекта знаки высокого достоинства сопровождали осужденного во все время скорбного шествия. Народ же получал удовлетворение от свершения неумолимого правосудия и получал еще один урок бренности земного величия.
Когда казнили королевского мажордома Жана де Монтегю, которого люто ненавидел Иоанн Бесстрашный, то осужденный высоко восседал в повозке, которая медленно двигалась за двумя трубачами. Он был облачен в пышное платье соответствующее его высокому положению: упланд (это распашная парадная одежда знати и богатых горожан с обязательной опояской, иногда с меховым шалевидным воротником, с рукавами, сверху узкими, а книзу сильно расширенными), ниспадавший на плечи капюшон, наполовину красные и наполовину белые панталоны и башмаки с золотыми шпорами.
На этих шпорах его обезглавленное тело и болталось потом на виселице.
В 1416 году арманьяки провезли богатого каноника Никола д'Оржемона через весь Париж в телеге для мусора, но облаченного в просторный лиловый плащ с капюшоном. Он должен был увидеть, как обезглавили двух его товарищей, прежде чем его самого приговорили к пожизненному заключению

"на хлебе скорби и воде печали".

Когда метр Одар де Бюсси позволил себе отказаться от покупки места в городском парламенте, на чем настаивал король Людовик XI, то от мести последнего его не спасла даже наступившая вскоре смерть. Король не успел покарать ослушника при жизни, но приказал вырыть его тело из могилы и его отрубленную голову выставил на рыночной площади Эдена. Голова была покрыта алым капюшоном, отороченным мехом,

"как носил, по обычаю, советник парламента",

и сопровождалась соответствующей случаю стихотворной эпитафией.

Невозможно обойти здесь и похороны знатных лиц, которые часто становились выражением всеобщей скорби. Вот как хронист описывает похороны французского короля Карла VII. Народ был вне себя от избытка чувств при виде кортежа, в котором участвовали все придворные

"облаченные в одеяния скорби, зрелище каковых вызывало горькую жалость; видя же истую скорбь и горе означенного их господина кончины ради, проливали все слезы многие, и стенания раздавались по всему этому граду".

Шесть пажей короля следовали верхом на лошадях, покрытых с головы до ног черным бархатом.

"И единому только Богу ведомо, сколь горько и жалостно скорбели они о своем господине!"

Растроганные же горожане указывали на одного из оруженосцев, который уже четвертый день не прикасался ни к еде, ни к питью.

[Yorik]

Проповедники, слёзы, анекдоты

В те времена не было ни газет, ни радио, ни телевидения. Книги, особенно до изобретения книгопечатания, были доступны очень ограниченному кругу образованных людей. Все это заменяло Слово. Да, обычное устное слово, чаще всего в виде проповедей. Мы теперь и представить себе не можем, какое мощное воздействие на людей средневековья оказывали обычные проповеди, я уж не говорю о странствующих проповедниках, которые часто вызывали эффект массовой истерии.

В 1429 году в Париже в течение десяти дней проповедовал брат Ришар, тот самый, которому позволили быть в качестве исповедника рядом с Жанной д'Арк. Он начинал свои проповеди в пять утра и заканчивал между десятью и одиннадцатью часами. Проповеди происходили большей частью на кладбище Невинноубиенных младенцев в галерее со знаменитыми изображениями Пляски Смерти (были написаны на деревянных панелях и уничтожены в конце 17-го века в ходе религиозных войн), что еще более усиливало впечатление от его проповедей. Когда, закончив десятую проповедь, он возвестил, что это последняя, так как он не получил разрешения на дальнейшие,

"все, и стар, и млад, возрыдали столь горько и жалостно, словно сошлись они предать земле друзей своих лучших и его самого вместе с ними".

Когда же брат Ришар окончательно покидал Париж, люди в надежде, что он произнесет еще одну проповедь в Сен-Дени в воскресенье, двинулись туда толпами еще в субботу под вечер, чтобы захватить себе местечко, а всего их было около шести тысяч, и пробыли там целую ночь под открытым небом.

Но вот горожане, которые еще были сторонниками бургиньонов, узнают, что этот брат Ришар был арманьяком, который тайно пытался их всех склонить на свою сторону. Немедленно именем Господа и всех святых Ришар был проклят, а оловянные денежки с именем Христа, которые он раздавал, на шляпах горожан были заменены андреевским крестом, символом бургиньонов. Брат Ришар решительно выступал против азартных игр, и "назло ему" происходит активное возобновление разнообразных игр.


Слезы,
как вы увидите чуть позже, играли очень большую роль в жизни ЛЮБОГО средневекового человека: рыдания считались возвышенными и прекрасными.

Доминиканец Винсент Феррер, позднее причисленный к лику святых, путешествовал в сопровождении многочисленных приверженцев, которые каждый вечер после захода солнца устраивали процессии с самобичеванием и песнопениями. В каждом городе к нему присоединялись все новые люди. Навстречу ему из разных городов, где он собирался прочесть проповедь, спешили не только простолюдины, но и члены магистрата, клирики, даже прелаты и епископы, чтобы приветствовать его хвалебными гимнами. Феррер тщательно заботился о том, чтобы все, кто за им следуют, были обеспечены ночлегом и пропитанием, и самым безупречных из них он назначал квартирмейстерами. Его сопровождало множество священников из разных орденов, которые помогали ему служить мессы и исповедовать.
Феррера сопровождали и нотариусы, чтобы прямо на месте оформлять акты о прекращении вражды и споров, которые он улаживал прямо на месте. Так в испанском городе Ориуэла он заключил 123 акта о прекращении вражды, причем в 67 случаях речь шла об убийствах.
Места проповедей приходилось обносить деревянной оградой, чтобы оградить Феррера от напора желавших поцеловать ему руку или край одежды. Ремесленники прекращали работу во время его проповедей. Обильно во время проповедей Феррера лились и слезы, а когда он говорил о Страшном суде, о Преисподней или о Страстях Христовых, все плакали столь обильно, что проповеднику приходилось делать длительные паузы, пока не прекращались рыдания. Грешники на глазах у всех бросались на землю и с горькими слезами каялись в своих тягчайших грехах.

Когда в 1485 году Оливье Майяр произносил свои проповеди в Орлеане, на крыши домов взбиралось столько народу, что кровельщик представил впоследствии магистрату счет за 64 дня работы.

Не обходилось в таком деле и без проходимцев. Так некий брат Фома выдавал себя за кармелита (позднее он был изобличен, как обманщик) и проповедовал в 1428 году во Фландрии и Северной Франции. Его торжественно приветствовали магистраты городов, люди благородного звания вели на поводу его мула, а многие - хронист Монстреле называет их поименно - покидали свой дом и семью и следовали за ним повсюду. Именитые горожане украшали воздвигнутую для него кафедру самыми дорогими коврами, какие только можно было купить.

Помимо тем Крестных мук и Страшного Суда наиболее сильное впечатление на народ производило обличение проповедниками роскоши и мирской суеты. А брат Фома не только осуждал пышность и великолепие, но и с большим рвением обвинял в этом духовенство и знать.
Если на его проповедях появлялись женщины в энненах (женский головной убор в виде длинного конуса), то брат Фома громкими криками подстрекал мальчишек, обещая им отпущение грехов, чтобы те их сбивали, так что знатные дамы должны были носить низкие белые чепцы. Правда, как только проповедник покидал город, дамы опять щеголяли в своих разнообразных энненах.


Эннены
вы могли видеть на головах знатных дам на различных картинах. Это были высокие конусообразные шапки длинной до 70 сантиметров, изготовленные из дорогих тканей и украшенные драгоценностями.
Было множество разновидностей энненов:
"рогатый" эннен облегал прическу валиками из волос, так что в фас она казалась имеющей рожки;
"двойная сахарная голова" имела раздвоенный конус;
"парус" имел прикрепленный к верхушке эннена покрывало.
Все зависело от фантазии мастеров, дам и моды.

Проповедники часто предпринимали "сожжения сует", что нашло свое крайнее воплощение в деятельности Савонаролы, когда во Флоренции были уничтожены многие бесценные произведения искусства и книги.
Обычно же дело ограничивалось такими вещами, как карты, кости, ларцы, украшения, которые мужчины и женщины послушно тащили из своих домов. Такое сожжение становилось торжественной церемонией, закреплявшей, сопровождаемое раскаянием, отвержение тщеславия и мирских удовольствий.

Слезы в Средние века лились не только при виде скорби. Как я уже говорил, рыдания считались возвышенными и прекрасными, поэтому на любой светской церемонии лились потоки слез.
Посол короля Франции обращаясь с куртуазной речью к герцогу Филиппу Доброму неоднократно разражается слезами.
Все громко плачут при виде дофина Франциска на встрече королей Генриха VIII Английского и Франциска I в Ардре в 1520 году.

Людовик XI, будучи дофином, поссорился со своим отцом Карлом VII и бежал в Бургундию к Филиппу Доброму. При бургундском дворе он добросовестно играл роль блудного сына, часто всхлипывал и заливался слезами. В Париж, однако, он вернулся только после смерти своего отца.

Сюжеты о ссоре знатных лиц за игрой в шахматы восходят еще к временам Карла Великого. Тогда распря между Карлом Великим и Ожье Датчанином началась из-за того, что два принца поссорились за игрой в шахматы и Карл, внебрачный сын Ожье, ударил Пипина, сына императора.

Демонстрация богатства правителей также играла огромную роль в средневековой жизни. Я имею в виду не только пышность выездов и приемов.
В 1456 году во время празднеств в Гааге по случаю вступления Филиппом Добрым во владение Утрехтским епископством, он с целью произвести впечатление на голландцев и фризов велел выставить в покоях замка драгоценную посуду стоимостью тридцать тысяч марок серебром и два сундучка, в которых находилось двести тысяч золотых крон. Каждый мог придти и посмотреть на эти сокровища или попытаться поднять сундучок.
Без такой демонстрации богатства подданные могли бы подумать, что у герцога не хватит средств, чтобы вступить во владение новыми землями. Это был простой, доходчивый и понятный населению язык.

Когда Филипп Добрый поссорился со своим сыном, будущим герцогом Карлом Смелым, он вскочил на коня, тайно покинул Брюссель и всю ночь блуждал по лесу. Когда он вернулся, рыцарю Филиппу По поручили успокоить герцога, и он находит подходящие слова:

"Добрый день, монсеньер! Что это? Уж не мнится ли Вам, что Вы король Артур или мессир Ланселот?"

Когда лекари предписали герцогу обрить голову, он пожелал, чтобы вся знать сделала то же самое, и велел Петеру фон Хагенбаху тотчас же стричь любого дворянина, если он увидит его с прической.

Во время Великой Схизмы одним из претендентов на папский престол был арагонец Педро де Луна, обосновавшийся в Авиньоне под именем Бенедикта XIII. Во Франции его обычно называли "le Pappe de la Lune", т.е. "Лунным папой" или папой-лунатиком.

Этот папа всю свою жизнь провел в борьбе и упрямо отказывался отречься от папской тиары. В 1408 году ему отказала в поддержке Франция. В 1409 году его низложил Пизанский собор. В 1417 году его вторично низложил Констанцский собор. Наконец, в 1418 году его перестали поддерживать и испанские государства, но до самой своей смерти в 1424 году на девяностом году жизни он вел себя так, как будто был единственным папой.
Он продолжал жить в укрепленном замке близ Валенсии, его курия состояла из четырех кардиналов весьма преклонного возраста, а паствой были несколько сотен окрестных крестьян.
Со своих кардиналов он взял клятву, впоследствии ими нарушенную, что после его смерти они преемника ему выберут из своей среды и не признают никого иного главой церкви.

Юный король Франции Карл VI захотел посмотреть на торжественный въезд своей невесты Изабеллы Баварской. Вместе со своим другом они сменили придворные платья на обычные, сели вдвоем на одну лошадь и отправились глазеть на торжественную церемонию. Городская стража, оттесняя толпы зрителей, не жалела ударов, так что досталось и королю, которого ретивые служители порядка не узнали в обычной одежде.

[Yorik]

Партийная борьба, казни, анекдоты

Как-то Филипп Добрый решил женить одного из своих лучников на дочери богатого лилльского пивовара. Отец девушки воспротивился этому и обратился с жалобой в Парижский парламент. Конечно, жалобы на вассалов короны следовало подавать именно туда, но ведь герцог был одним из двенадцати пэров королевства, (сам король был только первым из них), и он подлежал только суду пэров.Все это привело герцога в такую ярость, что он бросает все важные государственные дела в Голландии, пренебрегает святостью Страстной недели и предпринимает опасное морское путешествие из Роттердама в Слейс, для того чтобы уладить это дело удовлетворительным способом.Отец девушки заболевает от горя, когда его труды не увенчались успехом. Герцог возвратил дочь лишь матери, бросившейся ему в ноги, однако свое прощение он дает с насмешками и оскорблениями. У придворного хрониста Шателлена для оскорбленного отца не находится никаких других слов, кроме как

"этот взбунтовавшийся деревенщина-пивовар: и к тому же еще презренный мужик".

Филипп Добрый, злоупотребляя своей герцогской властью, любил женить своих лучников, принадлежавших к самой захудалой знати, или слуг на богатых вдовах или дочерях буржуа. Зная об этом, родители старались выдать своих дочерей замуж как можно раньше, чтобы избежать подобного сватовства. Одна женщина, овдовев, вышла замуж уже через два дня после похорон своего мужа.


В 1427 году в Париже появилась группа цыган, представившихся кающимися грешниками:

"герцог, да граф, да с ними человек десять, все конные".

Остальные цыгане числом около 120 ожидали за городской стеной. По их словам, они прибыли из Египта; в наказание за отступничество от христианской веры они должны были по приказу папы скитаться в течение семи лет и ни разу за это время не спать в постели. Вначале их, якобы, было 1200 человек, но их король, их королева и многие прочие умерли за время их странствий. Тогда папа, якобы, смягчил наказание и повелел каждому епископу и аббату выдавать им по десять турских ливров. Насчет епископов и аббатов ничего достоверно неизвестно, но легковерные парижане толпами стекались, чтобы поглазеть на этот чужеземный народец. Они позволяли их женщинам гадать по руке, что те и делали, тем самым облегчая их кошельки,

"прибегая к искусству магии или иными способами".

Мотив мести сопровождал историю герцогства Бургундского в последние десятилетия его существования. Все началось с борьбы за регентство при слабоумном короле Карле VI между дядей короля герцогом Бургундским Филиппом Храбрым, а после его смерти его сыном Иоанном Бесстрашным, и братом короля герцогом Людовиком Орлеанским (т.е. между бургиньонами и арманьяками).В 1407 году герцог Людовик Орлеанский гибнет от рук тайных убийц, нанятых его кузеном герцогом Иоанном Бесстрашным. Говорят, что герцог Иоанн заподозрил свою жену Маргариту Баварскую в любовной связи с герцогом Людовиком. Через двенадцать лет свершается месть, и в 1419 году Иоанна Бесстрашного предательски убивают во время торжественной встречи на мосту Монтеро.Теперь бургундцы даже и не вспоминали о предыдущем убийстве. Ведь Иоанн погиб безоружным, а не в честном бою или поединке. По их понятиям такая смерть была тяжелым оскорблением, как для убитого, так и для его рода и для всего государства, но в первую очередь для его наследника Филиппа Доброго.Поэтому для своих современников Филипп Добрый был всегда по преимуществу мстителем. Он

"тот, кто, дабы отмстить за поругание, нанесенное особе герцога Иоанна, вел войну шестнадцать лет".

Герцог усматривал в этом свой священный долг

"и с жестокой и смертельной горячностью бросился бы он отмстить за убиенного, только бы Господь пожелал ему то дозволить; и воистину отдал бы во имя сего плоть и душу, богатство свое и земли, уповая на фортуну и видя в том душеспасительный долг и дело богоугодное, каковое обязан он скорее предпринять, чем отвергнуть".

Когда в 1419 году один доминиканец произнес проповедь при отпевании убитого герцога и напомнил о долге христианина отказываться от мести, то позднее этого монаха всячески осуждали и укоряли за произнесенные слова.Мщение, мщение арманьякам, воспринималось как священный долг также всеми, кто жил во владениях Филиппа Доброго.


Позднее средневековье богато ожесточенной партийной борьбой различных группировок практически во всех странах. Все, конечно, слышали об ожесточенной борьбе между гвельфами и гибеллинами в Италии, а вот о борьбе между "хуксами" (hoeksen) и "кабельяусами"(kabeljauwsen) в Нидерландах, которая велась с середины XIV по конец XV веков, известно гораздо меньше.В 1345 году умер бездетный граф Голландии Вильгельм IV. Наследницей графа была его сестра Маргарита Голландская, супруга императора Людовика IV Баварского, передавшая свои права на Голландию сыну, который стал править под именем Вильгельма V.Это решение Маргариты вызвало раскол среди голландского дворянства, одна часть которого признала графом Вильгельма V Баварского, а другая часть дворянства требовала, чтобы Маргарита сама непосредственно правила страной. В борьбе со своими противниками Вильгельм V опирался в первую очередь на горожан и одержал победу, но борьба образовавшихся группировок продолжалась уже без всякой связи с вопросом об управлении страной.
Происхождение названий "хуксы" и "кабельяусы" в точности неизвестно, поэтому я приведу, за неимением другого, легендарное объяснение происхождения данных названий.
Сторонников молодого графа враги прозвали кабельяусами, то есть треской, так как их одежда была сшита из ромбов голубого и серого цветов - геральдических цветов Баварского дома - и как бы напоминала рыбью чешую. Себя же сторонники правления Маргариты называли хуксами, то есть крючками, на которую ловится рыба.
Конец этой вражде положил герцог Максимилиан Австрийский (1459-1519), который после женитьбы на Марии Бургундской (1457-1482) стал графом Голландии.


Герцогине Маргарите Йоркской, вышедшей замуж за Карла Смелого, по ее приказу прямо из родительского дома доставили карлицу, дурочку Беллон. Ее привели родители и получили за это некое вознаграждение. Через некоторое время замочный мастер доставил в Блуа два железных ошейника, один из которых предназначался

"для дурочки Беллон, и иной, - дабы надеть его на шею обезьянке госпожи герцогини".

Во время Великой Схизмы соперничающие папы взаимно отлучали от церкви друг друга и приверженцев противника со всеми вытекающими для отлученных последствиями. Так французский писатель и дипломат Пьер Салмон посетил Утрехт на пасхальной неделе. Там он не смог найти священника, который допустил бы его к причастию,

"потому как я-де схизматик и верую в антипапу Бенедикта".

Так что он был вынужден принести покаяние в капелле, как если бы он это делал перед священником, и прослушать мессу в картузианском монастыре, которые имели право проводить богослужения для всех христиан без различия их политической ориентации.


Подчеркивание партийных пристрастий носило в средневековье массовый характер. При въезде юного Карла VI в Париж в 1380 году его встречала толпа из двух тысяч человек, и все были одеты в одинаковые одежды наполовину зеленого и наполовину белого цветов. В начале XV века парижане несколько раз меняли свое одеяние: лиловые шляпы с андреевским крестом, символы бургиньонов, сменялись на белые, символы арманьяков, и снова на лиловые и т.д.
Даже духовенство не оставалось в стороне. В 1411 году в Париже каждое воскресенье под колокольный звон арманьяков отлучали от церкви, изображения святых украшались андреевскими крестами, а некоторые священники во время мессы или обряда крещения творили крестное знамение не прямо, соответственно форме креста, на котором был распят Иисус Христос, а наискось.


Часто, говоря о Средних веках, мы называем их жестокими временами, забывая о том, что только позднее Средневековье стало кровавым временем пыточного правосудия и судебной жестокости. Больше всего в этом нас поражает животное веселье толпы при виде всяческих экзекуций.
Горожане Монса, не жалея денег, выкупили главаря разбойников ради удовольствия видеть, как его четвертуют,

"и была оттого людям радость бОльшая, нежели бы новый святой во плоти воскрес".

Когда Максимилиан Австрийский (1459-1519), будущий император, находился в плену у граждан Брюгге, там в 1488 году на рыночной площади была установлена дыба на специальном возвышении, так чтобы их знатный пленник, находящийся в тюрьме, мог оттуда все хорошо видеть, а посмотреть было на что. Там пытали заподозренных в измене советников магистрата, и народу хотелось все снова и снова смотреть на пытки, так что свершение казни откладывалось. Истязаемые люди умоляли о скорейшей казни, но толпе хотелось наслаждаться зрелищем истязаний.

[Yorik]

Об исповеди осужденных, жизнь горожанина, анекдоты

Жестокости при свершении казней часто были несовместимыми с христианством. Так во Франции и Англии господствовал обычай, согласно которому приговоренному к смерти отказывали не только в причастии, но и в исповеди. Приговоренных таким образом лишали спасения души, и страх смерти отягчался неизбежностью адских мучений. Папа Климент V в 1311 году повелел допускать осужденных по крайней мере к таинству покаяния, но его голос не был услышан современниками.

При французских королях Карле V и Карле VI Филипп де Мезьер настаивал на выполнении этого папского решения, но канцлер Пьер д'Оржемон этому воспротивился, и мудрый и миролюбивый король Карл V объявил, что пока он жив, обычай останется без изменения.

Только после того, как Жан Жерсон опубликовал свои пять доводов против означенного нарушения, последовал королевский эдикт от 12 февраля 1397 года, которым повелевалось допускать к исповеди приговоренных к смерти преступников.

Пьер де Креон воздвиг в Париже рядом с виселицей каменный крест, возле которого братья-минориты могли оказывать духовную поддержку кающимся преступникам.

Вы думаете, что подобным решением этот обычай был искоренен? Ничего подобного, и еще в 1500 году парижский епископ Этьен Поншье вынужден был возобновить постановление Климента V.


В 1427 году в Париже должны повесить одного молодого дворянина, занимавшегося разбоем. На казни присутствовал главный казначей регента (которым был герцог Бедфордский), ненавидевший осужденного. Он не только лишил его исповеди, но и полез следом за ним по приставной лесенке. При этом данный чиновник не только осыпал осужденного бранью, но и колотил палкой. Когда палач стал увещевать свою жертву подумать о спасении души, досталось и палачу. Перепуганный палач стал торопиться, веревка оборвалась, и несчастный разбойник упал, сломав себе ногу и несколько ребер. После этого ему пришлось снова самому взбираться на виселицу.


В 1425 году в Париже была устроена "потеха" (esbatement) с участием четырех слепцов, которые должны были облачиться в латы и сразиться друг с другом, а победитель в награду получал свинью. За день до этого зрелища участники в полном боевом снаряжении прошествовали через весь город. Перед ними шли волынщик и знаменосец, который нес огромный флаг с изображением свиньи.


Во время битвы при Пуатье 19 сентября 1356 года французского короля Иоанна II Доброго бросили все его соратники, в том числе и старший сын, будущий король Карл V. С королем остался только его четвертый сын, четырнадцатилетний Филипп. Он находился рядом со сражающимся отцом и предупреждал его криками:

"Государь отец, опасность слева! Государь отец, опасность справа!"

Это было совсем не лишним, так как рыцарский шлем с забралом давал очень маленький обзор, а голова рыцаря при этом не могла поворачиваться.

Филипп после этого сражения получил прозвище Храброго и последовал за своим отцом, взятым в плен, в Англию. Когда Бургундия после прекращения местной династии отошла к Франции, Иоанн II отдал герцогство Филиппу в награду за верность и мужество.


Герцог Карл Смелый мечтал образовать обширное независимое королевство из областей между Францией и Империей. Он добился согласия на это от императора Фридриха III, и уже была назначена дата его коронации самостоятельным монархом. Но тут заносчивый герцог умудрился в церкви поссориться с императором из-за места на службе и, более того, оскорбить императора. Разумеется, что ни о какой коронации после этого и речи быть не могло. Так из-за вздорного характера Карла Смелого и не образовалось королевство Бургундия, а после его смерти и герцогство распалось.


В 1436 году одна из наиболее посещаемых парижских церквей оказалась оскверненной, так как двое нищих подрались в ней до крови. Парижский епископ Жак дю Шатле отказывался в течение 22 дней вновь освятить церковь, пока оба нищих не заплатят ему определенную сумму денег, но у этих нищих требуемой епископом суммы не набралось.


В 1441 году новый епископ Парижа Дени де Мулене закрыл для похорон и процессий на четыре месяца наиболее популярное в городе кладбище Невинноубиенных младенцев (des Innocents). Он запросил за это пошлину, которая была намного больше, чем прихожане кладбищенской церкви могли заплатить. Про этого епископа говорили, что он был

"человек мало к кому жалостливый, доколе за то мзды не получит, либо иного чего; и воистину говорили о нем, вели-де против него в парламенте десятков пять тяжб или более, ведая, что добиться от него чего-либо без суда было никак невозможно".

Постоянные судебные процессы тоже были непременной составной частью средневековой жизни. Рассмотрим для примера жизнь пикардийца Матье д'Эскуши, который начал свою карьеру где-то после 1440 года в качестве члена муниципалитета, присяжного заседателя и прево города Перонна.

С первых же дней своей деятельности он враждовал с семьей прокурора этого города Жана Фромана, и эта вражда сопровождалась постоянными судебными тяжбами. Прокурор преследовал д'Эскуши в судебном порядке за подлог и убийство, а затем за "бесчинства и покушения". Затем прево, в свою очередь угрожал вдове своего врага следствием по обвинению в колдовстве, в чем ее и вправду подозревали. Вдова, однако, заполучила предписание, в силу которого д'Эскуши вынужден был передать следствие органам правосудия, в дело вмешался парижский парламент, и д'Эскуши в первый раз оказался за решеткой.

После этого наш герой был один раз в плену и еще шесть раз в заключении, причем всякий раз по серьезному уголовному обвинению. Сюда добавляется и ожесточенная стычка с сыном Фромана, в которой д'Эскуши был ранен. Оба нанимают бандитов, покушаясь на жизнь друг друга.

Потом наш прево ранен каким-то монахом, новые жалобы на него, и вот наш герой, спасаясь от преследований за новые преступления, переселяется в Нель.

Однако такая насыщенная жизнь не мешает нашему герою делать неплохую карьеру: он становится бальи, прево Рибемона и королевским прокурором Сен-Кантена; затем его возводят в дворянское достоинство. Затем следуют новые ранения, тюремные заключения и денежные штрафы.

Но вот д'Эскуши оказывается на военной службе, в 1465 году при Монлери сражается за короля против Карла Смелого и попадает в плен. Из очередного похода наш герой возвращается с тяжелым увечьем, женится, но спокойной жизни у него не получается.

Следует ссора с советником магистрата Компьена, по делу которого он должен был провести расследование. По обвинению в подделке печати д'Эскуши под стражей доставляют в Париж "как разбойника и убийцу". Под пыткой у него вырывают признание, выносят ему приговор и отказывают в праве на апелляцию, затем реабилитируют, потом снова выносят приговор, после чего следы д'Эскуши навсегда исчезают из документов.


Бургундский герцог Филипп Добрый (1396-1467), узнав о смерти своего годовалого сына, вполне искренне произнес:

"Если бы Господу было угодно, чтобы я умер в столь раннем возрасте, я счел бы себя счастливцем".

Известный французский теолог и канцлер парижского университета Жан Жерсон (1363-1429) обращается к своим сестрам с доводами о преимуществах девственности. Перечень этих аргументов составляет длинный список бед и несчастий, неотделимых от замужества. Супруг может оказаться пьяницей, или расточителем, или скрягой. Ну, а если он окажется человеком мужественным и порядочным, то тогда может случиться неурожай, падеж скота или кораблекрушение, которые лишат его всего состояния. Но любая нищета - что она в сравнении с беременностью: сколько женщин умерло от родов! Какой у кормящей матери сон, какие у нее радости и веселье? А вдруг дети у нее окажутся некрасивыми (у безобразных людей дурное сердце!) или же непослушными? А что если муж скончается и она останется вдовой, обреченной на прозябание в бедности и заботах? И т.д., и т.п.


Бургундский герцог Карл Смелый всегда стремился к насаждению порядка и всяческих правил. Он воплотил в жизнь старинную иллюзию о том, что государь должен самолично выслушивать и разрешать жалобы и прошения своих подданных.

Два-три раза в неделю после полуденной трапезы герцог начинал публичную аудиенцию, во время которой каждый мог к нему приблизиться и вручить свое прошение. Все (!) придворные должны были при этом присутствовать, и никто не осмеливался уклониться от этой чести. Все знатные придворные были тщательно размещены соответственно своему рангу и восседали по обе стороны от прохода, который вел к высокому герцогскому трону. Возле трона находились два коленопреклоненных магистра прошений, аудитор и секретарь, которые читали и рассматривали прошения по высочайшему указанию герцога. За балюстрадой, окружавшей зал, стояли придворные более низкого ранга. Современный историк отмечает, что нигде в мире ни при одном дворе он более не видел подобного судопроизводства.


А вот изящная и утонченная придворная жизнь Бургундии была унаследована Габсбургами, которые перенесли ее в Испанию и Австрию, где она и сохранялась вплоть до начала ХХ века.

Англичане тоже попробовали приобщиться к континентальному шику. По просьбе короля Англии Эдуарда IV церемонимейстер бургундского герцога Карла Смелого Оливье де ла Марш написал целый трактат об устройстве двора бургундских герцогов. В этом сочинении англичанам как образец для подражания и был предложен церемониал и придворный этикет Бургундии; но то ли англичане оказались недостаточно талантливыми учениками, то ли они просто денег пожалели на эти цели (война, мол, важнее), но в Англии этот образец как-то не прижился. Англичане решили, что существующие обычаи, церемониал и этикет их вполне устраивают, что они вполне могут ими гордиться, и они с успехом и продолжают делать это вплоть до наших дней.

[Yorik]

Застолья. Средневековая учтивость

Если вы, уважаемые читатели, знакомы с произведением Ф. Рабле, то обратили внимание на многочисленные упоминания об обильных застольях и, наверняка, решили, что это обычное преувеличение автора. Для многих дворов это действительно является сильным преувеличением, но только не для бургундского двора. В Дижоне от многократно перестраиваемого дворца в неприкосновенности осталась только исполинская кухня со своими семью огромными каминами. На возвышении между каминами и буфетом восседал дежурный повар, откуда он мог наблюдать за всем помещением кухни. В руке повар держал огромную деревянную поварешку,

"каковую он использует двояко: во-первых, чтобы пробовать супы и соусы, а во-вторых, чтобы подгонять поварят, отсылать их из кухни по какой-либо надобности, а то и хлопнуть кого-нибудь из них, коли уж очень приспичит".

В особых случаях повар подавал блюдо сам, держа в одной руке факел, а другой неся какое-нибудь особое блюдо, например, первые трюфели или первую свежую сельдь.

Церемониал обеда при дворе Карла Смелого был расписан предельно тщательно, причем были обусловлены обязанности хлебодаров и стольников, виночерпиев и кухмейстеров. Каждый раз зрелище такого обеда можно было уподобить торжественному театральному представлению.
Придворные были разделены на группы по десять человек в соответствии со своим рангом и знатностью. Каждая группа трапезничала за отдельным столом, а часто и в отдельной палате. Была разработана строгая очередность подачи блюд на каждый стол, но все получали те же блюда, что и герцог. Или почти те же, но в строгой последовательности соответственно званию и рангу. Очередность подачи блюд была рассчитана таким образом, чтобы каждая группа после окончания своей трапезы могла своевременно подойти с приветствием к герцогу, еще восседавшему за столом,

"дабы воздать ему славу".

Среди многочисленной челяди, обслуживавшей столы знатных особ, первое и второе места занимали соответственно хлебодары и кравчие, возвышаясь над поварами и стольниками, потому что их обязанности охватывали хлеб и вино, священные предметы, озаряемые высоким значением таинства.

Такой порядок резко контрастировал с обычаями при других дворах. Член бургундской делегации после церемонии вступления герцога Сигизмунда во владение графством Пфирт 21 июня 1469 года с чувством собственного превосходства перед обычаями немцев пишет:

"А то еще жареные пескари, коими упомянутый австрийский господин мой сорил по столу...
Следует заметить, что, как только подавали новое блюдо, каждый хватал не медля, и порою ничтожнейший приступал к нему первым".

При бургундском дворе такое было просто немыслимо!


Хватит пока говорить о еде.


Различные формы вежливости и учтивости, вопросы первенства и первоочередности, были очень широко распространены в позднем Средневековье, что часто ставило форму выше целесообразности. Вот несколько примеров.

Накануне битвы при Креси в 1346 году французский король Филипп VI Длинный отправил в разведку четырех рыцарей, а сам, ожидая их возвращения, медленно ехал верхом по полю. Издали увидев рыцарей, король остановился. Рыцари проложили себе путь среди солдат и приблизились к королю. Король спрашивает (заметьте, что дело было перед самой битвой!):

"Какие новости, господа?"

Фруассар живо описывает реакцию разведчиков:

"Вначале они взирали друг на друга, не произнося ни слова, ибо никто не желал говорить раньше, чем кто-либо из его спутников, а затем стали обращаться один к другому со словами:

"Сударь, прошу Вас, расскажите Вы королю, вперед Вас говорить я не буду".

Так они препирались какое-то время, и никто из почтения не хотел быть первыми".

Король не выдержал этого соревнования в учтивости и велел одному из рыцарей говорить.

Не стоит слишком уж удивляться такому поведению рыцарей. Недаром хронист Шателлен писал:

"Кто уничижается перед старшим, тот возвышает и умножает собственную честь, и посему добрые его достоинства преизобильно сияют на его лике".

Бургундские герцоги очень скрупулезно отдавали пальму первенства своим королевским родственникам во Франции. Иоанн Бесстрашный постоянно подчеркивал почести, которые он оказывал своей невестке, дочери короля Карла VI, Мишели Французской. Ее положение при бургундском дворе не давало для этого достаточных оснований, но он постоянно называл ее Мадам, неизменно преклонял перед ней колени, склонялся до земли и старался во всем ей услужить, пусть даже она и пробовала от этого отказаться.

Следует заметить, что при французском дворе обращение "Мадам" относили только к жене и матери короля, а также к женам старшего из оставшихся братьев и старшего сына короля. И всё! Так что Мишель Французская, строго говоря, не имела права на такое обращение.
Но учтивость превыше всего!
А часто и во вред делу.

Вот Филипп Добрый ведет осаду Девентера, которая была первым шагом в его плане подчинения Фрисландии. Тут он получает известие о том, что его племянник дофин после ссоры с отцом бежит в Брабант. Герцог немедленно прерывает осаду и спешит вернуться в Брюссель, чтобы приветствовать своего высокого гостя. С современной точки зрения - это идиотский поступок, но в то время это было не так.
По мере сближения герцога и дофина между ними начинается соревнование в том, кто из них первым окажет почесть другому.
Филипп в страхе от того, что дофин скачет ему навстречу, и умоляет его через гонцов оставаться там, где он находится. Если же принц поскачет ему навстречу, то тогда он клянется тотчас же возвратиться обратно и отправиться столь далеко, что тот нигде не сможет его отыскать, ибо таковый поступок будет для него, герцога, стыдом и позором, которым он навечно покроет себя перед светом.
Вот герцог смиренно въезжает в Брюссель, спешивается перед дворцом и спешит внутрь. Во внутреннем дворе герцог видит дофина, который в сопровождении герцогини идет ему навстречу с раскрытыми объятиями. Герцог (уже довольно пожилой человек) тут же обнажает свою голову, падает на колени и так следует дальше.
Герцогиня же цепко держала дофина, чтобы он не сделал ни шагу навстречу. Дофин тщетно пытается поднять герцога с колен, оба рыдают от волнения, а с ними рыдают и все, кто при этом присутствуют.


И это притом, что герцог не мог не понимать, что дофин со временем в силу своего положения может стать смертельным врагом Бургундии, как это впоследствии и произошло. Но пока дофин был гостем герцога, тот называл себя и своего сына "злодеями", мог стоять с непокрытой головой под дождем, и предлагал в распоряжение дофина все свои земли.

Вот граф Шароле, будущий герцог Карл Смелый, упорно отказывается воспользоваться для умывания перед трапезой одной и той же чашей, что и королева Маргарита Английская (Анжуйская) вместе со своим юным сыном. Этот эпизод целый день обсуждался всеми знатными особами и дошел до старого герцога, который предоставил двум своим придворным обсудить поведение Карла и взвесить все "за" и "против".
И это считалось действительно важным!


Юный эрцгерцог Филипп Красивый (не путать с французским королем!) приближается к испанской королеве Изабелле Кастильской с намерением поцеловать ее руку и видит, что та тотчас же ее убирает, дабы избежать этой чести. Филипп некоторое время выжидает, делая вид, что оставил свое намерение, но, как только представился удобный случай, он быстрым движением хватает и целует руку королевы, чему та не успевает воспротивиться, будучи повергнута в изумление неожиданностью поступка. И чопорный испанский двор не может удержаться от смеха, ведь королева уже и думать забыла о грозящем ей поцелуе.


Обычай велел не отпускать уезжающего гостя, и это могло принимать весьма докучливые формы. Шарлотта Савойская, жена Людовика XI, несколько дней гостила у Филиппа Бургундского. Король точно установил день ее возвращения, герцогу это известно, но он упорно отказывается ее отпускать, несмотря на мольбы ее свиты и невзирая на страх королевы перед гневом своего супруга.


Такие красивые формы поведения пронизывали все слои общества, и все с ощутимым высокомерием навязывали друг другу различные первенства в поступках или другие привилегии. Так после посещения церкви возникало соперничество за право предоставления особе более высокого ранга права раньше других перейти через мостик или через узкую улочку. Как только кто-либо доходил до своего дома, он должен был пригласить всех зайти к себе в дом чего-нибудь выпить, а остальным следовало учтиво отказаться от этого предложения. Тогда надо было немного проводить остальных... Все это сопровождалось таким количеством взаимных учтивых препирательств, что мы себе это с трудом можем представить. Такое поведение становилось частой темой для литературных пародических произведений.


Часто целесообразность в поведении отступала перед декором. Вот мессир Голтье Роллан, рыцарь стражи в Париже в 1418 году. Он никогда не начинал обход без того, чтобы ему не предшествовали три-четыре трубача, весело дудевших в свои трубы. В народе говорили, что он словно предупреждает преступников:
бегите, мол, прочь, я уже близко!

Это не исключение. В том же Париже в 1465 году епископ Эврё Жан Балю совершал свои ночные обходы в сопровождении группы музыкантов, игравших на рожках, трубах и других инструментах,

"чего не было в обычае тех, кто несет стражу".

[Yorik]

Учтивость, грубость нравов на торжествах и сообщения о смерти


Вернемся еще раз к казням, где тоже воздавалась честь в соответствии с рангом и званием. В 1475 году казнили коннетабля Франции графа де Сен-Поля. Эшафот был украшен богатым ковром, на котором вытканы лилии. Подушечка, которую подкладывают под колени приговоренному, и повязка для глаз были из алого бархата. А палач, назначенный на казнь, еще не казнил ни одного осужденного. Он был чистым! Впрочем, это было довольно сомнительной привилегией знати. Ведь опытный палач приносит своим жертвам намного меньше мучений.

Сквозь весь этот лоск часто просвечивала и откровенная грубость. Когда Иоанн Баварский гостил в Париже, в честь новоизбранного князя-епископа Льежа были устроены различные празднества. Иоанну необыкновенно везет в игре в кости, и почти все его соперники остаются без денег. Один из проигравшихся не может больше сдерживаться и кричит:

"Что за чертов поп! Чего доброго, он вытянет у нас все наши денежки?!"

На что Иоанн сгреб все монеты и швырнул их в обидчика со словами:

"Я вам не поп, и не нужно мне ваших денег!"

Нарушение этикета было подобно смертельному оскорблению. Герцог Иоанн Бесстрашный воспринял как неизгладимый позор, что он приветствовал как дворянина, с пышностью выехавшего ему навстречу парижского палача Капелюша, коснувшись его руки. Лишь смерть палача могла избавить герцога от такого позора, так что смертный приговор тому не заставил себя ждать.


На торжественном обеде по случаю коронации Карла VI в 1380 году Филипп Бургундский стал силой протискиваться на место между королем и герцогом Анжуйским, которое ему подобало занять, как первому среди пэров. Их свита вступила в препирательства, и уже стали раздаваться угрозы решить этот вопрос силой, пока король не вмешался, согласившись с требованием бургундца.


Следует отметить, что давка на торжественном обеде по случаю коронации была просто ужасная. Образовалась огромная плотная толпа из зевак, непосредственных участников обеда и челяди, так что слуги короны, коннетабль и маршал де Сансерр получили особые указания на то, чтобы развозить блюда верхом.

Когда в 1431 году Генрих VI Английский короновался в Париже как король Франции, народ уже с раннего утра ворвался в большую залу дворца, где должна состояться торжественная трапеза, чтобы просто поглазеть, что-нибудь стянуть и вволю наесться. В этой толчее советники парламента, члены университета, муниципальные советники и прочие почетные гости едва могли пробиться к столу, но тут они обнаруживают, что все предназначенные для них места уже заняты всякого рода ремесленниками и прочим сбродом. Их пытались удалить,

"но чуть только удавалось поднять двух или трех, как тут же на место их, взявшись невесть откуда, садились еще семь или восемь".

Учитывая прошлый опыт, при коронации Людовика XI в 1461 году врата Реймсского собора были предусмотрительно вовремя заперты и взяты под охрану, чтобы в церковь не набилось народу более, нежели могло с удобством разместиться на хорах. Напрасные надежды! Люди столь плотно обступили главный алтарь, где происходило миропомазание, что священники, прислуживавшие архиепископу, едва могли двигаться, а принцы крови в своих креслах были стиснуты со всех сторон.


Даже в ходе самых величественных церемоний торжественный декорум их часто нарушается самым плачевным образом. Во время похорон Карла VI в Сен-Дени в 1422 году вспыхнул ожесточенный спор между монахами этого аббатства и парижской гильдией солемеров из-за парадного одеяния и погребальных покровов почившего монарха. Каждая из сторон утверждала, что именно ей принадлежит право на эти вещи. Они стали вырывать их друг у друга и уже чуть не пустили в ход кулаки, пока герцог Бедфордский не предоставил решение этого вопроса суду и предал тело земле.


Похожий случай произошел и в 1461 году во время погребения Карла VII. По пути в Сен-Дени солемеры остановились в Круа-о-Фьен и после препирательства с монахами аббатства отказались нести тело короля дальше, если им не заплатят десяти парижских ливров, на которые они якобы имели право. Они оставили погребальные носилки прямо посреди дороги, так что траурному кортежу долгое время пришлось топтаться на месте. Горожане Сен-Дени уже хотели было сами взяться за носилки, но обер-шталмейстер пообещал заплатить солемерам из своего кармана, после чего кортеж смог двинуться дальше и достиг церкви только в восемь часов вечера.
Сразу же после погребения вспыхнула новая ссора между монахами и обер-шталмейстером из-за того, кому достанется королевское платье.

Насилие было широко распространено даже в церковных делах. Церковь Парижа до 1622 года являлась викариатом архиепископства Сансского и с трудом переносила это обстоятельство. Архиепископам часто давали понять, что об их авторитете в Париже не желают и слышать. И вот 2 февраля 1492 года архиепископ Сансский в присутствии короля служит мессу в соборе Notre Dame в Париже. Епископ благословляет паству еще до ухода короля и удаляется, а впереди торжественно несут пастырский крест. В это время два каноника в сопровождении большой группы прислужников протискиваются к кресту, начинают его колотить, повреждая его, а несущему крест прислужнику вывихивают руку. Поднимается большой шум, во время которого прислужникам архиепископа начинают вырывать волосы. Когда архиепископ (в присутствии короля!) попытался уладить эту смуту,

"они приблизились к нему, не проронив ни слова; Люилье (декан соборного капитула) ударил его локтем в живот, другие же сбили с его головы митру и стали рвать с нее ленты".

Архиепископ обратился в бегство, но один из каноников стал преследовать его,

"выкрикивая многие поношения, перстом тыча ему в лицо и так ухватив его за руку, что разорвал ему стихарь; и если б тот рукою не заслонился, ударил бы его по лицу".

Этот инцидент привел к судебному процессу, который длился тридцать лет.


В случае смерти государя черные траурные одежды надевали не только все придворные, но также советники магистрата, члены ремесленных гильдий и даже простолюдины.
Траур по убитому Иоанну Бесстрашному был очень пышным и рассчитан на сильный эффект. Для встречи королей Англии и Франции герцог Филипп выехал с военным эскортом, щеголяя двумя тысячами черных флажков, черными штандартами и знаменами в семь локтей длины, отороченными черной же бахромой. Повсюду были вышиты или нанесены краской золотые гербы. Трон и дорожная карета герцога по этому случаю были также выкрашены в черный цвет. На торжественной встрече в Труа Филипп верхом сопровождал королев Англии и Франции, причем он был в трауре, и его черный бархатный плащ ниспадал с крупа его коня, свешиваясь до земли.
Еще долгое время после похорон герцог и его свита везде появлялись только в черном.


Иногда встречались и отступления от сплошного черного цвета, которые только усиливали общее впечатление. Так во время траура весь двор, включая королеву, носил черное, а король Франции был облачен в красное. А в 1393 году парижан поразила совершенная белизна покровов и одеяний во время пышных похорон скончавшегося в изгнании короля Киликийской Армении Льва Лузиньяна.


Существовала своеобразная эстетика и в сообщениях о смерти. Их надо было делать не спеша, постепенно, подготавливая получателя сообщения к страшной вести. Получать сообщения о смерти следовало, всячески демонстрируя свое горе и страдания - это считалось не только уместным, но красивым и благородным.


После получения известия об убийстве герцога Иоанна Бесстрашного в 1419 году епископ Турнэ в Генте произносит длинную речь, не спеша подготавливая юного герцога Филиппа и его супругу к ужасной вести, после чего последовали ритуальные причитания высоких особ. Это сообщение вызвало нервный припадок у юного герцога, обморок у его супруги и невероятный переполох среди придворных. По всему городу раздавались скорбные причитания.

Но так было не только при получении сообщений о внезапной смерти. В 1467 году умер престарелый герцог Филипп Добрый, отношения которого с сыном были далеки от идеальных. Но у смертного одра отца Карл рыдал, причитал, заламывал руки и падал ниц,

"и не знал ни меры, ни удержу до того, что всякого повергал в изумление своим безмерным страданием".

В Брюгге, где скончался герцог,

"горестно было слышать, как весь люд стенал и плакал, и каждый на свой лад жаловался и печалился".

Больному Филиппу Доброму не сообщали ни об одном случае смерти, который мог бы как-то его затронуть, так что Адольф Клевский даже не мог носить траур по своей жене. Когда же до герцога все же дошла весть о смерти его канцлера Никола Ролена, он спросил у находившегося у его ложа епископа Турнэ, правда ли то, что канцлер умер. Епископ ответил:

"Монсеньер! Поистине он уже умер, он так стар и дряхл, что более жить не в силах".

Герцог настаивает:

"Эй! Я спрашиваю не об этом. Я спрашиваю, правда ли, что он уже покойник?"

Епископ вновь отвечает:

"Ах, монсеньер! Не умер он, а с одного боку его парализовало, и теперь уже он как есть мертвый".

Герцог впадает в гнев:

"Что ты несешь околесицу! Говори прямо, помер он или нет?"

И только тогда епископ решается сообщить правду:

"Да, поистине, монсеньер, он и вправду скончался".

[Yorik]

Виды траура. Культ героев. Рыцарство

Людовик XI никогда более не пользовался платьем, бывшим на нем при получении какого-нибудь неприятного сообщения, и никогда более не садился на лошадь, на которой он в тот момент был. Он даже велел вырубить участок Лошского леса на том месте, где он получил сообщение о смерти своего новорожденного сына. Вестников, доставивших неприятные известия, он также более не желал видеть, так как они внушали ему страх.


Чем выше был ранг знатной особы, тем героичнее должен был выглядеть траур по усопшему. Королева Франции в течение года не должна была покидать покои, в которых ей сообщили о смерти ее супруга. Для принцесс этот срок ограничивался шестью неделями.


Когда Изабелле Бурбонской, графине Шароле, сообщили о смерти ее отца, она сначала присутствовала на траурной церемонии в замке Коувенберг, а потом на шесть недель затворилась у себя, которые провела в постели, обложенная подушками, но полностью одетая. Ее комната была сверху донизу завешана черным, на полу вместо мягкого ковра была расстелена большая черная ткань, и обширная передняя также была завешена черным.
Придворная дама Алиенора де Пуатье писала:

"Когда Мадам оставалась сама по себе, вовсе не пребывала она неизменно в постели, а также и в комнате".

Знатным дамам полагалось оставаться в постели в течение шести недель, только соблюдая траур по мужу.
По отцу или по матери - всего девять дней, а оставшийся до истечения шести недель срок они проводили сидя около постели на большом куске черной материи.
В период траура по старшему брату в течение шести недель не выходят из комнаты, а пребывание в постели не является обязательным.


Упоминавшаяся выше Алиенора де Пуатье сообщает, что по смерти одного из супругов траур следует носить два года,

"если только не последует нового брака".

А среди высокой знати новые браки заключались довольно часто. Регент Франции при Генрихе VI герцог Бедфордский женился уже через пять месяцев после смерти своей супруги.


Зеленый цвет для постельного белья в XV веке был привилегией королевы и принцесс. Покои, в которых пребывает королева Франции после родов, убирают зеленым шелком, а до этого они был затянуты белым. На столике в этих королевских покоях постоянно горят две большие свечи в серебряных подсвечниках, ибо ставни могут быть открыты только через четырнадцать дней.


По средневековым воззрениям ангельские существа составляли иерархию из девяти групп - три триады по три группы. Вся иерархия носила название "девяти чинов ангельских". Вот эти чины в нисходящем порядке:
Серафимы;
Херувимы;
Престолы;
Господства;
Силы;
Власти;
Начала;
Архангелы;
Ангелы.
По латыни "чин" передается словом "ordo", что также означает и "порядок", и "ряд", и "сословие". В Средние века земной распорядок сословий полагали отражением небесной иерархии.


27 марта 1351 года у Плоермоля в Бретани между англичанами и французами было подписано соглашение о Битве Тридцати (Combat des Trente), что было неким средним между сражением и турниром. В ней должно было участвовать по тридцать рыцарей с каждой стороны. Французами командовал маршал Франции Жан де Бомануар (Фруассар спутал его с сыном Робером). Во главе англичан стоял капитан Джон Бемборо. В этой группе были также немцы и бретонцы. Названные выше лица и подписали упомянутое соглашение, которое заканчивалось такими словами:

"и содеем сие таким образом, что в последующие времена говорить об этом будут и в залах, и во дворцах, на рыночных площадях и в прочих местах по всему свету".

Фруассар назвал этот бой просто великолепным, но заканчивает его описание примечанием:

"Одни в этом узрели доблесть, другие - лишь дерзости и оскорбления".

В Средние века широко почитался культ различных героев, а рыцари в своих поступках должны были следовать высоким образцам древности, в особенности Рима. Недаром уже к XIII сложился культ Девяти Бесстрашных. Это была группа из девяти героев:
трех язычников, Гектор, Цезарь, Александр;
трех евреев, Иисус Навин, Давид, Иуда Маккавей;
и трех христиан, Артур, Карл Великий и Готфрид Бульонский.
Несколько позже к этой группе добавились и девять героинь. В этом списке почти всегда присутствовали царица амазонок Пентесилея, царица скифов Томирис, Семирамида, но канонического списка девяти героинь не существовало. Когда в 1431 году Генрих VI вступал в Париж, перед ним шествовали и эти восемнадцать фигур, каждая со своим гербом.


В XV веке Людовик Орлеанский одобрил добавление к списку героев и славного коннетабля Бернара дю Геклена (Дюгеклена), чье изображение и появилось вскоре в большом зале замка Кюси. Имя Жанны д'Арк к списку девяти героинь добавлено не было.


В 1467 году герцог Карл Смелый подавил мятеж в Мехелене и наказал главарей. Приговор гласил, что одного из них следует казнить, а остальные приговаривались к пожизненному изгнанию. Герцог восседал напротив эшафота, сооруженного посредине рыночной площади. Осужденного поставили на колени, и палач уже обнажил меч, когда Карл, до той поры скрывавший свое намерение, крикнул палачу:

"Стой! Сними с него повязку, и пусть он встанет".

Вот настоящий рыцарский поступок! Хронист Шателлен говорит по этому поводу:

"И тогда я приметил, ...что сердце его влеклось к высоким, особенным помыслам для грядущих времен, дабы особенный сей поступок стяжал ему честь и славу".

Недаром герцог с юности читал о геройских подвигах Гавейна и Ланселота, а также о различных деяниях героев древности, среди которых он особенно выделял Цезаря, Ганнибала и Александра,

"коим он желал следовать и подражать".

Жан ле Менгр, более известный нам под именем маршала Бусико, в 1401 году прибыл как представитель Карла VI в Геную. Однажды он шел по улицам города, учтиво кланяясь встречным дамам, и поклонился двум незнакомым женщинам, после чего между ним и его оруженосцем Гюгененом состоялся следующий диалог.
Гюгенен:

"Монсеньор, что это за две дамы, коих вы учтиво приветствовали?"

Бусико:

"Гюгенен, сего не знаю".

Гюгенен:

"Монсеньер, да ведь это публичные девки!"

Бусико:

"Публичные деки? Гюгенен, да я лучше поклонюсь десяти публичным девкам, нежели оставлю без внимания хоть одну достойную женщину!"

Еще в 1409 году, при жизни маршала, было составлено его подробное жизнеописание. В нем Бусико выведен идеальным и очень набожным рыцарем, который даже своих слуг отучил от сквернословия, обратив их к благочестию и благопристойности.


На рыцарских турнирах в ношении платка или предмета одежды возлюбленной дамы, еще сохранявших аромат ее волос или тела (м-да, те еще ароматики!), явно выражался эротический элемент. Возбужденные поединками дамы дарили рыцарям одну свою вещь за другой, и часто по окончании турнира они оставались без рукавов и с босыми ногами. Турниры разжигали такие страсти, которые довольно часто приводили к нарушению супружеской верности, что привлекало всеобщее внимание и возбуждало долгие толки. Недаром церковь упорно вела борьбу с этим обычаем, издавались различные указы о запрещении турниров, а смертельно раненые на них полностью лишались помощи церкви.


Наличие на копье рыцаря знамени, простого или раздвоенного, или вымпела, часто называемого значком, указывало на его право командовать большим или меньшим отрядом.

Герцог Бедфордский попытался сделать юного Филиппа Бургундского кавалером ордена Подвязки. Филипп, однако, понял, что в этом случае он будет навсегда привязан к королю Англии, и нашел способ вежливо уклониться от этой чести.
Когда же позднее Карл Смелый принял орден Подвязки, и даже носил его, Людовик XI воспринял это как нарушение соглашения в Перонне, не разрешавшее герцогу Бургундскому вступать в союз с Англией без согласия короля Франции.

[Yorik]

Рыцарские ордена

Раз уж я упомянул об ордене Подвязки, то следует сказать, что мода на создание различных орденов пышно расцвела с середины XIV века. Каждый государь считал своим долгом иметь свой собственный орден. Этой моде следовали и представители высшей аристократии, так что вскоре в Европе развелось огромное количество всевозможных орденов. Вот лишь некоторые из них.

Король Иоанн II Добрый в 1351 году учредил орден "рыцарей Богоматери благородного Дома", более известный из-за своей эмблемы, как орден Звезды. Рыцари этого ордена давали обет, в случае если их вынудят бежать с поля битвы, удаляться от него не более чем на четыре арпана (арпан - это мера площади от 0,3 до 0,5 га), в противном же случае - либо умереть, либо сдаться в плен.

Маршал Бусико в защиту благородной любви и притесняемых женщин учредил орден "Белой дамы на зеленом поле".

Петр Лузиньян (1325-1369) учредил орден Меча, который требовал от своих кавалеров чистой жизни и ношения многозначительного символа в виде золотой цепи, звенья которой были выполнены в виде буквы "S", что означало "silence", т.е. "молчание".

Амедей Савойский (1334-1383) учредил орден Благовещения.

Людовик Бурбонский (1337-1410) учредил орден Золотого Щита в честь своего возвращения из английского плена, а также орден Чертополоха.

Ангерран де Кюси (1340-1397) учредил орден Перевернутой Короны.

Людовик Орлеанский (1371-1407) учредил орден Дикобраза, обращавшего свои иглы против Бургундии.

Герцоги Баварские, графы Голландские и Ганнегау, учредили орден Святого Антония со своими Т-образным крестом и колокольчиком, привлекающими внимание на множестве портретов.

Когда Филибер де Миолан, член Братства Общей Жизни, вернулся с Востока с мощями Святого Георгия, как сразу же был организован соответствующий орден.

Были и более простые ордена. Так дворяне герцогства Бар в 1416 году основали орден борзой Собаки для взаимной защиты своих прав и владений.

Швабский рыцарь Йорг фон Эхинген писал, что все князья и сеньеры, владения которых он посетил, предлагали ему участвовать в их рыцарских обществах или орденах.

Но наибольший успех выпал на долю ордена Золотого Руна. Первоначально он был связан с мифом об аргонавтах, но Язон ведь не мог служить примером верности. Вскоре канцлер этого ордена Жан Жермен, епископ Шалонский, обратил внимание герцога Филиппа на шерсть, которую расстелил Гедеон и на которую выпала небесная роса. Это была блестящая находка! Ведь в гедеоновом руне видели один из ярких символов тайны непорочного зачатия Девы Марии.

Встречались среди орденов и весьма курьезные. Шевалье де Ла Тур Ландри рассказывал о диковинном ордене влюбленных, существовавшем во времена его молодости, в начале XIV века, в Пуату и его окрестностях. Благородные кавалеры и дамы образовали орден Воздыхателей и Воздыхательниц (Galois et Galoises) и придерживались весьма странного устава. Летом они были должны греться у зажженных каминов, кутаясь в шубы и меховые платки, а зимою не надевать ничего, кроме обычного платья безо всякого меха; ни шуб, ни прочего в том же роде, ни головных уборов, ни перчаток, ни муфт при любом холоде.
Зимою они покрывали землю зелеными листьями и украшали дымоходы зелеными ветвями. На свое ложе они стелили лишь тонкое покрывало. Так что не стоит удивляться тому, что многие члены этого ордена умирали от холода или сильных простудных заболеваний.
Устав ордена также требовал от супруга, к которому такой Galois заявился в гости, тотчас же предоставить в его распоряжение свои дом и жену, а самому отправиться, в свою очередь, к его Galoise. Если же он этого не сделает, то тем самым навлечет на себя величайший позор.




Обеты и клятвы

А различные обеты? Вот король Эдуард III со своими дворянами дает "обет цапли", и все клянутся начать войну против Франции. Доходит очередь до графа Солсбери, который во время пира (а где же еще давать такие клятвы?) сидит у ног своей дамы. Он просит ее коснуться пальцем его правого глаза. О, даже двумя, отвечает она и прижимает два пальца к правому глазу рыцаря. Он вопрошает:

"Закрыт, краса моя?"

Дама отвечает:

"Да, уверяю Вас".

После чего граф Солсбери восклицает:

"Ну, что ж! Клянусь тогда всемогущим Господом и его сладчайшей Матерью, что отныне не открою его, каких бы мучений и боли мне это не стоило, пока не разожгу пожара во Франции, во вражеских землях, и не одержу победы над подданными короля Филиппа".

К этому обету присоединились многие английские рыцари.

Все это можно было бы счесть поэтической выдумкой, но Фруассар сообщает, что он сам видел английских рыцарей, прикрывавших один глаз тряпицей во исполнение данного ими обета взирать на все лишь единственным оком, доколе не совершат они во Франции доблестных подвигов.

Значение обета состояло в том, чтобы, подвергая себя воздержанию или ограничениям, стимулировать скорейшее выполнение обещанного. Чаще всего эти ограничения касались принятия пищи или ограничений во сне. В свой орден Страстей Господних Филипп де Мезьер первым принял поляка, который в течение девяти лет ел и пил только стоя.

Когда какой-то англичанин вызвал Бертрана дю Геклена на поединок, тот объявляет, что встретится с ним лишь после того, как съест три миски винной похлебки во имя Пресвятой Троицы.

Он также поклялся не брать в рот мяса и не снимать платья, покуда не овладеет Монкотуром. Вот уж где был ДУХ рыцарства!

Обеты часто приносят во время пира и клянутся птицей, которую подают к столу, а затем все съедают, каждый по кусочку. Вспомним "обет цапли", а ведь были и многочисленные "обеты фазана", "обеты павлина" и т.п. Можно было притрагиваться к доставленному живому кабану, которого потом подавали на стол.

Вот рыцарь, который не будет ложиться по субботам в постель до тех пор, пока не поразит сарацина.
Другой по пятницам не будет давать корм своему коню, пока не дотронется до знамени Великого Турки. А конь-то тут при чем? Не стоило бы мучить безвинных животных!

И все это торжественно письменно фиксируется. Рыцарь Филипп По дал обет во время турецкого похода оставить свою правую руку не защищенной доспехом. Тогда герцог приписывает к этой клятве свою резолюцию:

"Не угодно будет грозному моему господину, чтобы мессир Филипп По сопутствовал ему в его священном походе с незащищенной, по обету, рукою. Доволен будет он, коли тот последует за ним при доспехах, во всеоружии, как то ему подобает".

Герцог Иоанн Бурбонский 1 января 1415 года

"желая избежать праздности и помышляя стяжать добрую славу и милость той прекраснейшей, которой мы служим",

вместе с пятнадцатью другими рыцарями и оруженосцами дает обет в течение двух лет каждое воскресенье носить на левой ноге цепи, подобные тем, которые надевают на пленников (рыцари - золотые, оруженосцы - серебряные), пока не отыщут они шестнадцати рыцарей, пожелающих сразиться с ними в пешем бою "до последнего".

А Харальд Харфагр (X век) дал обет не стричься, пока не покорит всю Норвегию. Таки он постригся, в конце концов!

Часто в обете мог присутствовать и элемент насмешки. Ведь Роберт Артуа предлагает королю Эдуарду, не слишком рвущемуся воевать во Франции, не случайную птицу, а пугливейшую цаплю, и когда Эдуард все же принимает обет, все смеются.
Этот "обет цапли" нам описал Жан де Бомон, который в другом случае при виде цапли цинично клянется служить тому господину, от которого он может ожидать более всего денег и прочего добра; на что присутствующие английские рыцари разражаются хохотом.

Рыцарь Женне де Ребревьетт клялся, что если он не добьется благосклонности своей дамы сердца перед отправлением в поход, то по возвращении с Востока он женится на первой же даме или девице, у которой найдется двадцать тысяч крон, коль она пожелает.




Богатые бюргеры

хоть и гордились своим положением, но старались перенимать аристократические формы жизненного уклада. Один из руководителей восстания фламандских горожан Филипп ван Артевелде (1340-1382) держался вполне по-княжески. Он велел шпильманам изо дня в день играть перед своим домом. Подавали ему на серебре, как если бы он был графом Фландрии. Одевался он в пурпур и горностаи, словно герцог брабантский. Выход совершал словно князь, причем впереди несли развернутый флаг с его гербом, изображавшем соболя в трех серебряных шапках.




Генрих V перед смертью

Казалось бы, что к XV веку идея крестовых походов на Восток себя изжила. Но... В 1422 году умирает славный король Генрих V. Лекари уже объявили, что ему осталось жить не более двух часов. Уже пришел священник, готовый его исповедовать, и другие прелаты. Читаются семь покаянных псалмов, и после слов:

"Облагодетельствуй, Господи, по благословению Твоему Сион; воздвигни стены Иерусалима", -

король приказывает остановиться и во всеуслышание объявляет, что его намерением после восстановления мира во Франции было отправиться в Иерусалим,

"когда бы Господу, его сотворившему, угодно было дать ему дожить свои лета".

Промолвив это, он велит продолжать чтение и вскорости умирает.




Правое дело

Рыцарские нормы часто вступали в противоречие с военными нуждами. При обсуждении плана французского вторжения во Фландрию в 1382 году коннетабль Франции Оливье де Клиссон (1326-1407) и Ангерран де Кюси предложили неожиданный для противника маршрут похода, но в ответ они услышали:

"Если мы не пойдем правой дорогой, ... то не выкажем себя воинами, сражающимися за правое дело".

Прямой путь

В 1404 году французы нападают на английское побережье у Дартмута. Один из руководителей экспедиции Гийом дю Шатель предлагает напасть на англичан с фланга, так как побережье защищено глубоким рвом. Однако сир Тристан де Жай называет обороняющихся деревенщиной (это после Креси и Пуатье!) и говорит, что было бы недостойно уклониться от прямого пути (опять этот прямой путь!) при встрече с таким противником. Дю Шатель был задет за живое:

"Страх не пристал благородному сердцу бретонца, и хотя ждет меня скорее смерть, чем победа, я все же не уклонюсь от своего опасного жребия".

Он клянется не просить о пощаде, бросается вперед и гибнет вместе со всем своим отрядом.




Посвящения

Перед боем и после его окончания происходило посвящение в рыцари или возведение в более высокий рыцарский ранг. Происходило также присвоение званий баннеретов (рыцарей со знаменем) путем обрезания их вымпелов, которые превращались тем самым в знамена.

[Yorik]

Фикция рыцарских поединков

Особой формой рыцарской фикции (в целях политической рекламы) были дуэли, на которые то и дело одни государи вызывали других, но которые в действительности так никогда и не происходили.
В 1283 году все уже было подготовлено для поединка между Карлом I Анжуйским и Педро III Арагонским; они спорили из-за обладания Сицилией.


Ричард II vs Карл VI

В 1383 году Ричард II поручает своему дяде Джону Ланкастеру вести переговоры о мире с королем Франции Карлом VI. В качестве наиболее подобающего решения проблемы он должен был предложить поединок между двумя монархами или же межу Ричардом и его тремя дядьями, герцогами Томасом Глостером, Джоном Гонтом и Эдмундом Йорком, с одной стороны и Карлом и его дядьями, герцогами Людовиком Анжуйским, Иоанном Беррийским и Филиппом Бургундским, - с другой.
Много говорилось о вызове, посланном Людовиком Орлеанским английскому королю Генриху IV.


Хэмфри Глостер vs Филипп Добрый

Хэмфри Глостер, четвертый сын Генриха IV, в 1425 году получил вызов от Филиппа Доброго. В вызове так излагался мотив дуэли:

"...дабы избежать пролития христианской крови и гибели народа, к коему питаю я сострадание в своем сердце; пусть плотию моею сей распре не медля положен будет конец, и не ступит никто на стезю войны, где множество людей благородного звания, да и прочие, как из моего, так и из вашего войска, скончают жалостно дни свои".

Все уже было подготовлено для этой битвы: дорогое оружие и пышные платье для герцога, военное снаряжение для герольдов и свиты, шатры, штандарты и флаги. Все было щедро украшено изображениями гербов герцогских владений, андреевским крестом и огнивом.
Филип неустанно упражнялся

"как в умеренности в еде, так и в обретении бодрости духа".

Он ежедневно занимался фехтованием в своем парке в Эдене под руководством лучших мастеров.
Затраты были огромны, но из этой затеи так ничего и не вышло.
А в Лилле еще в 1460 году показывали дорогой шатер, приготовленный к этому случаю.


Неугомонный Филипп

Несколько позднее в споре с герцогом Саксонским из-за Люксембурга Филипп Добрый вновь предложил поединок, как способ разрешения конфликта.
Когда Филиппу было около шестидесяти, он поклялся на кресте, что готов когда угодно один на один сразиться с Великим Туркой, если тот примет вызов.
В Италии Франческо Гонзага (1484-1519) вызвал на поединок на мечах и кинжалах Чезаре Борджиа (1457-1507). Посредничество короля Людовика XII предотвратило эту дуэль, а чуть позже состоялось и трогательное примирение.


Карл V vs Франциск I

Император Карл V (1500-1558) дважды вызывал на личный поединок в любой форме короля Франциска I. Первый раз, когда Франциск по возвращении из плена нарушил данное им обязательство об уступке части своих земель, а затем в 1536 году, когда Франциск в союзе с папой и турками начал против него новую войну. Оба эти вызова остались без ответа.
Еще в 1674 году Карл Людвиг Пфальцский (1617-1680) вызывал на дуэль маршала Тюренна (1611-1675), так как французские войска опустошили его владения. Результат нетрудно предсказать.


Реальный поединок

Можно в качестве примера привести только один реальный поединок, подобный приведенным выше описаниям. В 1397 году в Бурге, провинция Бресс, рыцарь Жерар д'Эстевайе вызвал на поединок и убил прославленного рыцаря и поэта Ота де Грансона, обвинявшегося в убийстве графа Амедея VII Савойского (1360-1391). И этот поединок наделал немало шуму.


Судебные поединки

Другое дело судебные поединки. Он имел довольно древнее происхождение, имел мало общего с рыцарской культурой и все еще сохранял свою привлекательность в глазах современников. Такие поединки могли происходить как по обоюдному соглашению сторон - это был так называемый произвольный поединок, так и по решению суда - судебный поединок. Кроме того, обвиняемый мог отвергнуть приговор суда и отстаивать свою невиновность в поединке с обвинителем, а в некоторых случаях и в поединке с членами суда. Рыцарская культура придала судебному поединку определенные формы, но и вне аристократических кругов такие поединки вызывали значительный интерес и пользовались большим почтением.


Жакотен Плувье vs Магюо

В Позднем Средневековье такие поединки встречались уже довольно редко, поэтому большой интерес вызвал поединок между двумя бюргерами, Жакотеном Плувье и Магюо, в 1455 году в Валансьене. Оба бюргера настаивали на непременном проведении поединка, так как это означало для них соблюдение какой-то древней привилегии.
Филипп Добрый находился в это время в Германии, а граф Шароле, правивший в его отсутствие, всячески затягивал проведение поединка до возвращения герцога. Филипп Добрый пожелал лично присутствовать на этом поединке и прибыл в Валансьен.
Сохранилось описание этого поединка, сделанное придворным хронистом бургундских герцогов Шателленом. Если при описании рыцарских поединков хронисты опускали всякие неприглядные моменты единоборств, то в данном случае Шателлен счел необходимым дать описание поединка со всеми негативными подробностями. Ведь это же был поединок каких-то бюргеров!
Герцог и другие знатные лица были отгорожены от противников решеткой. Первым появился истец, коим был Жакотен. Он вышел с непокрытой головой, был коротко острижен и затянут в одежды из кордовской кожи (кордуана). Примерно также выглядел и более низкорослый обвиняемый Магюо. Противники благочестиво преклонили колени и почтили приветствием герцога. Ожидая окончания последних приготовлений к поединку, противники сидели на затянутых черной тканью стульях. Зрители обменивались мнениями о шансах соперников, заключали пари и отмечали, что Магюо побледнел, целуя Евангелие.
Вот два слуги натерли противников жиром от шеи до щиколоток, натирают им руки золой и кладут им в рот по куску сахару. Затем противникам приносят палицы и щиты с изображениями святых, которые они целуют. Противники держат свои щиты острыми концами кверху, а другой руке у них палица и ленточка с благочестивыми изречениями.
Поединок начался с того, что Магюо заостренным концом щита кидает песок в глаза Жакотену. Затем последовал обмен ударами дубинками, то есть палицами, и вот уже Магюо повержен на землю. Жакотен бросается на него, хватает песок и начинает втирать его в глаза Магюо и заталкивать ему в рот. Магюо зубами вцепляется в большой палец противника. Жакотен, чтобы освободиться от этой хватки, давит другой рукой на глаза Магюо. Освободившись таким образом от захвата соперника, он начинает выкручивать ему руки. Магюо вопит о пощаде, но Жакотен вспрыгивает на спину поверженного соперника и пытается так переломить ему хребет.
Чуть живой Магюо тщетно молит об исповеди и, наконец, обращается с воплем к герцогу:

"О, повелитель Бургундии! Я так послужил Вам в Вашей войне против Гента! О Господин, Бога ради, пощадите, спасите мою жизнь!"

Поединок был прерван, но чуть живой Магюо был передан палачу и вздернут на виселице.
Хронист отмечает, что люди благородного звания были пристыжены зрелищем того, что им довелось увидеть. Ведь все это было очень далеко от идеалов рыцарского поединка.


Кодексу подчиняются и короли (Генрих V перед Азенкуром)

Вернемся все же к рыцарям и их кодексу поведения. В 1415 году незадолго перед битвой при Азенкуре Генрих V вечером проскочил деревню, которую квартирьеры определили ему для ночевки. Король же был человеком,

"который более всего соблюдал церемонии достохвальной чести".

Незадолго перед тем он велел рыцарям, отправлявшимся на разведку, снимать свои доспехи, чтобы на обратном пути они не навлекали на себя позора, грозящего тому, кто отступает в полном боевом вооружении. Так как сам король теперь был облачен в воинские доспехи, то он уже не мог повернуть обратно, и был вынужден провести ночь там, где оказался. Ему, правда, пришлось выдвинуть дополнительные караулы, но и только.


...а строптивые рыцари

Упоминавшийся ранее поход французов во Фландрию в 1382 году сопровождался постоянными распрями среди его участников из-за того, что большинство рыцарей желало постоянно идти в голове колонны. Один из рыцарей, которому было предписано держаться в арьергарде, упорно противился этому.


Фикция поединков на более низком уровне

Как я уже отмечал, рыцарские нормы поведения часто вступали в противоречие с реальными потребностями армии и страны, так что предводителям частенько приходилось охолаживать своих подчиненных. Так в 1386 году французский рыцарь Ги де ла Тремуйль и английский дворянин Пьер де Куртене решили провести поединок с тем, чтобы решить вопрос о первенстве между англичанами и французами. В это дело вмешались регенты Франции, герцоги Бургундский и Беррийский, и в самый последний момент успели предотвратить этот поединок.
Когда позднее герцог Бедфордский предложил схватку двенадцати против двенадцати, французские предводители ответили ему, что негоже, мол, идти на поводу у врага. Мы пришли затем, чтобы изгнать вас отсюда, и этого с нас вполне достаточно, так что ваше предложение отклоняется.


Осуждение поединков

Осуждение такой бесполезной формы проявления доблести, как поединок, можно найти и в книге "Le Jouvencel". Там говорится, что настаивающий на таком поединке чает нанести ущерб своему противнику, а именно, лишить его чести, дабы приписать самому себе пустую славу, которая мало что стоит. Меду тем как на деле он пренебрегает службой королю и общественным благом.
Что поделать! Это уже Позднее Средневековье.


Примеры поединков

Но все равно традиция рыцарских поединков сохранялась еще довольно долго. В Итальянских войнах получил известность поединок, известный как "Вызов при Барлетте", между Пьером Террелем де Баярдом (по прозвищу "Рыцарь без страха и упрека") и испанским военачальником Алонсо де Сотомайором в 1501 году.
Во время войн за независимость Нидерландов получили известность поединок между Людвигом ван де Кетулле и неким могучим албанским рыцарем в 1591 году, а также между нормандцем Пьером де Бреоте и Херартом Абрахамсом по прозвищу Леккербебеетье (Лакомый кусочек) на Фюгтовой пустоши в 1600 году.

[Yorik]

Битвы и столкновения. Реальная и куртуазная любовь. Суды любви. Знакомство Ландри с невестой

В Средние века реальное сражение часто рассматривали как битву, обусловленную законами чести и проходящую в соответствии с определенными правилами. Жизнь довольно часто опрокидывала эти представления, так как следование им могло привести к катастрофе. Так в 1367 году кастильский король Генрих Трастамарский любой ценой хотел сразиться со своим противником на открытом месте. Он пожертвовал своей более выгодной позицией и проиграл битву при Нахере.
Поэтому многочисленные рыцарские предложения сторон о сражении в подходящем для этого месте теперь чаще всего уже отклоняются.

В XV веке трубы и тромбоны на полях сражений стали вытеснять огромные барабаны. Их совершенно не музыкальные звуки оказывали на сражающихся поистине гипнотизирующее действие. Этот обычай был завезен с Востока и быстро привился в Европе.

В Средние века существовало четкое различие между битвой и простым столкновением. Каждая схватка должна была обрести в истории свое место и название. Так хронист Монстреле пишет:

"С того дня повелось говорить о встрече при Монс-ан-Вимё. И не провозглашать ее битвою, ибо стороны встретились волею случая и знамен не развертывали".

Эдуард III vs рыцарь Устасс
Рыцарскую удаль все еще случалось проявлять и правителям. Так Эдуард III в 1338 году во время сражения близ Кале вел поединок с французским рыцарем по имени Устасс. Фруассар описывал этот боевой поединок как рыцарский турнир:

"И сражались король с монсеньером Устассом и мессир Устасс с королем весьма долго, и так, что взирать на это было весьма приятно".

Кончилось все тем, что француз сдался королю, а тот устроил ужин в честь своего знатного пленника.


"Доблесть" Филиппа Доброго
Но такие случаи были уже редкостью. Чаще правители вели себя при опасности подобно герцогу Филиппу Доброму, который во время сражения при Сен-Ришье, чтобы избежать грозящей ему опасности, передал свои богатые доспехи одному из своих рыцарей. Однако его поступок преподнесли так, что его причиной было желание герцога подвергнуть себя опасностям наряду с обыкновенными воинами. Ну, еще бы! Ведь речь же шла о настоящем рыцаре.

А когда хронист Ла Марш описывает геройские подвиги одного гентского простолюдина, он простодушно пишет, что их посчитали бы весьма значительными, будь он человеком благородного звания.

Также и хронист Шателлен упивается подвигами различных рыцарей, в том числе и Жака де Ларена, но без малейшей симпатии сообщает о героизме безвестного оруженосца из Гента, который в одиночку отважился напасть на гораздо лучше вооруженного Лалена.
Простолюдины не заслуживали ни особого внимания, ни, тем более, рыцарского отношения.


Наставление Альбрехта Баварского сыну
Перед походом Иоанна Неверского против турок, который завершился бесславным поражением при Никополисе в 1396 году, герцог Альбрехт Баварский, граф Геннегау, Голландии и Зеландии, обратился к своему сыну Вильгельму со следующими словами:

"Гийом, когда охота тебе пуститься в путь, и пойти в Венгрию или Турцию, и поднять оружие на людей и земли, от коих нам никогда не было бедствий, и когда нет у тебя иной разумной причины идти туда, разве что за мирскою славой, - оставь Иоанну Бургундскому да нашим французским кузенам эти их путы [он имеет в виду те оковы или цепи, которые накладывали на себя рыцари во исполнение различных обетов - прим. Старого Ворчуна] и займись своими, да ступай во Фрисландию и отвоюй там наше наследство".

Хватит, однако, говорить только о войнах, сражениях и прочем. Можно бы поговорить о куртуазной любви, которая нам известна из литературных источников, начиная с XII века. Наиболее полное воплощение эта тема обрела в известном "Романе о розе".


Непристойности в литературе
В то же время в реальной жизни был силен элемент эротики и непристойности. В сборнике "Сто новых новел" постоянно в неприличном смысле употребляются слова "benir" или "confesser", либо используют игру слов "saints" - "святые" и "seins" - "груди".
Слово "benir" ("благословлять") служило там эвфемизмом выражения, в смягченном виде означающего "обливать мочой". Ведь обряд благословения часто сопровождался окроплением святой водой.
Слову же "confesser" ("исповедовать") непристойный смысл придавался тем, что оно понималось как составленное из двух слов, где в вульгарном словоупотреблении слово "con" означало "vulva", а слово "fesse" - "anus".


Суд любви
В разгар чумы, опустошавшей Париж, герцог Бургундский Филипп Храбрый и герцог Людовик Орлеанский попросили короля учредить суд любви (cour d'amours), дабы немного рассеяться. Такие суды реально возникли в XIV веке, но их идея была позаимствована из куртуазной литературы XII века. Это были собрания придворных, где роли "принца любви" или "королевы любви" исполняли сами государи или их родственники. Здесь в праздничной и игровой атмосфере, но серьезно и с полным соблюдением всех норм феодального права, разбирались различные дела любовного свойства.
Данный "Суд любви" был основан 14 февраля 1401 года в Отель д'Артуа в Париже и стал великолепным литературным салоном. В прошении на имя короля говорилось, что этот суд учреждается

"дабы проводить часть времени с большей приятностью и тем пробуждать в себе новые радости".

В основу суда были положены добродетели смирения и верности

"во славу, хвалу, назидание и служение всем дамам, равно как и девицам".

Многочисленные члены суда были наделены громкими титулами. Так оба учредителя и король были Главными хранителями.
Среди просто Хранителей были Иоанн Бесстрашный, его брат Антуан Брабантский и его малолетний сын Филипп.
Здесь были многочисленные Министры, Аудиторы, Рыцари чести, Советники, Рыцари-казначеи, Великие Ловчие, Оруженосцы любви, Магистры прошений и Секретари. Была воспроизведена вся система устройства двора и государственного управления.
Кроме титулованных особ и прелатов, там можно было обнаружить и бюргеров, и духовенство низшего ранга.
Деятельность суда и церемониал были подчинены строжайшему регламенту. Члены суда должны были обсуждать полученные ими рефрены в установленных стихотворных формах: балладах, канцонах, сирвентах, плачах, рондо, лэ и т. п.
Должны были проводиться дебаты

"в виде судебных разбирательств дел о любви".

Дамы должны были вручать призы, и было запрещено сочинять стихи, которые затрагивали бы честь женского пола.
Данное сообщество насчитывало примерно семь сотен участников. Оно просуществовало около пятнадцати лет, и было прекрасной придворной игрой.

В XV веке один рыцарь обратился в подобный суд любви и заявил, что он и другой рыцарь любили одну даму. Дама же любила второго рыцаря, но обещала уступить первому, если она разлюбит своего избранника. Немного позднее дама выходит за него замуж, и первый рыцарь требует исполнения дамой своего обещания.
Суд торжественно постановил: иск рыцаря справедлив, ибо между мужем и женой любви быть не может.

В реальной же жизни многие из сиятельных лиц, участников "Суда любви", мало походили на защитников женской чести. То, что известно о нравах Антуана Брабантского и других знатных лиц только подтверждает это мнение.
Так Реньо д'Азенкур был организатором неудачного похищения молодой вдовы одного лавочника. Причем это похищение было организовано с размахом - в нем было задействовано около двух десятков лошадей и священник.
Луи де Шалон, граф де Тоннер, был замешан в подобном же предприятии.


Символика любви
Поведение знатных людей в вопросах любви определялось целой системой установленных форм. Очень важное место тогда в отношениях между возлюбленными занимала символика цвета. Так зеленый был цветом новой любви, а голубой символизировал верность. Ознакомиться с этой символикой можно было в различных сочинениях, самым известным из которых было появившееся около 1458 года сочинение Сицилийского Герольда "Геральдика цветов" ("Le blazon des couleurs").
Свое особое назначение имели и кольца, шарфы, драгоценности и прочие подарки возлюбленным, снабженные различными эмблемами и тайными девизами, многие из которых были довольно замысловатыми ребусами.

В 1414 году дофин устремился в битву со штандартом, на котором были изображены буква "K", лебедь (cygne) и буква "L", что значило Касинель - это было имя одной из придворных дам его матери Изабо.

Большое значение в придворных беседах имела казуистика любви, и возникающие изящные вопросы должны были решать, прежде всего, поэты. Гийом де Машо, например, отстаивал мнение, что дама, у которой умер ее возлюбленный, меньше заслуживает сострадания, чем та, возлюбленный которой был ей неверен.

Каждый казус такого рода подвергался обсуждению в соответствии со строгими нормами. Например:

"Beau sire, чего бы вы более пожелали: чтобы люди дурно говорили о вашей возлюбленной, а вы знали бы, что она вам верна, или же чтобы люди говорили о ней хорошее, а вы знали бы за нею дурное?"

Ответ, разумеется, должен был быть следующим:

"Мадам, лучше бы для меня слышать, что о ней говорят хорошее, и зреть дурное".

Приведу еще несколько вопросов подобного рода.
Если дама, которой пренебрегает ее первый возлюбленный, заводит себе второго, более преданного, должна ли она считаться неверной?
Дозволяется ли рыцарю, утратившему всякую надежду свидеться с дамой, ибо она содержится взаперти ее ревнивым супругом, в конце концов, обратить свои помыслы на поиски новой любви?
Если рыцарь, оставив свою возлюбленную, устремляется к даме более знатной, а затем, отвергнутый ею, молит о милости ту, которую он любил прежде, может ли она простить его, не рискуя нанести урон своей чести?


Знакомство Ландри с невестой
К сожалению, в сочинениях средневековых авторов очень редки отрывки, рисующие картины реальной жизни того времени. Один из таких сюжетов можно найти в "книге шевалье де ла Тур Ландри для воспитания дочерей его".
Юношей автор был взят своим отцом в некий замок, чтобы познакомиться со своей будущей невестой. Девушка встречает его очень приветливо, начинается беседа о всякой всячине, в том числе и о пленниках, что дает молодому рыцарю повод для изящного комплимента:

"Мадемуазель, было бы много лучше попасть пленником в Ваши руки, нежели бы меня взяли в плен англичане. -
И она отвечала мне, что недавно лишь довелось ей увидеть того, кого пожелала бы она иметь своим пленником".

С нашей точки зрения вполне достойный ответ девицы, но он настораживает молодого шевалье:

"И тогда спросил я, не сулит ли она ему жестокой темницы, и сказала она, вовсе нет, но заботилась бы она о нем, как о своем собственном теле, - на что сказал я, что поистине счастлив был бы очутиться в столь нежном и благородном узилище".

Каждый стремится здесь к своей цели: девица хочет очаровать молодого человека, который в свою очередь пытается получить более полное представление о своей предполагаемой невесте.
Разговор начинает ему нравиться все меньше и меньше:

"Ну, что мне сказать Вам? Язычок у нее был весьма остер, и казалось, из ее же слов, что знала она немало, да и взгляд у нее был весьма живой и лукавый".

При прощании девица просила его, повторив свою просьбу несколько раз, приезжать еще, словно они были уже давно знакомы. Это уж совсем не понравилось жениху:

"И когда расстались мы, сеньор, мой отец спросил меня:

"Как показалась тебе та, которую ты только что видел? Скажи свое мнение".

Слишком активное поощрение девицей устремлений молодого человека отбило у него всякую охоту к более близкому знакомству:

"Монсеньер, кажется мне, хороша она и красива, но не желал бы я быть с нею ближе, нежели есть, о чем и прошу Вас".

Об обручении, естественно, больше не было и речи, о чем шевалье нисколько впоследствии не жалел.

Не следует забывать, что это было время, когда молодые девушки могли еще вести довольно свободный образ жизни и легко общаться с представителями противоположного пола. Общественная мораль и церковь смотрели на это сквозь пальцы. Картина начала меняться только после Тридентского собора (1545-1563), когда церковь после успехов Реформации начала затягивать гайки и в частной жизни прихожан.

[Yorik]

Культ смерти и тленности всего живого. Пляска Смерти

Позднее средневековье было временем, когда особенно громко звучал мотив смерти и бренности всего существующего. Дмитрий Картузианец в "Наставлении дворянину" поучает:

"Когда он отходит ко сну, то пусть помыслит о том, что, как ныне укладывается он на свое ложе, тело его вскорости уложено будет другими в могилу".

Три основные темы о конце всего земного великолепия сливались в мелодию неумолчной жалобы. Вот они.
Во-первых, где все те, кто ранее наполнял мир этим великолепием?
Во-вторых, картины тления всего, что было некогда людской красотою.
И, в-третьих, но главный, мотив пляски смерти, которая вовлекает в свой хоровод людей всех возрастов и званий.

Темы эти встречались еще в древние времена, но теперь их воздействие на общественное сознание усиливалось и гравюрами на дереве, которые начали широко проникать в частную жизнь. Так что речи проповедников получали мощную поддержку в виде простых, но очень наглядных и постоянно действующих средств.

В Анжере сводчатое навершие надгробия короля Рене I Анжуйского и его жены Изабеллы украшала роспись, которая изображала и самого короля Рене. Он в длинной мантии восседает на золотом троне, отшвыривая ногами митры, короны, державы и книги. Его голова опиралась на иссохшую руку, которая пыталась удержать пошатнувшуюся корону.

Монахи постоянно демонстрировали жизнебоязнь, как отречение от красоты и от счастья из-за того, что с ними связаны боль и страдание. Более того, они стремились показать, что телесная красота лишь поверхностна.

Некий монах развивает эту тему, восходящую еще к Иоанну Златоусту:

"Телесная красота заключается всего-навсего в коже. Ибо, если бы ты увидел то, что под нею, подобно тому как беотийская рысь, как о том говорили, способна была видеть человека насквозь, - уже от одного взгляда на женщину вас бы тошнило. Привлекательность ее составляется из слизи и крови, из влаги и желчи. Попробуйте только помыслить о том, что находится у нее в глубине ноздрей, в гортани и в чреве: одни нечистоты. И как не станем мы касаться руками слизи и экскрементов, то неужто может возникнуть у нас желание заключить в объятия сие вместилище нечистот и отбросов?"

Вот так-то, дорогие читатели, промывали мозги еще в XV веке!

В целестинском монастыре в Авиньоне существовала до Великой Французской революции настенная роспись, выполненная, по преданию, искусной рукой короля Рене I Анжуйского (1409-1480). Там было изображено во весь рост прямостоящее тело красивой женщины с изящной прической, закутанное в саван и кишащее червями.

Легенда гласила, что сам король, искусный художник и поэт, страстный почитатель красоты и радости жизни, изобразил здесь свою бывшую возлюбленную, увиденную им в склепе через три дня после того, как она была похоронена.

Начало надписи под росписью гласило:

"Я ровни в женах никогда не знала,
По смерти же вот каковою стала.
Куда свежо и дивно было тело,
Куда прекрасно - ныне же истлело.
В шелка рядиться тонкие любила,
Была прелестна, весела, нежна,
Теперь по праву я обнажена.
В богатых обреталася мехах,
В чертогах светлых некогда живуща,
Отныне же во мрачном гробе суща.
В покоях златотканны где картины?
Увы мне, в склепе я средь паутины".

Можно не сомневаться, что данная роспись и стихи производили должный эффект на зрителей.

Чем яростнее было отвращение к разлагающейся земной плоти, тем глубже было почитание нетленных останков святых. Величие же Девы Марии видели еще и в том, что вознесение избавило ее от земного тления.

Согласно древним обычаям, тела знатных лиц, умерших вдали от родины, расчленяли и вываривали до тех пор, пока плоть не отделялась от костей. Затем кости очищали и отправляли в ларце на родину для торжественного погребения, а все остальное хоронили на месте. Этот обычай был распространен уже в XII и XIII веках: так поступали даже с телами некоторых королей и епископов.

Папа Бонифаций VIII в 1299 и 1300 годах дважды строжайше запрещает

"отвратительное злоупотребление, коему все еще неразумно следуют иные верующие, полагаясь на некий ужасный обычай".

Но и в XIV веке этот запрет часто снимается, да и в XV веке этот обычай был еще в ходу. Так обошлись с телом Генриха V, с телами Эдуарда Йоркского и графа Саффолка, погибших при Азенкуре, с телом Уильяма Гласдейла, утонувшего при осаде Орлеана, а также с телом племянника сэра Джона Фастольфа, погибшего в 1435 году при осаде Сен-Дени.

Смерть изображали в нескольких вариантах: в виде апокалиптического всадника, проносящегося над грудой разбросанных тел; в виде низвергающейся с высот эринии с крыльями летучей мыши; в виде скелета с косой и луком и стрелами. Такой скелет мог быть пешим, восседать на запряженных волами дрогах или передвигаться верхом на быке или корове.

Так церковь "Campo santo" на пизанском кладбище была около 1360 года расписана циклом фресок "Триумф смерти". Там смерть изображена в виде крылатой старухи с косой.


Пляска смерти
В XIV веке появляется странное словечко "Macabre", более известное нам из словосочетания "Le Dans Macabre" - "Пляска Смерти". Современные этомологи производят слово "Macabre" или из арабского "makbara" ("усыпальница") или из сирийского диалектного слова "maqabrey" ("могильщик") и считают, что оно было занесено в Европу во время Крестовых походов. Так в европейские представления о смерти вторгся новый, но поражающий жутким страхом элемент.

Появлению Пляски Смерти предшествовала легенда о трех живых и трех мертвецах, которая появилась уже в XIII веке. Там трое знатных юношей неожиданно встречают трех отвратительных мертвецов, которые указывают им на свое былое земное величие и на скорый конец, неминуемо ожидающей юношей, которые пока еще живы. Этот сюжет быстро находит широкое распространение в резной деревянной скульптуре и в настенной живописи.

Пляска смерти выражает идею всеобщего равенства в смерти. Считается, что этот элемент средневековой культуры был заимствован изобразительным искусством из драматических представлений. На картинах или гравюрах ее изображали точно так, как и исполняли. У нас нет ранних описаний таких представлений, но известно, что в 1449 году она была исполнена при дворе герцога Бургундского в Брюгге.

В 1485 году вышло первое печатное издание "Dans Macabre", осуществленное парижским печатником Гюйо Маршаном. Гравюры на дереве воспроизводили фрески, которые с 1424 года покрывали (я чуть было не написал "украшали") стены галереи кладбища Невинноубиенных младенцев (des Innocents) в Париже. Маршан взял одни из самых популярных в средние века изображений смерти и не прогадал. Здесь смерть смахивает на осклабленную обезьяну, увлекающую за собой папу, императора, рыцаря, поденщика, монаха, дитя, шута, а за ними - и все прочие сословия и ремесла.

Только к 1500 году фигура главного танцора становится скелетом, как это можно видеть у Хольбейна.

Однако в самых старых изображениях Пляски Смерти неутомимым танцором является сам живущий, каким он останется еще некоторое ближайшее время. Это его собственный образ или его зеркальное отражение, а не какие-то другие люди. Именно "это ты сам!" и придавало Пляске смерти жуткую силу, повергая созерцателей в дрожь.

Вначале в Пляске Смерти изображались только мужчины и их число доходило до сорока, соответствуя числу основных известных общественных положений и профессий. Считается, что первым ввел изображения женщин в этот сюжет Маршан в последующих изданиях своей книги. Так появилось изображение скелета с женскими волосами, развевающимися вокруг черепа, а с ним добавился и мотив сожаления об утраченной красоте.

А тут еще и дьявол подбирался к смертным с пятью искушениями: это нетвердость и сомнения в вере; уныние из-за гнетущих душу грехов; приверженность к земным благам; отчаяние вследствие испытываемых страданий и, наконец, гордыня по причине собственных добродетелей.

В макабрическом вИдении смерти нет ничего нежного и элегического. Это очень земная и прозаическая смерть, где звучит не скорбь из-за потери близкого человека, а несутся сетования вследствие собственной приближающейся смерти, воспринимаемой только как несчастье и ужас. Здесь еще нет ничего о смерти как об утешительнице, о конце страданий, о вожделенном покое, о законченном или незавершенном деле; нет никаких нежных воспоминаний и никакого успокоения.

[Yorik]

Кладбища. Упадок религиозности и суеверия

Средневековые города в нашем понимании были очень маленькими, соответственно и кладбища в них были не очень большими. Часто могилы богатых и бедных находились бок о бок. Но потребность в захоронениях была велика, так что через некоторое время кости покойников извлекали и грудами складывали в склепах или верхних частях галерей, окружавших кладбища с трех сторон, а надгробия переделывали и пускали в продажу. Молва утверждала, что в земле популярного в Париже кладбища des Innocents от покойника уже через девять дней оставались лишь череп и кости.

Но кладбища были не только местом созерцания триумфа смерти траурных церемоний. Горожане любили гулять среди постоянно засыпаемых и раскапываемых могил и назначали там свидания. Возле склепов ютились лавочки, а в аркадах прохаживались женщины свободной профессии. Иногда там произносили свои проповеди нищенствующие монахи, устраивались торжественные процессии, а то и празднества. Словом, кипела обычная повседневная жизнь.

С повышенной религиозностью в средние века могло сочетаться и развитая система суеверий. Например, 28 декабря отмечался день Невинноубиенных младенцев в Вифлееме. Так вот, тот день недели, на который приходился этот праздник, во весь следующий год считался несчастливым. В эти дни не брались за новое дело, не отправлялись в путешествие.

Известно, что Людовик XI добросовестно соблюдал этот обычай.

Коронацию Эдуарда IV пришлось повторить, так как первоначально она пришлась на этот несчастный день недели.

Рене Лотарингскому (1451-1508) пришлось даже однажды отменить свое решение о начале сражения, так как его ландскнехты отказывались идти в бой в столь несчастливый день.

Вторая половина XIV века. Епископ Кутанса служит мессу в церкви Сен-Дени. Вот он поднимает Тело Господне, и прихожане просят присоединиться к молитве Хьюго Обрио, прево Парижа, который прогуливался, не обращая на службу никакого внимания. Хьюг с бранью отвечает, что он не верит в Бога такого живущего при дворе епископа, как этот.

Хендрик Хюсман, отец известного Рудольфа Агриколы, был священником из Бафло. В тот день, когда он был избран аббатом в Звелверте, он получил известие, что его сожительница родила ему сына. Хюсман добродушно и бесстыдно говорит:

"Сегодня я стал отцом дважды, да будет на этом Господне благословение".

Профанация в церковной жизни Позднего средневековья достигла широких размеров, а проникновение сакральных элементов в реальную жизнь порой принимало столь причудливые формы, что нам они могут показаться абсурдными или бесстыдными. Но таков уж был характер средневекового мышления.

Были широко распространены, например, статуэтки Девы Марии, представлявшие собой вариант старинного голландского сосуда, называвшегося "Гансик в погребке" ("Hansje in den kelder"). Чаще всего это была небольшая золотая статуэтка, богато украшенная драгоценными камнями, с раскрывающимся чревом, внутри которого можно было увидеть изображение Троицы. Известно, что подобные статуэтки были в монастыре кармелиток в Париже и в сокровищнице бургундских герцогов.

Церковь относилась отрицательно к подобным изображениям, но не из-за неблагочестивости порой довольно грубых изображений, а из-за еретического изображения Троицы в виде плода чрева Девы Марии.

На уже упоминавшемся кладбище Невинноубиенных младенцев в Париже во второй половине XV века упоминается затворница, замурованная в келье у кладбищенской ограды. Кажется, что может быть более ужасающего в этой атмосфере, проникнутой духом смерти и отчаяния, и в окружении гор костей и черепов. Вот он, подвиг самоотречения! Но современники, описывая этот сюжет, пишут, что затворницы жили в новом изящном домике, что они получали от короля содержание, выплачивавшееся им восемь раз в год - восемь ливров, как обычным фрейлинам. Их постоянные молитвы об искуплении грехов сочетались с такой повседневной работой, как дойка коровы, топка печи и чистка горшков. И что же остается от всего этого религиозного пафоса?

Я не буду распространяться об индульгенциях, которые не только продавались странствующими монахами, но и часто разыгрывались в различных лотереях наряду с другими ценными призами.

Чисто светские мелодии без каких-либо изменений сплошь и рядом использовались для церковных песнопений, и наоборот. Гийом Дюрай сочинял мессы на такие темы мирских песенок, как "Сколь тешусь я", "Муж вооружен" и "Побелела лицом".

В текст литургии могли вплетаться слова таких светских песенок, как "Целуйте меня, красноносые" ("baisez-moi, rouges nez"), а ее мелодия использовалась в качестве темы. На первый взгляд, ничего особенного, но следует иметь в виду, что слово "baizer" означало, да и сейчас означает, не только и не столько целовать, но и "coire", а нос ("nez") до сих пор служит эвфемизмом фаллоса.

Происходило постоянное смешение церковной и светской терминологий. Выражения мирского характера без особых раздумий использовались для обозначения религиозных предметов и обратно. Особенно часто это происходило, когда дело касалось знатных особ, и никто не усматривал в этом никакого кощунства.

В деле об убийстве герцога Орлеанского защитник говорит о духе убитого герцога, который взывает к сыну: взгляни на мои раны, из которых пять были самыми жестокими и смертельными. Иными словами убитый уподоблялся Иисусу Христу.

Епископ Шалонский сравнивал Иоанна Бесстрашного, павшего в результате мести за Людовика Орлеанского, с Агнцем Божиим.

Императора Фридриха III (1415-1493), отправляющего своего сына Максимилиана (1459-1519) на свадьбу с Марией Бургундской, хронист Молине сравнивает с Богом Отцом, посылающим на землю своего Сына.

Когда уже позднее Фридрих и Максимилиан вместе с маленьким Филиппом Красивым въезжают в Брюссель, тот же хронист пишет, что горожане со слезами на глазах говорили:

"Глядите на сей образ Троицы: на Отца, Сына и Святого Духа".

Венок Марии Бургундской, уже матери двоих детей, преподносится как достойному отображению Божией Матери, но без оскорбления девства последней.
При этом данный хронист искренне восклицает:

"Вовсе я не стремлюсь обожествлять государей!"

Вспомним антверпенскую "Мадонну", которую обычно приписывают кисти Фуке. Согласно довольно древней традиции в виде "Мадонны" художник изобразил Агнессу Сорель, любовницу короля Карла VII.

О всеобщем упадке религиозности часто писали хронисты. Никола де Клеменж сетовал, что даже по праздникам к мессе отправлялись лишь немногие. Они не дослушивали ее до конца и довольствовались тем, что едва касались пальцами святой воды и преклоняли колено перед Богородицей или иным образом. Если же они дождались момента, когда священник возносил святые дары, то похвалялись так, словно оказали величайшее благодеяние самому Иисусу Христу.

Заутреню и вечерню священник совершал большей частью только с прислужником, а прихожане отсутствовали.

Местный сеньор, патрон деревенской церкви, спокойно заставлял священника ждать, не начиная мессы, пока он и его супруга не встанут и не оденутся.

Жерсон отмечал, что церковные праздники, включая Сочельник, проходят среди необузданного веселья, с игрой в карты, бранью и сквернословием. В ответ на увещевания люди ссылались на то, что знатные господа, попы и прелаты без всяких помех делают то же самое.

Никола де Клеменж писал, что на всенощных, накануне праздников, в церквах даже пляшут с непристойными песенками, а священники, подавая пример, во время ночных бдений играют в кости и сыпят проклятиями.

Дионисий Картузианец приводит жалобу члена городского магистрата (Гент) на то, что ежегодная процессия, которая проходит через город со священной реликвией, дает повод к бесчисленным безобразиям и пьянству. Как бы положить этому конец? Воздействовать же на магистрат было совсем не просто: ведь такие процессии приносили городу изрядную прибыль, так как в город стекался многочисленный народ, нуждавшийся в еде, питье и ночлеге. К тому же таков был древний обычай.

На ярмарку в Хоутем жители Гента шествовали с ракой Св. Ливина. Шателлен пишет, что в прежние времена мощи святого несли самые знатные жители города

"с великой торжественностью и высоким почтением".

Теперь же

"толпа бездельников и негодных юнцов"

несут святыню, вопя и улюлюкая, горланя песни и приплясывая, выкидывая всякие штуки, и при этом все они пьяные. Они вооружены и всюду вытворяют отвратительные бесчинства. Они полагают, что из-за их священной ноши в такой день им ни в чем не должно быть отказа.

[Yorik]

Церковь, иконы, святые...


Посещение церкви
Посещение церкви было важным элементом общественной жизни. В церковь ходили, чтобы покрасоваться своими нарядами или покичиться друг перед другом своим положением и званием, манерами и учтивостью.
Стоило какому-нибудь юноше войти в храм, как знатная дама, встав, могла поцеловать его в губы, даже если в этот момент священник освящал Дары, и все прихожане молились, преклонив колени.
Вошло в привычку переговариваться во время мессы и слоняться по храму.
Церковь стала обычным местом свиданий, куда молодые люди приходили поглазеть на девиц. Никола де Клеменж возмущенно писал, что молодежь редко посещает церковь, да и то только за тем, чтобы пялить глаза на женщин, щеголявших причудливыми прическами и не скрывавших декольте.

Церковная служба предоставляла влюбленным множество возможностей: можно было подать возлюбленной святой воды, предложить ей "мир" (это такая специальная деревянная или костяная пластинка, которую прихожане целовали по очереди, вместо того, чтобы целовать друг друга в губы), зажечь ей свечу, опуститься рядом с ней на колени, не говоря уже о всякого рода знаках и взглядах украдкой.
В поисках знакомств в церковь заходили и проститутки, а в праздники в храмах даже продавали непристойные гравюры.
Никакие проповеди не могли помочь в борьбе с этим злом.


Паломничества
Различные паломничества были также очень удобны для всевозможных развлечений и увеселений, но больше всего они были удобны для влюбленных. Знатные дамы охотно посещали турниры и совершали паломничества к святым местам для поиска наслаждений или встреч со своими возлюбленными. В святых местах неизменно вертелись сводницы, которые прельщали дам и молодых девиц.
Недаром Фома Кемпийский говорил, что частые паломничества редко приводят к святости, а Фредерик ван Хейло даже издал особый трактат "Против паломников".


Средневековая ругань
Скажу несколько слов и о средневековой ругани, которая в отличие от русской культуры, не обязательно носила характер непристойности, и практически никогда не была так физиологична. Обиходные ругательства, которые были очень широко распространены, чаще всего носили характер богохульства.
Самыми первейшими ругателями в Европе слыли бургундцы, и самым сильным из их ругательств было

"Je renie Dieu"

(буквально - "Я отрицаю Бога").
Однако и его чаще всего смягчали до бессмысленного эвфемизма

"Je renie des bottes"

("Я отрицаю башмаки").
Многие средневековые богохульные изречения имели вид клятвы, например,

"Клянусь чревом христовым".

Однако буквальный смысл клятвы в них отсутствовал, так что клятвопреступления в таком выражении не было.
Широко было распространено мнение, что грех сквернословия приводит к войне, чуме и голоду. В 1397 году был издан королевский ордонанс, который возобновлял прежние постановления против ругани от 1269 и 1347 годов. Здесь фигурируют угрозы рассечения верхней губы и отрезания языка за гнусное богохульство. Но на полях сборника судебных документов, где содержится это постановление, имеется надпись:

"Ныне, в лето 1411, ругательства те слышны повсюду и сходят всем безнаказанно".

Иконы
Представления средневековых людей, например, о Троице, аде, многочисленных святых и прочих священных вещах были всегда реальны и превращались в веру непосредственно в виде образов. Этому способствовали многочисленные иконы, росписи и прочие священные изображения. Но все такие изображения были столь реальны и вызывали столь священный трепет, что обыденному сознанию людей, если только они постоянно не обращались к авторитету и учению церкви, было трудно понять, что Богу следует поклоняться, а святых лишь почитать. Ведь сама икона этому не может научить.
В рамках представлений об индивидуальной загробной жизни почитание и восхваление святых,

"путем подражания им и восхождения к Богу",

было естественным и не вызывало сомнений. Равным образом почитались иконы, священные реликвии, святые места и предметы, посвященные Богу, поскольку все это, в конечном счете, приводило к почитанию Бога.

Разрешение почитания икон, вопреки решительному требованию второй заповеди, пояснялось ссылкой на то, что эта заповедь была необходима до вочеловечения Христа, поскольку Бог тогда был только Духом. Христос же пресек действие Ветхого завета благодаря тому и посредством того, что явился на землю.
В то же время окончанию второй заповеди

("да не поклонишься им, ни послужишь им")

церковь придерживалась неукоснительно:

"Мы поклоняемся не образам, но почитаем изображаемое, то есть Бога и святых".

Иконы были нужны для того, чтобы показать тем, кто неграмотен и не знает, следовательно, Писания, во что следует верить. Это были книги для тех, кто не умеет читать. Поэтому церковь всегда довольно мягко и снисходительно относилась к тем, кто по простоте и невежеству впадал в грех поклонения изображениям.


Святые
Святые для людей средневековья были определенными, материальными и привычными персонажами повседневной и религиозной (а стоит ли их разделять?) жизни. Самые сокровенные движения души обычно устремлялись к Христу или Деве Марии, но все поверхностные и чувственные импульсы каждодневной религиозной жизни связывались с многочисленными святыми. Популярные святые постоянно находились в самой гуще жизни. Все знали их облик и их атрибуты, их страшные мучения и их удивительные чудеса. Их одежда и орудия были такими же, как и у обычных людей, и в любой день среди больных чумой или пилигримов можно было встретить кого-нибудь вроде св. Роха или св. Якова. Только в период Контрреформации святые были по желанию церкви отдалены от народной жизни и подняты намного выше.

Но пока при зубной боли призывали св. Аполлонию, так как в мученичестве ей самой выбивали зубы, а св. Рох мог исцелить от чумы.

Познакомимся коротко некоторыми из наиболее популярных святых, которые изображались с орудиями пыток или с наиболее впечатляющими атрибутами их житий.

Св. Акакий (Ахаций), епископ Антиохийский, принял мученическую смерть при императоре Деции (249-251) и перед казнью был увенчан терновым венцом.

Св. Эгидий, отшельник из Южной Галлии (ум. 550?), был тяжело ранен стрелой, которую некий готский король по имени Флавий (?) пустил в лань, прикрытую телом святого.

Римский военачальник св. Георгий был казнен при императоре Диоклетиане (284-305) за приверженность христианству, но в массовом сознании он рассматривался в первую очередь как победитель дракона и освободитель девы.

Епископ из Малой Армении св. Власий (Блез) принял мученичество где-то в III веке. Он упражнялся в аскезе и жил в пещере со зверями.

Св. Христофор согласно житию пострадал в 250 году в Ликии, и в последующей сильно мифологизированной традиции он выступает в качестве простодушного великана. Этот Христофор желал служить самому могущественному властелину и поступил на службу царю, от него перешел к дьяволу, которого царь боялся, а от дьявола обратился к Христу, узнав, что нечистая сила трепещет при виде креста.
Выполняя служение, Христофор переносил путников через речной поток. Однажды, переправляя ребенка, он почувствовал неимоверную тяжесть, как будто он нес целый мир. Ребенок, оказавшийся Христом, объяснил ему, что он несет не только весь мир, но и сотворившего этот мир. Так святой и получил свое прозвище, означающего по-гречески "христоносец".

Святой диакон-мученик Кириак, по легенде, изгнал дьявола из бесноватой дочери Диоклетиана и сковал его цепями.

Св. Дионисий (Денис), патрон Галлии и первый епископ Парижский, был обезглавлен в III веке на том месте, которое благодаря Дионисию и его соратникам, Рустику и Элевтерию, получило название Гора Мучеников (по латыни Mons Martyris, соврем. Monmartre). Он был похоронен на месте будущего аббатства Сен-Дени. В Средние века, да порой и сейчас, его часто путали с Дионисием Ареопагитом.

Уроженец Антиохии св. Эразм погиб в 303 году в результате жуткой казни при Диоклетиановых гонениях на христиан.

Св. Евстахий, который до принятия христианства был римским полководцем Плацидом, претерпел мученичество с женой и двумя сыновьями в царствование Адриана (117-138). По легенде, он обратился в христианство во время охоты, когда увидел оленя, между рогов которого находился крест с распятым Христом, произнесшим: "Плацид, зачем ты преследуешь меня, желающего твоего спасения?"

Врач из Никомиддии св. Пантелеймон (Панталеон) был мучеником эпохи Диоклетиана. Он изображался с сопровождавшим его львом, которого он, по преданию, вылечил.

Малолетний мученик св. Вит был, по его житию, заживо сварен в котле то ли при Диоклетиане, то ли при Валериане (253-260). Название болезни "пляска святого Вита" никакого отношения к событиям жизни этого святого не имеет. Оно возникло в XIV веке в Германии от распространившегося поверья, что эта болезнь (хорея) излечивается при посещении церквей и часовен, посвященных св. Виту.

Мученицу IV века св. Варвару, родом из Египта, отец заточил в башню, чтобы оградить ее от домогательств многочисленных обожателей. В этой башне она и обратилась в христианство, но позднее эта башня была переосмыслена, как заключение за приверженность Христу.

Св. Екатерина Александрийская, которая победила в диспуте языческих философов, была колесована, согласно традиции, в 275 году. Колесо сломалось, и тогда палач пронзил ее мечом.

Св. Маргарита Антиохийская в том же 275 году была заточена в башне, где ее, согласно преданию, соблазнял дьявол. В Средние века ее часто изображали, попирающей ногами дракона, символизировавшего дьявола.

[Yorik]

Благочестие и святость. Карл де Блуа - святой

Церковь издавна позволяла и почитала почитание телесных останков различных святых. Это подчас приводило к самым невероятным крайностям. Там, где речь шла о реликвиях, средневековая вера часто впадала в какое-то исступление, и не боялась ни осквернения святыни, ни отрезвления.

Так около 1000 года в горах Умбрии народ хотел убить отшельника св. Ромуальда, чтобы только не упустить возможность завладеть его останками.

Монахи монастыря Фоссануово, где умер Фома Аквинский, из страха, что от них может ускользнуть хоть частица этой бесценной реликвии, буквально консервировали тело своего учителя. Они его обезглавили, препарировали, разделали и долго вываривали.

До того как тело скончавшейся св. Елизаветы Тюрингской было предано земле, толпа ее почитателей отрывала и отрезала частички плата, которым было покрыто ее лицо. В порыве экстаза люди отрезали у нее волосы, ногти, и даже кусочки ушей и соски.

Некоторых святых связывали с определенными болезнями. Св. Антония - с кожными воспалениями, св. Мавра - с подагрой, святых Себастьяна, Роха, Эгидия, Христофора, Валентина и Адриана - с чумой. Недуги так и звались по названию святого: антонов огонь, хворь св. Мавра и многое в том же духе.

Но если святой мог излечивать болезнь, то почему он не мог ее наслать? Поэтому люди часто полагали, что болезнь вызвана гневом святого, наславшего ее и требовавшего с ней примириться. Так часто происходило языческое по своей сути перенесение веры из религиозно-этической сферы - в магическую.

Скрытая неприязнь, а то и ненависть, к духовенству существовала всегда. Неудивительно, что как в высшем, так и в низшем сословиях веками вызывали насмешки фигуры распутного монаха или жирного попа, обжоры и сластолюбца. Чем более пылко проповедник обличал грехи собственного сословия, тем охотнее к нему прислушивались.

Бернардино да Сиена говорил, что если проповедник выступает против духовенства, его слушатели забывают про все остальное. Нет лучшего средства, чтобы расшевелить паству, когда ее уже начинает клонить ко сну или же когда людям через чур холодно или жарко. Тут сразу же к ним приходят бодрость и веселое расположение духа.

В 1437 году король Франции Карл VII вернулся в Париж и было решено отслужить торжественную панихиду за упокой души графа д'Арманьяка, убийство которого в 1418 году ознаменовало начало смутного времени. К собору устремились тысячные толпы народу, которые были жестоко разочарованы тем, что никакой раздачи денег там не происходит. По простодушному свидетельству Парижского горожанина (так принято называть одного анонимного хрониста), те добрые четыре тысячи человек, которые явились туда, ни за что не пришли бы, не надейся они на то, что им там что-нибудь да перепадет:

"И проклинали его те, кто прежде возносил за него молитвы".

И ведь это те же парижане, которые обливались слезами при виде многочисленных религиозных процессий, которые трепетали от пламенных слов странствующих проповедников.

А Гиллеберт де Ланнуа видел, как вспыхнувший было в Роттердаме бунт, тотчас же стих, едва священник вознес над головою Тело Господне.

В большинстве случаев религиозность была совершенно искренней. Так французский король Карл V (1338-1380) часто бросал охоту в самом разгаре, чтобы вовремя отправиться к мессе.

Однажды Анна Бургундская (ум. 1432), жена регента Франции герцога Бедфордского, вызвала сильное раздражение парижан тем, что промчалась на всем скаку вдоль процессии, обдав всех грязью. Но она могла среди ночи покинуть пир, чтобы успеть к заутрене у целестинцев. Ее ранняя смерть была следствием болезни, которой она заразилась при посещении больных бедняков в "Hotel Dieu" в Париже.

Средневековые люди часто сочетали в себе благочестие и греховность. Людовик Орлеанский занимался чародейством и заклинаниями, и решительно отказывался их оставить. И он же был настолько религиозен, что имел свою келью в дормитории монастыря целестинцев. Он разделял с монахами их жизнь, среди ночи ходил к заутрене и мог за день выстаивать по пять или шесть месс.

Жиль де Ре (1404-1440), известный по прозвищу Синяя Борода, который совершал многочисленные детоубийства в Машкуле, заказывал для спасения своей души мессу в память о Невинноубиенных младенцах. Он был искренне удивлен, когда судьи назвали его еретиком.

Когда Филипп Добрый неожиданно захватил Люксембург, он после окончания мессы оставался долго погруженным в свой бревиарий, добавляя особые благодарственные молитвы. Ожидавшая герцога свита, не слезала с коней, так как битва еще продолжалась, и начала проявлять нетерпение: неужели герцог не может прочитать все свои "Pater Noster" в другой раз? Герцога предостерегают, что дальше медлить опасно, но Филипп отвечает:

"Коль Господь даровал мне победу, он и сохранит ее для меня".

Престарелый король Рене I как-то во время охоты обнаружил в окрестностях Анжера отшельника, священника, оставившего свой приход и питавшегося ржаным хлебом и полевыми растениями. Тронутый его добродетелями, король повелел выстроить для отшельника келью с часовенкой. Для себя же король добавил сад и небольшой домик, украшенный живописью и аллегорическими изречениями. Он часто отправлялся туда, дабы в "милом своем приюте Уединения" проводить время с окружавшими его художниками и учеными.

Жак Бурбонский (1370-1436), титулярный король Неаполя, отрешился от мира под воздействием св. Колетты. Оливье де ла Марш сохранил с детства воспоминание о его торжественном въезде. Король, в убогой одежде, велел тянуть себя в помойном корыте,

"отличий не имевшем от носилок, на которых выносят обычно отбросы и нечистоты".

Позади него следовали сиятельные придворные.

"И слыхал я, как говорили и пересказывали, ... что во всех городах, куда он вступал, из уничижения вел он себя подобным же образом".

Св. Петр Фома (1305-1356), чувствуя приближение смертного часа, просит завернуть его в мешок, завязать на шее веревку и положить на землю. В этом он подражает примеру св. Франциска Ассизского. Он говорит, чтобы его похоронили при входе на хоры, чтобы все наступали на его тело, даже коза или собака, ежели они забредут в церковь.


Карл де Блуа

Если процесс канонизации новых святых продолжается и в наши дни, то не стоит удивляться тому, что он активно происходил и в Средние века. Основную массу таких святых составляли деятели церкви, священники, отшельники, великомученики и подобные лица. Но были среди них и представители высшей знати. В 1371 году в Анжере прошел процесс о причислении к лику праведников Карла Блуасского (1319-1364). Кто же такой был Карл Блуасский, и почему его канонизировали?

По материнской линии Карл де Блуа происходил из рода Валуа и был племянником короля Франции Филиппа VI (1293-1350). Его женой стала Жанна де Пантьевр (1337?-1384), единственная племянница и наследница бретонского герцога Иоанна III. В качестве условия женитьбы Карл принял герцогский герб и боевой клич, и большая часть его жизни прошла в борьбе за герцогскую корону. Против него выступил другой претендент на герцогскую корону, Жан де Монфор, более известный в истории как бретонский герцог Иоанн V Доблестный (1338-1399).

Борьба из-за Бретани между ними совпала с началом Столетней войны и была одной из причин, побудивших Эдуарда III к вторжению во Францию. В борьбе с англичанами граф де Блуа был одним из лучших французских полководцев. В 1347 году незадолго до осады Кале он попадает в плен и до 1356 года находится в Англии. После возвращения на родину Карл де Блуа продолжает борьбу с англичанами и возобновляет свои притязания на герцогство Бретань. Он погиб в битве при Орэ в 1364 году, где доблестно сражался рядом с Бертраном дю Гекленом (1314-1380) и Жаном де Бомануаром (ум. 1381).

Вроде бы обычная биография знатного рыцаря, ничем особенно не отличающаяся от сотен подобных биографий многих военачальников и претендентов на корону. Почему же Карл де Блуа был причислен к лику святых? Дело в том, что с самой ранней юности Карл вел строго аскетический образ жизни. Еще мальчиком он прочел большое количество различных назидательных книг, что по мнению его отца не подходило человеку с его положением. Буквально с детства он занимался строгим усмирением плоти, так что у ложа своей супруги он спал на полу, подстелив лишь солому. После его смерти на поле боя под доспехами Карла обнаружили власяницу. Он исповедовался каждый день, утверждая, что ни один христианин не должен отходить ко сну, не избавившись от грехов.

В английском плену он посещал различные кладбища в Лондоне, где читал псалом "De profundis" ("Из глубины"). Его бретонский оруженосец отказывался это делать, несмотря на все просьбы Карла. Он говорил:

"Нет уж, здесь лежат те, кто убил моих родителей и моих друзей и предал огню их жилища".

После освобождения из плена граф отправляется босиком по снегу в Трегье, в часовню св. Ива, патрона Бретани, составлением жития которого он занимался в плену. Люди проведали о предстоящем паломничестве и стали устилать его путь соломой и одеялами, но Карл де Блуа выбирает себе другую дорогу. В результате он сбивает себе ноги до такой степени, что в течение пятнадцати недель не может ходить.

После смерти Карла де Блуа его зять Людовик Анжуйский (1339-1384) предпринимает попытку его канонизации, что и завершилось процессом в Анжере в 1371 году.

В сообщении о смерти Карла де Блуа, приведенном Фруассаром, говорится о внебрачном сыне герцога:

"Там означенный Шарль де Блуа пал, как приличествует, лицом обращенный к врагу, а с ним и незаконнорожденный сын его по имени мессир Жеан де Блуа, и немало иных бретонских рыцарей и оруженосцев".

Нам это не совсем понятно, ибо Карл с детства, как я уже говорил, занимался усмирением плоти. Либо Фруассар ошибается, либо для людей XIV века в этом не было ничего невозможного, и мы до сих пор плохо представляем себе психологию средневековых людей.

[Yorik]

Кличи, анекдоты проповеди. Попытка оправдания убийства герцога Орлеанского


Боевые кличи
В Средние века каждый рыцарь имел свой боевой клич, который провозглашался им самим и подчиненными ему людьми во время сражений. Такой клич мог быть родовым и включать в себя имя владельца, например:

"Де Кюси с красным львом!"

Он мог быть личным или включать в себя имя дамы сердца. Свои кличи были у простых рыцарей и у титулованных, у герцогов и королей. Широко известен французский королевский клич:

"Монжуа Сен-Дени!"

Он был обращен к небесному покровителю Франции и в примерном переводе означал:

"Моя радость св. Дионисий!"

Св. Петр Люксембургский
Совсем иной тип святого мы встречаем в другом выходце из кругов высшей знати Петре Люксембургском. Этот отпрыск графского рода Люксембургов родился в 1369 году и рано осиротел, так как его отец Ги Люксембургский в 1371 году пал в битве при Баасвейлере. Уже с самых детских лет он не знает ничего, кроме ревностного отношения к вере. Вначале родственники и знатное окружение пытались отговорить его от намерения отречься от мира, но когда аскетические склонности мальчика оказались неискоренимы, они почувствовали гордость и изумление. Еще бы! Святой жил среди них и вышел из их среды!

Этот долговязый чахоточный юноша еще ребенком был обременен духовными званиями. Сначала он стал каноником нескольких приходов, в пятнадцать лет он уже епископ Меца, а затем кардинал. Блестящая карьера обрывается в 1387 году, когда Петр умирает от чахотки, не достигнув восемнадцати лет. Всю свою короткую жизнь он был занят своими мелкими прегрешениями, имел неприглядный вид и был покрыт грязью и паразитами. Каждый день он записывал свои грехи на листочках бумаги, а если находился в дороге и не мог этого делать, то потом часами просиживал за этим занятием. Если вначале он исповедывался два-три раза в неделю, то в конце жизни он делал это уже дважды в день, так что его исповедник просто не мог отойти от него. После смерти Петра нашли полный ларец с записочками, где день за днем были записаны грехи этой убогой жизни.

Сразу же после смерти Петра Люксембургского в Авиньоне предпринимаются усилия по его канонизации. К этому делу подключается сам король Франции, поддержанный соборным капитулом и Парижским университетом. На процессе в 1389 году свидетелями выступали самые знатные лица: Андрей Люксембургский, Людовик Бурбонский, Ангерран де Кюси. Но авиньонский папа почему-то не внял приводимым доводам и причисление Петра Люксембургского к лику святых не состоялось, несмотря на все давление короля и его окружения.

Он был причислен к лику праведников только в 1527 году, но его почитание поддерживалось сразу же после смерти Петра. Тело Петра Люксембургского было погребено в Авиньоне, и оттуда регулярно поступали сообщения о несомненно происходивших там чудесах. Король основал там монастырь целестинцев, в подражание Парижскому, который был тогда очень почитаемой святыней среди высшей знати. Для закладки от имени короля первого камня в Авиньон прибыли герцоги Орлеанский, Беррийский и Бургундский. Хронист Пьер де Салмон сообщает, что через несколько лет он уже слушал мессу в капелле, посвященной данному святому.


Клятвы Людовика XI
Король Людовик XI больше других почитал клятву, принесенную на кресте св. Лода. Когда призванный к королю коннетабль де Сен-Поль попросил, чтобы тот поклялся в его безопасности на кресте св. Лода, король ответил, что он готов дать любую другую клятву, только не эту.


Людовик XI перед смертью
В последние дни жизни Людовика XI в замке Плесси ле Тур царила пестрая неразбериха. Там можно было встретить и благочестивых просителей, и музыкантов. Вот как это описывает Жан де Руа:

"И тогда повелел король явиться великому числу и множеству музыкантов с их инструментами, низкоголосыми или же нежными, и отвел им Сен-Косм, близ Труа, где и разместилось их до ста двадцати, а среди них множество пастухов, живших окрест Пуату, кои часто играли перед дворцом короля, его же самого, однако, не видели; он же услаждался означенными инструментами и, коротая время, поддерживал себя в бодрствовании. Сверх того, велел он прийти туда множеству людей благочестивых и набожных, как мужчин, так и женщин, и отшельников, и святых людей для непрестанной молитвы Господу, дабы не дал он королю смерть принять, но дозволил бы ему пожить еще долее".

Проповеди Винцента Феррера
Однажды мимо того места, где проповедовал Винцент Феррер, вели к месту казни осужденных на смерть мужчину и женщину. Св. Винцент упросил чуть повременить с казнью. Он поместил обе жертвы под амвон, с которого проповедовал, и заговорил о грехах этих несчастных. По окончании проповеди вместо осужденных обнаружили только горстку костей. Народ был убежден, что святой не иначе как испепелил тела этих грешников своим словом, а тем самым и спас их.

Живое звучание проповедей оказывало на людей такое действие, что мы часто даже не можем себе этого представить. Однако письменное изложение этих проповедей даже для современников мало что значило. Многие слышавшие Винцента Феррера утверждали, что они улавливали едва ли тень того, что слышали из его уст.

По сообщению Жана Жерсона, одна женщина, эпилептичка, утверждала, что у нее ноют мозоли всякий раз, когда чья-либо душа отправляется в ад. Она утверждала, что читает на лице каждого содеянные им грехи, и что она спасает по три души ежедневно. Под угрозой пытки она созналась, что говорила все это, дабы заработать себе на хлеб.

Когда епископа Фулькона Тулузского (до 1180-1213) упрекнули в том, что он подал милостыню альбигойке, он ответил:

"Бедной я подал, а не еретичке".

Когда Маргарита Шотландская (1425-1444), первая жена дофина Людовика, будущего короля Людовика XI, поцеловала в губы поэта Алена Шартье, застав его спящим, то она оправдывала это тем, что

"не мужчину поцеловала, но бесценные уста, кои произнесли и высказали столь много прекрасных слов и добродетельных изречений".

Наглядность адских мук

Прихожане должны были представлять себе адские муки очень наглядно. Св. Дионисий Картузианец описывал их так:

"Вообразим, что пред глазами нашими жаром пышущая, раскаленная пещь и в ней человек нагой, и от таковой муки он никогда не будет избавлен. Не сочтем ли мы и мучения его, и даже одно только зрелище их невыносимыми? Сколь жалким покажется нам сей несчастный! Так помыслим же, как, попавши в пещь, метался он туда и сюда, каково было ему выть и вопить, каково жить , как сжимал его страх, какая боль пронзала его, доколе не понял он, что невыносимой казни его не будет конца!"

Желая дать представление о вечности, Дионисий прибегает к следующему наглядному образу:

"Помыслите себе песчаную гору размерами со вселенную. Каждые десять тысяч или сто тысяч лет из этой горы извлекают одну-единственную песчинку. В конце концов, эта гора все же исчезнет. Но и по прошествии такого немыслимого периода времени адские муки нисколько не станут меньше. Они будут ближе к концу не более чем тогда, когда из этой горы была взята самая первая песчинка. И все же, если бы осужденные на вечные муки полагали, что они будут избавлены от своих мучений, как только от горы ничего не останется, то и это было бы для них превеликое утешение".

Король Англии среди своих придворных неблагородного происхождения имел особого слугу, который должен был поддерживать голову короля, если тот, пересекая пролив, отделяющий страну от континента, ощутит приближающейся приступ морской болезни.

Как и мечи в рыцарских романах, бомбарды в войнах XIV-XV столетий имели свои имена: Le Chien d'Orleans, La Gringade, La Bourgeoise, De Dulle Griete (Орлеанский пес, Кляча, Хозяйка, Безумная Грета).


Попытка оправдания убийства герцога Орлеанского
Оправдание любых поступков и проступков люди Позднего средневековья находили в Священном писании. Обвинители и защитники зачастую орудовали одними и теми же примерами. Так можно было попытаться оправдать даже самое страшное злодеяние, такое, например, как убийство герцога Орлеанского.

Хронисты по-разному излагали причины убийства герцога. Помимо борьбы за власть, приводились и романтические версии. Бургиньоны уверяли, что это было возмездие за измену королевы с герцогом. Арманьки же утверждали, что поводом здесь была ревность Иоанна Бесстрашного и мстительность королевы, чья любовь была отвергнута герцогом. Эти доводы подкреплялись широко распространенными слухами о распутстве Изабеллы Баварской. Ведь сама же Изабелла давала обильную пищу этим слухам, утверждая, что дофин Карл не был сыном короля.

Сам герцог Иоанн Бесстрашный, в оправдание убийства герцога Орлеанского, уподоблял себя Иоаву, полководцу царя Давида, а свою жертву Авессалому. При этом он ставил себя выше Иоава, поскольку со стороны короля не было явного запрещения нанести смертельный удар.

Наемных убийц Иоанн Бесстрашный заранее укрыл в одном из домов на Старой соборной улице (Rue vieille de Temple). Во время похорон Иоанн выказывал глубокую скорбь. Позднее, когда он увидел, что расследование подбирается к принадлежащей ему резиденции hotel d'Artois, где он прятал нанятых убийц, Иоанн в королевском совете отвел в сторону своего дядю, герцога Беррийского, и признался ему, что это он сам, вняв наущению дьявола, подстроил убийство. После этого он бежал из Парижа во Фландрию.

В Генте он уже открыто пытался найти оправдание своему преступлению, и некий Симон де Со произнес соответствующую защитную речь. Этого Иоанну показалось недостаточно. Он вернулся в Париж, полагаясь на свою популярность и на всеобщую ненависть к Орлеанскому дому. Народ Парижа, действительно, радостно его приветствовал. В Амьене, чуть позже, Иоанн обратился к метру Жану Пти и поручил ему довести до конца дело, начатое в Генте Симоном де Со. Его защитная речь должна была произвести убедительное впечатление на принцев и их окружение.

Жан Пти блестяще справился с поставленной перед ним задачей. Он появился 8 марта 1408 года в hotel de Saint Pol в Париже перед самой блестящей аудиторией. Здесь присутствовали дофин Людовик, старший сын короля Карла VI, погибший в битве при Азенкуре, титулярный король Неаполя Жан Бурбонский, герцог Иоанн Беррийский и герцог Бретани Иоанн VI Мудрый.
Жан Пти построил свою речь на схоластических различениях и побочных текстах. Все положения речи он иллюстрировал примерами из Писания и из истории. Он красочно описывает злодеяния, совершенные Людовиком Орлеанским, а затем приступает к сложно построенному доказательству.

[Yorik]

Попытка оправдания убийства герцога Орлеанского (окончание)

Даже простое перечисление всех способов и уверток оратора заняло бы слишком много места, но я все же приведу некоторые из них. Жан Пти начал с перечисления двенадцати обязанностей, в силу которых герцогу Бургундскому надлежало почитать и любить короля Франции, а также и отомстить за него.

Он строил свои рассуждения на положении:

"Radix omnium malorum cupiditas".

Отсюда делаются два вывода о том, что алчность порождает отступничество, она же порождает предателей. Эти два злодеяния - отступничество и предательство - разделяются и подразделяются, а затем и демонстрируются на трех примерах: Люцифер, Авессалом и Аталия (Гофолия).

Затем выстраиваются восемь истин, оправдывающих тираноубийство, ибо, кто замышляет против короля, заслуживает осуждения и смерти. Чем выше занимаемое им положение, тем хуже: каждый смеет убить его. И так далее...

Новые сложные построения переходят к новым обвинениям против Людовика Орлеанского. Вспоминается история 1392 года, "бал пылающих", когда король, его брат, едва избежал горестной смерти от пламени, жертвой которого стали его спутники, которые, будучи выряжены дикарями поплатились за свое неосторожное обращение с факелами. Молва приписывала вину за это происшествие Людовику Орлеанскому.

А беседы Людовика Орлеанского в монастыре целестинцев с "чародеем" Филиппом де Мезьером (1327-1405)! Они тоже дали повод всевозможным намекам на вынашивающиеся замыслы убийств и отравлений.

Пристрастие Людовика Орлеанского к черной магии дает повод к пересказу страшной истории о том, как Людовик однажды воскресным утром отправился в компании монаха-расстриги, рыцаря, слуги и оруженосца в Ла Тур Монже на Марне. Как монах заставил там явиться им двух чертей в бурых одеждах, звавшихся Херемас и Эстрамен, которые, произнеся адское заклинание над шпагою, кольцом и кинжалом, позволили означенной компании с помощью этих орудий снять повешенного с виселицы в Монфоконе. И т.д., и т.л.

После того, как оратор разжег в слушателях ненависть к обвиняемому, он перешел и к прямым нападкам и обвинениям на Людовика Орлеанского.

Четыре часа длилась эта речь Жана Пти, и, как только он умолк, раздался голос герцога Беррийского:

"Я одобряю".

Для герцога Бургундского и его ближайших родственников были изданы четыре экземпляра этой речи в виде роскошной книги в переплете из тисненой кожи, с золотом и миниатюрами. Экземпляр этой книги хранится в Вене. Эта же речь была издана и для продажи.


О пленных рыцарях

Очень притягательным и для рыцаря, и для наемного солдата был выкуп за знатного пленника. Здесь тоже было много тонкостей. Например, военачальник должен разрешить спор двух рыцарей из-за пленника. Один говорит:

"Я первый схватил его за правую руку и сорвал с него правую рукавицу".

Второй возражает:

"Но мне первому он дал свою правую руку и свое слово".

И то, и другое давало право завладеть ценной добычей, однако второе обладало большими преимуществами.

А кому принадлежит сбежавший и вновь пойманный пленник? Ответ таков: если это произошло в зоне боевых действий, то он достается тому, кто берет его в плен на этот раз; если же он пойман за пределами такой зоны, то он должен быть возвращен прежнему его обладателю.

В 1445 году в Мидделбурге рыцарь Ян ван Домбург нашел убежище в церкви, спасаясь после совершенного им убийства. Выход ему, естественно отрезали. Его сестра, монахиня, девица ван Домбург, неоднократно навещает рыцаря и увещевает его, что уж лучше найти смерть с оружием в руках, нежели навлечь позор на весь их род, будучи преданным казни. Рыцарь внял доводам своей сестры, а та после его гибели завладела его телом, дабы достойно предать его земле.

Один рыцарь появился на турнире, украсив попону коня своим гербом. Оливье де ла Марш полагает, что это совершенно никуда не годится, ибо если конь, животное неразумное, споткнется и герб коснется земли, это принесет позор всему роду.

Вот вам изобретательный пример восстановления поруганной чести. В 1478 году в Париже по ошибке повесили некоего Лорана Гренье. Его вина не подтвердилась, но сообщение об этом вовремя получено не было. Все окончательно прояснилось только через год, и по просьбе брата тело Лорана Гренье было удостоено почетного погребения. Перед носилками шли четыре глашатая с трещотками, на груди у каждого был изображен герб покойного. По сторонам носилок и позади них шли четверо слуг со свечами и восемь с факелами, в траурном платье и также с гербами покойного. Это шествие проследовало через весь Париж от ворот Сен-Дени до ворот Сент-Антуан, откуда начался путь в Провен, на родину покойного. Один из глашатаев все время выкликал:

"Люди добрые, читайте "Отче наш" за упокой души преставившегося Лорана Гренье, обитавшего при жизни в Проване, коего нашли на днях мертвым под дубом ".

На церемонии примирения с братом в 1469 году Людовик XI прежде всего потребовал перстень, который был вручен Карлу епископом Лизьё в знак передачи в лен герцогства Нормандского, и велел разбить его на наковальне в Руане, в присутствии знати.

Когда никакие просьбы о помиловании одного осужденного не в состоянии были смягчить сердце Филиппа Доброго, с этой просьбой обратились к его любимой снохе Изабелле Бурбонской в надежде, что он не сможет ей отказать, ибо, по ее словам, она никогда не просила его ни о чем серьезном. И цель действительно была достигнута.


О неточности средневековых хронистов

Сопоставление числа павших с обеих сторон обычно производится победителями самым смехотворным с сегодняшней точки зрения образом. Так у Шателлена в битве при Гавере на стороне герцога Бургундского гибнут только пять лиц благородного происхождения, против двадцати или тридцати тысяч восставших жителей Гента.

К сообщениям средневековых хронистов следует вообще относиться с большой осторожностью, так как они очень часто грешат большими неточностями и ошибками. Они очень легковерно и легкомысленно, с нашей точки зрения, подходили к выбору сюжетов для описания, не давали себе труда отличать существенное от маловажного и чаще всего давали весьма поверхностное описание событий. Судите сами...

Фруассар дает огромное количество описаний самых незначительных осад, сражений и стычек. Он очень подробно, например, описывает ссору между Филиппом Добрым и его сыном. К ее описанию я вернусь несколько позже.

Монстреле, который присутствовал при беседе герцога Бургундского с захваченной в плен Жанной д'Арк, не помнит, о чем они говорили.

Тома Базен, который лично вел процесс реабилитации Жанны д'Арк, в своей хронике называет местом ее рождения Вокулёр (а не деревню Домреми), сообщает, что в Тур ее доставил лично Бодрикур, который на самом деле только дал ей сопроводительное письмо и провожатых, и которого он называет не капитаном, а владетелем города, и ошибается на три месяца в дате её первой встречи с дофином.

Оливье де ла Марш постоянно путается в происхождении и степенях родства членов герцогской фамилии. Бракосочетание Карла Смелого и Маргариты Йоркской, состоявшееся в 1468 году, в котором он сам участвовал и описал, хронист датирует временем после осады Нейсса, имевшей место в 1475 году.

Даже трезвый Коммин часто увеличивает различные промежутки времени на пару лет и трижды рассказывает о кончине Адольфа Эгмонта, герцога Хелдерского (1438-1477).
Подобных примеров можно привести множество.

Бургундцы долго не могли примириться со смертью Карла Смелого, и еще через десять лет после битвы при Нанси (1477) они ссужали деньги друг другу при условии вернуть долг по возвращении герцога.

Насмешки над противниками часто присутствуют в ходе военных действий, и за них иногда приходилось расплачиваться кровью.
При осаде Мо англичанами жители города, чтобы поиздеваться над Генрихом V, вывели на городскую стену осла.
Жители Конде объявили, что им некогда сдаваться, так как им нужно печь блины к Пасхе.
Жители Монтеро, когда осаждавшие начинали палить из пушек, поднимались на городские стены и начинали выбивать пыль из своих шапок.

Следует заметить, что Карл Смелый свой лагерь под Нейссом устроил в виде грандиозной ярмарки. Шатры знати в нем "удовольствия ради" были устроены в виде замков, с галереями и садами, и повсюду царило веселье.

[Yorik]

Колдовство и ворожба

Конец Средневековья различные исследователи приурочивают к различным датам. Вот основные из них:
падение Константинополя в 1453 году;
открытие Америки в 1492 году;
начало Реформации в 1517 году;
начало Нидерландской революции в 1566 году;
1648 год - Английская революция и конец Тридцатилетней войны.

Некоторые из исследователей доходят до того, что конец Средних веков приурочивают к началу Великой Французской революции 1789 года.
Но есть ведь и другие значительные даты.

Да и с началом Средних веков нет полной ясности. Обычно начало этого периода относят к V веку от Р.Х. Но многие ученые, особенно в англоязычных странах, период с V по X века выводят за пределы Средних веков и обозначают его как Тёмные века (Dark Ages).

К концу XV века (как ни считай, а это уже конец Средних веков) относится начало массовой "охоты на ведьм". Но наиболее активное преследование ведьм пришлось на вторую половину XVI века и первую половину XVII века.

В последнюю четверть XV века начали свою деятельность по сыску и преследованию колдунов и ведьм папские инквизиторы Генрих Инститорис и Якоб Шпренглер, будущие авторы "Молота ведьм" (1487). Местное духовенство почти повсеместно оказывало им сопротивление, так как вера в колдунов считалась ересью.
Тогда папа Иннокентий VIII в 1484 году издал буллу "Summis desiderantes affectibus" ("Всеми помыслами души"), которая подтверждала полномочия этих инквизиторов.
Под действие этой буллы попадали такие действия колдунов и ведьм, как плотские связи с демонами, наведение порчи и болезней на людей, скот и урожай, причем особо выделялись чары, которые препятствовали людям исполнять супружеские обязанности, и, наконец, отречение от веры.
Теперь взгляды на колдовство и ведовство, широко распространенные в народе, но отвергавшиеся церковью, становятся официальной доктриной, а ересью оказывается не вера в колдунов, как было раньше, а неверие в них.

Молине уже вполне официально заносит в свою хронику сообщение о чертях, которые под началом своих предводителей Таху и Горгиаса устроили беспорядки в женском монастыре. Эти черти носили имена

"звучавшие как названия предметов мирской одежды, музыкальных инструментов и нынешних игр: Пантуфль, Курто и Морнифль".

Поясняю, что Пантуфль (Pantoufle) - это туфелька,
Курто (Courtaulx) - коротышка, деревенский духовой инструмент,
а Морнифль (Mornifle) - оплеуха, означал четверку в картах.

Мастеров черной магии предпочтительно было отыскивать в каком-нибудь диком краю. Человеку, который хотел бы вступить в сношения с дьяволом, но не мог найти никого, кто преподал бы ему это искусство, обычно указывали на "дикую Шотландию".

В начале XV века очагом колдовства стал даже французский королевский двор. Один из проповедников предостерегал придворную знать, что им следует быть настороже, иначе вместо "vieilles scorcieres" ("старые ведьмы") люди будут говорить "nobles sorciers" ("знатные колдуны").

Особенно это касалось Людовика Орлеанского, которого буквально окружала атмосфера черной магии, так что обвинения Жана Пти в этом отношении не были так уж безосновательны. У Людовика Орлеанского были собственные чернокнижники и чародеи, одного из которых, чьё искусство его не удовлетворило, он даже предал сожжению.
Когда ему предложили обратиться к теологам с тем, чтобы узнать их мнение, допустимы ли столь опасные суеверия, он ответил:

"С чего это я должен их спрашивать? Я знаю, что они стали бы меня отговаривать, посему я вполне решился так действовать и так верить и от этого не отступлюсь".

Жерсон даже связывал гибель герцога с его упорством в грехе. Этот же Жерсон порицал попытки излечить душевнобольного монарха Карла VI с помощью какого-либо волшебства. За такие попытки уже несколько неудачников окончили свою жизнь на костре.

Всем было известно, что для того чтобы извести врага, надо было его изображение, вылепленное из растопленного воска или сделанное из другого материала, либо проткнуть чем-нибудь острым, либо вновь растопить.

Филипп VI Длинный (1293-1350) одну такую фигурку, попавшую ему в руки, швырнул в огонь со словами:

"А ну-ка посмотрим, кто сильнее: дьявол - чтобы меня погубить, или Бог - чтобы меня спасти!"

Граф Шароле тоже жаловался:

"И разве нет здесь передо мною... восковых огарков, окрещенных дьявольским способом и полных мерзких тайн противу меня и прочих?"

Герцог же Филипп Добрый во всем том, что касалось суеверий, склонялся к более просвещенным взглядам, чем французский двор. Он не цеплялся за различные суеверия, не прибегал к помощи астрологов и прорицателей, и именно его вмешательство положило конец ужасным преследованиям ведьм и чародеев в Аррасе в 1461 году.

Во время этих преследований об Аррасе распространялось столько пересудов и слухов, что люди не хотели ни принимать у себя тамошних купцов, не предоставлять им кредит. Они боялись, что их уже на следующее утро могут обвинить в причастности к колдовству, а их семья лишится всего имущества вследствие конфискации.

По словам Жака дю Клерка, за пределами Арраса в истинность этих обвинений не верил даже один человек из тысячи:

"...никогда в землях лежащих по сю сторону (то есть во Франции, а не в Бургундии), не видели ничего подобного".

Даже многие жители Арраса сомневались, когда при совершении казней несчастные жертвы признавались в своих злодеяниях. Преследователей обвиняли в том, что они затеяли из-за своей ненасытной жадности. Сам епископ называл это заранее разыгранным делом,

"вещью, выношенной некоторыми дурными людьми".

Герцог обратился к факультету в Лувене с призывом объявить о том, что многие люди не имели никакого касательства к черной магии, и речь может идти всего лишь об игре воображения. Затем Филипп добрый послал в Аррас герольдмейстера ордена Золотого Руна, и с этого дня в городе не было схвачено более ни одного человека. С теми, над кем уже висело обвинение, поступили очень снисходительно. Вскоре все процессы над ведьмами в Аррасе были прекращены, и город откликнулся на это веселыми празднествами и представлениями с назидательными аллегориями.

Один инквизитор утверждал, что каждый третий христианин запятнал себя ересью. Из своей веры в Бога он сделал ужасающий вывод о том, что каждый обвиненный в сношениях с дьяволом действительно должен быть виновен, ибо Господь не допустит, чтобы кто-то был осужден, не будучи пристрастен к занятиям черной магией.
[Вспомним утверждение генерального прокурора СССР Вышинского о том, что в СССР нет невиновных, а есть только неосужденные. - Прим. Ст. Ворчуна.]

"Когда же ему возражали, будь то клирики или прочие, он говорил, что их самих надобно хватать по подозрению в ереси".

Если же кто-нибудь продолжал утверждать, что то или иное не более чем плод воображения, он говорил, что сами они заслуживают подозрения.
Этот инквизитор был убежден, что по одному виду человека он в состоянии определить, замешан тот в колдовских действиях или нет.
Позднее, правда, он лишился рассудка, но ведь осужденные им как колдуны или ведьмы люди уже обратились в пепел.

Однако многие просвещенные люди полагали, что безумные идеи самих ведьм об их полетах по воздуху и оргиях во время шабаша, являются только плодом их фантазии, заблуждением. Но причиной такого заблуждения, несомненно, являлся дьявол. Даже если эта чертовщина вызывается такими естественными причинами, как поражение мозга, то сама эта причина является дьявольским наваждением.

Фруассар именно как заблуждение рассматривает случай, происшедший с одним гасконским дворянином, который совершил полет в сопровождении духа по имени Хортон.

С другими суевериями церковь боролась более умеренными средствами. Уже знакомый вам, уважаемые читатели, брат Ришар велел своим слушателям принести и сжечь корни мандрагоры,

"каковые немало глупцов держали в тайных местах и питали к сему мусору такое доверие, что поистине с надеждою полагали, будто имея их и храня завернутыми с нежностью в красивые платки из льна или шелка, не будут они знать бедности ни одного дня своей жизни".

Тех горожан, которые давали цыганам гадать по руке могли отлучить от церкви. Чтобы отвратить несчастья, которые могли произойти от такого безбожия, даже устраивали специальные процессии.

Следует отметить, что отношение средневекового человека ко всему, что выглядело странным или сверхъестественным, балансировало между разумным естественным объяснением и недоверием к бесовской хитрости и обману. Ведь благодаря авторитету Агустина и Фомы Аквинского церковь могла утверждать, что

"все, зримо свершающееся в этом мире, может быть учиняемо бесами".

[Yorik]

Изобразительные искусства

В 1384 году в Лелингене состоялась встреча, которая должна была привести к заключению перемирия между Францией и Англией. Все необходимые приготовления были возложены на герцога Беррийского, и он велел увешать все стены старой капеллы, где должны были состояться высокие переговоры, шпалерами с изображениями великих битв древности.
Когда Джон Гонт, герцог Ланкастерский, увидел их, он пожелал, чтобы картины сражений были убраны. Он указал, что тем, кто стремится к миру, негоже иметь у себя перед глазами изображения битв и разрушений. Были вывешены новые шпалеры, изображавшие орудия пыток из Страстей Господних.

Знатные люди далеко не всегда могли легко и быстро встретиться друг с другом, поэтому важную роль при знакомстве друг с другом для обручения играл портрет. Когда Филипп Добрый в 1428 году отправил в Португалию особую миссию, чтобы посватать себе невесту, с ней отправился и Ян ван Эйк, которому было поручено написать портрет принцессы.

Широко известна легенда о том, что Ричард II при сватовстве к шестилетней Изабелле Французской влюбился в нее при одном взгляде на портрет принцессы.

Когда юный король Карл VI должен был жениться, он долго колебался между тремя кандидатурами: Изабеллой (1371-1435), дочерью герцога Баварского Стефана III (1337-1410), Марией, дочерью герцога Австрийского Альбрехта III (1350-1395), и Изабеллой (1369-1413), дочерью герцога Лотарингского Иоанна (Жана) I (1339-1390).
Наконец, лучшему живописцу поручили написать портреты каждой из трех принцесс. Портреты показали королю, и он остановил свой выбор на четырнадцатилетней Изабелле Баварской, которую он нашел красивее прочих.

Часто во время церемонии погребения знатных лиц возникала необходимость иметь
зримый образ умершего.
При погребении в Сен-Дени Бертрана дю Геклена в 1380 году в церкви появились четыре верховых, закованных в латы, рыцаря,

"представляя особу умершего, каковым он был при жизни".

Известен счет, относящийся к 1375 году, который упоминает о погребальном обряде в доме Полиньяка:

"пять солей Блэзу, представлявшему на похоронах усопшего рыцаря".

На королевских похоронах это чаще всего была кожаная кукла, облаченная в королевское платье, причем делалось все, чтобы достичь наибольшего сходства. Иной раз в траурных процессиях насчитывалось несколько подобных изображений, которые приковывали внимание толпы. В XV веке во Франции появились посмертные маски, которые, по-видимому, ведут свое происхождение от таких разряженных кукол.

В Вестминстерском аббатстве хранятся восковые изображения, использовавшиеся при торжественных погребениях английских королей. Древнейшим из них является изображение Карла II.

К этому примыкает и обычай знатных флорентийцев еще при жизни вывешивать в церкви Сантиссима Аннунциата свои изображения, вылепленные из воска в натуральную величину.

Многие известные нам художники сочетали написание картин на религиозные темы не только с иллюминированием рукописей и раскрашиванием статуй. Они писали и жанровые картины, расписывали гербы и знамена, создавали костюмы для участников турниров и образцы парадной одежды. К сожалению, до нашего времени из произведений светского искусства, кроме портретов, очень мало что сохранилось. Так, например, жанровые композиции Яна ван Эйка и Рогира ван дер Вейдена на светские темы либо полностью утрачены, либо дошли до нас в виде позднейших копий.

Мельхиор Бруделарм (известен с 1381-1409), первый живописец Людовика Мальского (1330-1384), графа Фландрии, а затем и его зятя, первого герцога Бургундского, расписал пять седел для графского дома. Он изготовил и расписал механические диковины, которые в замке Эден обливали или посыпали прибывавших туда гостей. Он работал над походным экипажем герцогини. Он руководил пышным украшением кораблей, собранных герцогом Бургундским в 1387 году в гавани Слейса для неосуществленной экспедиции против Англии.

Ян ван Эйк (1390-1441) изготовил для герцога Филиппа Смелого карту мира, на которой с изумительным изяществом были выписаны города и страны.

Хуго ван дер Гус (1435-1482) многократно воспроизвел изображение папского герба на щитах, которые вывесили на городских стенах Гента по случаю дарованию городу папского отпущения грехов.

Герард Давид (1460-1523) должен был расписать ставни помещения в здании гильдии пекарей в Брюгге, куда в 1488 году был заключен император Максимилиан, чтобы несколько скрасить пребывание монаршей особы в неволе.

Увы! Почти ничего из этой пышной и блестящей картины средневековой жизни нам не дано увидеть. До нас дошли только крохи или схематические и неполные изображения на миниатюрах. А ведь тот же Фруассар мало чем так восхищался, как красотой кораблей. Их вымпелы, богато украшенные гербами, развевались на верхушках мачт и иной раз бывали такой длины, что касались воды. Такие невероятно длинные и широкие вымпелы можно увидеть на мачтах кораблей, изображенных Питером Брейгелем (1525-1569).

Корабль Филиппа Смелого, над украшением которого в 1387 году трудился Мельхиор Бруделарм, весь сиял синевою и золотом. Большие геральдические щиты украшали высокую кормовую надстройку. Паруса были сплошь покрыты изображениями маргариток и вензелями герцогской четы с девизом "Не терпится" ("Il me tarde").

Вся знать старалась перещеголять друг друга в стремлении украсить как можно более пышно суда этой несостоявшейся экспедиции. Фруассар писал, что для художников наступили хорошие времена: они зарабатывали столько, сколько хотели, и их еще не хватало. Фруассар утверждал, что многие велели полностью покрывать мачты своих кораблей листовым золотом.

Особенно не жалел расходов Ги де ла Тремуй (ум. 1396), который истратил на это более двух тысяч ливров:

"Нельзя было ничего ни измыслить, ни выдумать для еще большего великолепия, чего бы господин де ла Тремуй в своих кораблях уже не распорядился бы сделать. И все это оплачивали бедняки по всей Франции..."

Желтый цвет тогда означал враждебность. Вот граф Генрих Вюртембергский (1448-1519), вместе со своей свитой облаченной в желтое, проследовал мимо герцога Бургундского

"и дал знать герцогу, что затеяно сие было против него".

[Yorik]

Ссора между Филиппом Добрым и его сыном Карлом Смелым в описании хрониста

Вернемся к ссоре между Филиппом Добрым и его сыном Карлом, которая началась в 1457 году. Спор между отцом и сыном начался из-за занятия должности придворного молодого графа Шароле. Вопреки данному ранее обещанию герцог хотел предоставить это место одному дворянину из рода Круа, которому он покровительствовал. Карл не одобрил этого предпочтения и воспротивился. Тут не обойтись без обширных цитат из хрониста Шателлена.

"Тогда в понедельник, в день св. Антония, после мессы, герцог, весьма желая, чтобы в доме его царил мир, и не было раздоров между слугами, и чтобы сын его также исполнял его волю и делал все к его удовольствию; после того как он уже прочитал большую часть своих молитв, и часовня очистилась от народа, подозвал к себе сына и сказал ему мягко:

"Шарль, я желаю, чтобы Вы положили конец спору, в который вступили сир де Сампи и сир де Эмери за место камердинера, и пусть сиру де Сампи достанется это место".

Граф же в ответ:

"Монсеньор, однажды Вы отдали мне свое распоряжение, в котором о сире де Сампи не было речи, и посему, монсеньор, я прошу Вас позволить мне его и придерживаться".

Герцог тогда сказал:

"Эй, не делайте вид, что Вам жарко от моих приказаний. Это мое дело возвышать или низводить, и я хочу, чтобы сир де Сампи получил это место".

Граф воскликнул:

"Чёрт возьми! (А он всегда бранился подобным образом.) Монсеньор, простите меня, прошу Вас, но я никоим образом сего не могу исполнить, ибо держусь того, что Вы мне уже приказали. Всё это заварил сеньор де Круа, как мне теперь ведомо".

Герцог вскричал:

"Что? Не повиноваться мне? Не делать того, что я хочу?"

Граф в ответ:

"Монсеньор, я охотно повинуюсь Вам, но сделать сего не могу".

Герцог, услышавши это и будучи вне себя от гнева, воскликнул:

"Мальчишка, ты не желаешь выполнять мою волю? Прочь с моих глаз!"

И с таковыми словами кровь хлынула ему в сердце, он сделался бледен, и вот вновь лицо его вспыхнуло, и тогда вид его стал настолько ужасен, как я слышал от служителя той часовни, который один стоял рядом с герцогом, что видеть его было страшно..."

Вот такими важными подробностями украшали средневековые хронисты свои сочинения, высасывая свои сведения, в лучшем случае, из слухов, а то и просто из собственного пальца. А то, что мы считаем действительно важным, они (хронисты) почему-то игнорировали. Возможно, они просто ориентировались на высокопоставленных читателей.

Тут герцогиня, о которой до сих пор ничего не говорилось, поспешно и в полном безмолвии покидает молельню, подталкивая перед собой сына, и спешит прочь из часовни, чтобы бежать от гнева своего супруга. Но по дороге им приходится обогнуть несколько углов, да и ключ находится у служителя. Герцогиня просит:

"Карон, открой нам".

Но служитель бросается ей в ноги, умоляя ее вынудить сына просить прощения перед тем, как покинуть часовню. Герцогиня обращается с увещеваниями к сыну, но тот надменно и громко отвечает:

"Эй, мадам, монсеньор запретил мне появляться ему на глаза, да он и зол на меня, так что, после такого запрета, не только не поспешу я вернуться к нему, но под защитою Господа удалюсь неведомо куда".

Герцог не в силах сдвинуться с места от бешенства и снова кричит, а герцогиня в смертельном страхе взывает к служителю:

"Друг мой, скорей, открой нам, скорей, нам нужно уйти, не то мы погибли".

Взбешенный Филипп возвратился в свои покои и впал в своего рода буйное безумие, свойственное более юному возрасту. Под вечер он вскакивает на коня и, даже не одевшись как следует, один тайно покидает Брюссель.

"Об эту пору дни были короткие, и уже пали глубокие сумерки, когда государь наш вдруг вскочил на коня и не желал ничего, кроме как очутиться одному средь полей. По воле провидения в сей день, после долгой и жестокой стужи, начало таять, и из-за долгого густого тумана, который стоял весь день, к вечеру пошел мелкий, но весьма докучливый дождь, который напитывал влагою землю и вместе с порывистым ветром рушил ледяные покровы".

Затем следует описание ночных блужданий герцога по полям и лесам. Усталый и голодный мечется герцог, но никто не отвечает на его крики. Он бросается к реке, принимая ее за дорогу, однако лошадь, испугавшись, вовремя шарахается назад. Герцог падает и больно обо что-то ушибается. Он тщетно пытается услышать лай собаки или крик петуха, которые бы вывели его на жилье.

Вдруг вдали он видит проблеск света и пытается к нему приблизиться. Он теряет его из виду, вновь находит и, в конце концов, подходит к нему вплотную.

"Но чем более он к нему приближался, тем более казалось это пугающим и страшным, ибо огонь исходил из небольшого холма, чуть ли не из тысячи мест, с густым дымом. И вряд ли в тот час подумать можно было об этом что иное, нежели что это огонь Чистилища, сожигающий чью-то душу, либо злая проделка врага рода человеческого..."

Герцог останавливается и вспоминает, что глубоко в дебрях углежоги обычно жгут уголь. Так оно и было. Лишь после новых долгих блужданий герцог услышал тявканье пса и вышел к хижине бедняка, где он смог передохнуть и чем-то подкрепиться.

Когда он вернулся, рыцарю Филиппу По поручили успокоить герцога, и он находит подходящие слова:

"Добрый день, монсеньер! Что это? Уж не мнится ли Вам, что Вы король Артур или мессир Ланселот?"

Эразм Роттердамский (1466-1536) рассказывает, что он слушал как-то в Париже священника, который проповедовал сорок дней на тему о блудном сыне, заполнив таким образом все время Великого поста. Он подробно описывал его уход из дому и его возвращение, то, как однажды в трактире он ел за обедом пирог с языком, а в другой раз шел мимо ветряной мельницы; как он, то играл в кости, то останавливался в какой-то харчевне. Проповедник вымучивал свои периоды, пережевывая слова пророков и евангелистов, чтобы через их посредство вколачивать всю эту вздорную болтовню в головы своих слушателей.

"И из-за всего этого казался он чуть ли не богом и невежественным беднякам, и дородным вельможам".

В Средние века господствовали несколько иные понятия о стыдливости, чем теперь. Жертвам даже мародеры обычно оставляли подштанники или рубашку. Поэтому анонимного хрониста, известного как Парижский горожанин, так возмутило попрание этого правила во время массовой резни в Париже в начале XV века:

"...и жадность не позволяла оставлять им хотя бы штаны, даже если они стоили каких-нибудь четыре денье, - что было одной из величайших жестокостей и непозволительной для христиан бесчеловечностью, о коих только можно поведать".

Ведь покойников следовало хоронить в саванах, или, в крайнем случае, как-то прикрывать их наготу.

На поединке в Аррасе в 1446 году Филипп де Тернан, рыцарь Ордена Золотого Руна, появляется вопреки обычаю без "bannerole de devocion" - ленты с благочестивым изречением или изображением. Ла Марш тут же порицает такого нечестивца:

"Каковой вещи я не одобряю".

Однако девиз де Тернана был довольно сомнительным для XV века:

"Хочу, дабы можно было насытить мои желания, и никогда иного блага я не возжажду".

На церемонии погребения Карла Смелого его победитель герцог Рене II Лотарингский (1451-1508) появился в трауре "a l'antique" и с длинной золотой бородой, доходившей ему до пояса. Так он воздавал честь телу своего противника и, очевидно, полагал, что это уподобляет его одному из девяти "preux" - героев древности. Празднуя свой триумф, он четверть часа уделяет глубокой молитве, стоя в таком маскарадном костюме.

Братствами в Средние века называли объединения бюргеров и ремесленников, в которое входили жители одного города или квартала, членов одного цеха или гильдии. Они группировались вокруг церкви того или иного святого, патрона братства. В функции братств входило совместное участие в богослужении, взаимопомощь и благотворительность, забота о погребении и заупокойном поминовении своих сочленов, а также устройство празднеств в честь своего патрона: организация шествия, театральных представлений и поэтических состязаний.

[Yorik]

Обнаженное тело

Средние века почти не донесли до нас изображений обнаженной женской натуры, но совсем не потому, что женское тело так уж всячески скрывалось. Обнаженная натура почти всегда присутствовала в живых картинах, которыми сопровождались большинство торжественных мероприятий.

При торжественном въезде Карла V в Антверпен в 1520 году Дюрер наблюдал представление со множеством обнаженных богинь и нимф. Очень распространенным был сюжет "Суда Париса".

Молине рассказывает, с каким удовольствием народ разглядывал "Суд Париса" при въезде Филиппа Красивого в Антверпен в 1494 году:

"Подмостки же, куда столь страстно взирали, являли историю трех богинь, коих все видели обнаженными, и то были живые женщины".

Такие представления устраивались на деревянных помостах или в воде, как это было в 1457 году, когда при въезде Филиппа Доброго в Гент у моста через Лис плескались сирены

"вовсе голые и с распущенными волосами, как их обычно рисуют".

Приводя картину торжественного въезда Людовика XI в Париж в 1461 году, Жан де Руа описывает сирен, которые находились неподалеку от изображения Христа, распятого между двумя разбойниками:

"И были там еще три прекраснейшие девицы, кои, будучи совсем голыми, изображали сирен, и все видели прекрасные сосцы, и их груди стояли прямо, каждая сама по себе, округлые и упругие, и это было прекрасно. И они произносили краткие изречения и читали пастушеские стишки; и еще там играло множество инструментов низкого звука, исполнявших величественные мелодии".

Далеко не всегда такие представления устраивались с целью демонстрации чистой красоты. В пародийном представлении, устроенном по случаю вступления в Лилль Карла Смелого в 1468 году, участвовали очень толстая Венера, тощая Юнона и горбатая Минерва.

Публичные представления с обнаженной натурой устраивались до самого конца XVI века. При въезде герцога Бретонского в Ренн в 1532 году можно было видеть обнаженных Вакха и Цереру.

Даже при въезде Вильгельма Оранского в Брюссель 18 сентября 1578 года присутствовала обнаженная Андромеда. Йохан Баптиста Хоуварт, устроивший такую живую картину, пишет, что это была

"юная дева, закованная в цепи, обнаженная так, как она появилась на свет из материнского чрева; поистине можно сказать, что была она как бы мраморной статуей".

Об одежде

Пришла пора сказать несколько слов и о костюмах Позднего Средневековья. В одеждах знати смешивались искусство и роскошь, сопровождавшаяся большим количеством украшений и драгоценностей. Мода последующих времен уже никогда не знала такой преувеличенной роскоши, как в период с 1350 по 1480 годы, причем моды всеобщей и устойчивой. Нет, я не хочу сказать, что позднее совсем не было экстравагантных или изысканных одеяний, но такой перегруженности и чрезмерности, которые были характерны для франко-бургундского платья в течение целого столетья, более уже не было.

В этой моде чувство прекрасного оказалось предоставлено самому себе и лишено практически всех ограничений. Придворные костюмы украшались сотнями драгоценных камней. Все размеры и пропорции одежд были, с нашей точки зрения, утрированы до смешного. В самом начале я уже писал о дамских головных уборах, энненах, которые порой принимали самые причудливые формы вроде огромной "сахарной головы" или двойного рогатого эннена. При этом волосы дам на висках и со лба удалялись, так что лоб выглядел очень выпуклым, и это считалось очень красивым и изысканным.

Именно тогда в европейской моде появилось декольте!

Мужская мода также, если не еще больше, изобилует всяческими чрезмерностями. Это и чрезмерно затянутые талии, и шарообразные рукава в виде пуфов, высоко вздымающиеся на плечах; это упланды (см. вып. 1 из данного цикла), свисающие до пят, и камзолы, настолько короткие, что едва доходили до бедер; это высокие, островерхие или цилиндрические, колпаки, шапки и шляпы, которые причудливо драпировали тканью так, что голова напоминала, например, петушиный гребень или языки пламени.
Чем для более торжественного случая предназначалась одежда, тем все было более вычурно и сверкало роскошью, ибо все это свидетельствовало о занимаемом положении в обществе.
Все эти величественные одеяния, ниспадающие до земли, сверкающие драгоценностями и переливающиеся яркими красками должны были производить очень впечатляющее зрелище.

Траурное одеяние, в котором Филипп Добрый встречал после гибели своего отца короля Англии в Труа, свисало до земли, и это при том, что герцог сидел на высоком коне.

Во время же придворных празднеств изобилие роскоши достигало последних пределов (своей вершины).

Только позднее драгоценные камни стали уступать место бантам и шлейфам. Пока же блеск стремятся выделить еще и звоном, прибегая для этого к колокольцам или монетам.

Французский военачальник Этьен де Виньоль (ум. 1443), по прозвищу ла Гир (Гнев), носил красный плащ, сплошь усеянный большими серебряными бубенцами, подобные тем, что подвешивали к коровам.

Капитан Жан де Салазар во время одного из торжественных въездов в 1465 году появился в сопровождении двадцати всадников, закованных в латы и восседавших на конях, украшенных множеством серебряных колокольчиков. Его собственная лошадь была покрыта попоной с вышитыми фигурами, к каждой из которых был прикреплен серебряный позолоченный колоколец.

Иоанн I, герцог Клевский (1419-1481) завез эту моду во Францию из Бургундии за что и получил прозвище "Йохеннекен с бубенцами".

Попоны лошадей знатных вельмож, сопровождавших въезд Людовика XI в Париж в 1461 году, украшены многочисленными крупными серебряными колокольцами, а на спине лошади графа Шароле колокольчик был подвешен на четырех колонках.

Карл Смелый однажды появился на турнире в парадной одежде, покрытой позвякивающими рейнсгульденами (тогда это были золотые монеты).

На торжественном бракосочетании графа Женевского в Шамбери в 1434 году на мужчинах были широкие пояса с колокольчиками. Там же можно было видеть группу танцующих кавалеров и дам, чьи белые одежды были обильно украшены "золотой канителью".

Отдельно следует сказать о цветовой гамме одежд. Сицилийский герольд считал самым красивым цветом красный, самым уродливым - коричневый, но наибольшую привлекательность для него имел, как природный, зеленый цвет. Он хвалит такие сочетания цветов, как голубой с бледно-желтым, оранжевый с белым, оранжевый с розовым, розовый с белым, черный с белым, а такие распространенные сочетания, как синее с зеленым или красное с зеленым, он полагает некрасивыми.

В повседневной одежде уже широко использовались черный, серый и лиловый цвета. Так для повседневной одежды Сицилийский герольд рекомендует идеальный, с его точки зрения, мужской костюм, состоящий из черного камзола, серых панталон, черных же башмаков и желтых перчаток. Вполне современное сочетание, не правда ли!

Повседневные платья шились из тканей серого, фиолетового и различных оттенков коричневого цветов.
Синее носили в деревне, а также - англичане.
Девушкам идет синий и розовый цвета.
Белый предпочтителен для детей, не достигших семилетнего возраста, и слабоумных!
Желтый носят, прежде всего, военные, пажи и слуги, но обычно он должен сочетаться с другими цветами.

В праздничной и парадной одежде господствует красный цвет! Однако широкое распространение получили и праздничные одежды белого или близких к нему других светлых цветов.

Были возможны самые различные цветовые сочетания. Ла Марш описывает девушку, которая появилась в шелковом фиолетовом платье верхом на иноходце, покрытом попоной из голубого шелка. Ее лошадь вели трое юношей в одеждах из ярко-красного шелка и в зеленых шелковых шапочках.

Рыцари ордена Дикобраза должны были носить камзолы из фиолетового сукна и голубые бархатные плащи с карминной атласной подбивкой.

Черный бархат знаменовал собой гордое и мрачное величие и высокомерное отстранение от веселой пестроты, царившей вокруг. Филипп Добрый в зрелые годы всегда был одет в черное, также как и его свита, и его лошадь тоже была убрана во все черное.

Король Рене I Анжуйский предпочитал одежды из сочетания черного, серого и белого цветов.

Частое присутствие в одежде синего и зеленого цветов следует искать в том, что зеленый был цветом влюбленности, а синий - верности. В одном из своих стихотворений Дешан так пишет о влюбленных:

"Одет в зеленое один,
Тот - в синее, того - любовь
Одела в алое, как кровь;
Кто ж страсть не в силах превозмочь,
От скорби в черном весь, как ночь".

Поэтому и странствующие рыцари должны были одеваться, по преимуществу, в одежды синего и зеленого цветов.

Позднее синий цвет, используемый из лицемерных побуждений, стали относить как к неверным, так и к обманутым. По-нидерландски неверную жену именуют "синим плащом" ("De blauwe huik"), а по-французски выражение "cote bleu" ("синяя юбка") обозначает жертву супружеской измены.

Желтый и коричневый цвета не очень тогда любили, считали их уродливыми и приписывали им неблагоприятное значение.