4 ответов в теме

[Yorik]

Очерк о любопытном человеке, которого звали Василий Ипатович (Ипатьевич) Полянский, родился достаточно случайно.


Юшковы

Сначала я наткнулся на фамилию Юшковых в “Воспоминаниях” Филиппа Филипповича Вигеля (1786-1856), который в 1805 году участвовал в посольстве графа Юрия Александровича Головкина (1762-1846) в Китай и был в том году проездом в Казани.
Тогда в Казани одним из первых считался дом председателя суда Ивана Осиповича Юшкова (?-1811) и его супруги Натальи Ипатовны (урождённая Полянская, ?-1815).

Об этом доме Вигель добродушно вспоминал:

"У Ивана Осиповича и Натальи Ипатовны Юшковых было пять сыновей и столько же дочерей, от сорока лет до пятнадцати и ниже; и это было менее половины нарождённых ими детей; большую же половину они похоронили. Только у нас в России, и то в старину, смотрели без удивления на такое плодородие семейств, коим более принадлежит название рода или племени. Никуда так охотно не стекаются гости, как в те дома, где между хозяевами можно встретить оба пола и все возрасты. Вот почему дом Юшковых почитался и был действительно одним из самых весёлых в Казани. Старшие сыновья, один недавно вышедший в отставку, а другой по болезни в отпуску, служили в Преображенском полку; двое из них находились тогда при родителях и помогали им принимать гостей".

Вигель, очевидно, имел в виду будущего генерала Александра Ивановича Юшкова (1773-1859) и его брата Николая Ивановича (1777-1828).
Любопытно, что другой их брат, Владимир Иванович Юшков (1789-1869) был женат на Пелагее Ильиничне (урождённой графине Толстой, 1797-1876), родной тётке и опекунше графа Льва Николаевича Толстого.

Так как я собираю любопытные материалы и о прошлом Казани, то я заинтересовался семейством Юшковых, начал рыться и наткнулся на письма Николая Никитича Булича к Михаилу Фёдоровичу Де-Пуле в период 1774-1778 гг.
Н.Н. Булич (1824-1895) был филологом и автором ряда трудов, в том числе книги “Из первых лет Казанского Университета (1805-1819)”.
М.Ф. Де-Пуле (1822-1885) — писатель, историк, краевед и т.п.

В одном из писем Булича за 1874 год я выудил следующий занимательный пассаж:

"...Наталья Ипатовна Юшкова, сестра Полянского, мать великого множества сыновей и дочерей, теперь уже всех умерших, но дети их живы и плодятся; ...Н[адежда] И[вановна] Ю[шкова], одна из дочерей Натальи Ипатовны, умершая старой девой, ханжа, горбатая и некрасива собой. Старожилы казанские до сих пор сохранили в памяти стихи какого-то Кондратовича, в которых упоминается о ней весьма нелестным образом:

"На навозе близ Казанки
Живут три сестры поганки,
Мерзкия собой:
Из них Наденька горбата
Свела нашего прелата
С Катинькой сестрой".

Под прелатом здесь подразумевается архиепископ Казанский и Свияжский Амвросий (Андрей Иванович Подобедов, 1742-1818), который занимал этот пост в 1785-1799 гг.


Первые сведения о В.И. Полянском

Больше ничего интересного о Юшковых я у Булича не нашёл и заинтересовался оборотом “сестра Полянского”, тем более, что чуть дальше Булич пишет:

"Кстати, о Полянском. Вот замечательная казанская личность; он пережил много духовных стремлений своего [времени] и после не совсем хорошей жизни (если верить “Запискам” “Добрынина в Русск[ой] С[тарине]”) кончил мистицизмом. К сожалению, если остались какие-либо бумаги у его потомков, то их невозможно получить из-за тупости сих последних. Но о Полянском в другой раз".

Интересно, а кто такой этот Полянский? Вероятно, тоже Ипатович, и один такой, Василий Ипатович Полянский (1741-1800) довольно быстро нашёлся.

Первое найденное упоминание о нём ситуации не прояснило, так как один из мемуаристов представил Полянского как брата всем, очевидно, известной госпожи Н.И. Юшковой:

"Василий Ипатович Полянский был родной брат Н.И. Юшковой, человек образованный, известный императрице Екатерине и знаменитому фернейскому философу Вольтеру. Он путешествовал по Европе, что в тогдашнее время почиталось необыкновенным".

В письмах Н.Н. Булича я обнаружил немного больше информации о герое данного очерка, но несколько странного, скорее справочного, характера.
Например, Булич пишет своему корреспонденту:

"Полянский, Василий Ипатович, казанский помещик прошлого века. Если бы в записках Второва находились о нём какие-либо личные воспоминания, кроме того, что им напечатано в “Губ[ернских] Вед[омостях]” в отрывке, записок (об отношениях его к Екатерине и Вольтеру, о б[иблиоте]ке и анекдот о ружье ― мистического свойства), ― это было бы большое приобретение. До сих пор все сведения о Полянском ограничивались этими известиями, а о письмах Вольтера к Екатерине о нём, повторялось в печати много раз и до Второва и после него.
В “Записках Добрынина” (“Русск[ая] Ст[арина]”, 1871 г., т. IV) появились весьма характерные, живые и без сомнения верные сведения о нём, после его путешествия по Европе: о службе Полянского у Обер-Прокурора кн[язя] Вяземского, о составлении им законоположений о совестном суде, о любовном приключении с женою Демидова в Петербурге, о службе его в Белоруссии вместе с Добрыниным, и новых любовных приключениях, кончившихся весьма печально для Полянского".

Какая насыщенная жизнь была у господина Полянского! А где же подробности?

Вот основные источники.
Иван Алексеевич Второв (1772–1844) - мемуарист, поэт, библиофил, автор интересного труда “Москва и Казань в начале XIX века”.
Гавриил Иванович Добрынин (1752-1824) ― чиновник, автор “Записок” под названием “Истинное повествование, или жизнь Гавриила Добрынина, им самим написанная. 1752-1827”.
М.Ф. Де-Пуле опубликовал в 1875 году в “Русском Вестнике, № 9” свою работу “Отец и сын”, посвящённую Ивану Алексеевичу и Николаю Ивановичу (1818-1865) Второвым, в которой я также нашёл несколько страничек о Полянском.
Конечно, письма Н.Н. Булича, ну, и кое-что ещё.
Да, имя Полянского встречается также в переписке Юлия Ивановича фон Каница (1731?-1781), директора Казанских гимназий с 1764 года, и Гавриила Романовича Державина (1743-1816).

Вернёмся пока к письмам Булича, в которых он сообщает Де-Пуле о нашем герое:

"Полянский вышел в отставку и уехал в 1781 или 1782 году в Казанскую деревню. Там он обвенчался со своею любовницею и был советником Казанского наместнического правления...
В “Записках” Добрынина Вы найдёте любопытную встречу автора с каким-то казанским помещиком в 1798 году и рассказы последнего о жизни Полянского в Казани в отставке, о новом, мистическом направлении его духа и пр. там же есть сведение, что он сделался масоном. Обо всём этом в Казани, к сожалению, ничего не известно. Но этот факт подтверждается его скромною надгробною плитою во дворе загородного дома казанских архиереев между памятников семьи Юшковых".

[Далее текст письма почти дословно совпадает с публикацией Второва-сына.]

"На плите Полянского написано:

"Под сим знаком (осьмиконечный крест на пьедестале; к нему симметрически наклонены: копьё и трость с губкою) лежит прах надворного советника Василья Ипатова сына Полянского, возродившегося в 1784 году Ноября 23 дня, а всех лет жития его было пятьдесят девять, восемь месяцев и пять дней. И ты, читатель, воздохни к Вышнему и умиленно помолись Господу Иисусу Христу. Аминь".

Когда умер действительно Полянский ― мы не знаем. Несколько раз печатно вызывали мы потомков его ― Юшковых ― сообщить что-нибудь, если осталось о нём, и напрасно.
Год и число надгробия указывают ясно на радикальный нравственный переворот в душе Полянского. Не сделался ли он тогда масоном? Это было самое блестящее время пропаганды Новикова, но о масонстве в Казани я ничего не знаю".

Нам до сих пор ничего не известно о происхождении В.И. Полянского.
Был обнаружен некий Ипат Фёдорович Полянский, который был воеводой в Вятке в 1745-46 гг., и это всё. Больше ничего о предках Василия Ипатовича нигде не обнаружено.

О ранних годах В.И. Полянского наиболее подробная информация приведена в “Русском биографическом словаре” А.А. Половцева:

"Полянский, Василий Ипатьевич — известный “вольтерианец”; родился в Казанской губернии в 1742 году; в молодости служил в Сибири, где, по словам Императрицы Екатерины, “отличался честностию” и

"в двух округах, по приказанию губернатора, превосходно разложил налоги, без тех притеснений, которые производились издавна, — к великому удовольствию всех платящих подати, числом более 14000 душ крестьян".

В 1771 году П[олянский] отправлен был императрицей за границу, в целях лучшего образования, и, живя в Швейцарии (в мае — декабре), часто посещал в Фернее Вольтера..."

[Yorik]

Вольтер и Полянский

На этом месте мы прервём чтение биографической статьи из Словаря, тем более, что по другим данным Полянский родился в 1741 году, и перейдём к его отношениям с Вольтером.
Причин, побудившие Екатерину II отправить Василия Ипатовича в путешествие по Европе, мы не знаем. Вероятно, он проехал по германским государствам, побывал во Франции и добрался до замка Ферней.

Избранные места из переписки Вольтера и Екатерины II довольно быстро стали известны широкой публике, в том числе и места, в которых говорилось о Василии Ипатовиче.
Позволю себе привести эти обширные выписки.

5 мая 1771 года Вольтер из Фернея сообщает императрице:

"В пустыне моей теперь находится Ваш подданный г[осподин] Полянский, уроженец Казанского Вашего царства. Не могу довольно хвалить его бережливость, благоразумие и признательность к милостям Вашего Императорского Величества. Сказывают, что и Аттила был казанский же уроженец; если это правда, то надобно полагать, что сей Бич Божий был прелюбезный человек! Я в этом и не сомневаюсь, ибо Гонория, сестра глупого императора Валентиниана III, в него влюбилась и очень желала выйти за него замуж".

3 декабря 1771 года Вольтер снова сообщает Екатерине II:

"Господин Полянский делает мне иногда честь своими посещениями. Он приводит нас в восхищение описанием о великолепии двора Вашего, о Вашей снисходительности, о непрерывных трудах и множестве великих дел Ваших, кои Вы, так сказать, шутя производите. Словом: он приводит меня в отчаяние, что мне от роду без малого девяносто лет, и что я потому не могу быть очевидным всего того свидетелем.
Г[осподин] Полянский имеет большое желание увидеть Италию, где он мог бы более научиться служить Вашему Императорскому Величеству, нежели в соседстве к Швейцарии и в Женеве. Он даже ожидает на то Вашего повеления и на сей случай щедрот. Он сколько умный, столько и добрый человек, коего сердце с истинным усердием привержено к Вашему Величеству".

Екатерина II ответила Вольтеру 30 января 1772 года:

"Господину Полянскому, принятому под ваше покровительство (votre protégé), приказала я доставить деньги для его путешествия в Италию; думаю, что он получил их в самый сей час".

11 декабря 1772 года Вольтер пишет в Петербург:

"Я получил печальное для меня известие, что тот Полянский, который по воле Вашей путешествовал, и которого я столько любил и почитал, возвратившись в Петербург, утонул в Неве. Если это правда, то я очень сожалею. Частные несчастия всегда будут случаться, но общее благо Вы устраиваете".

Но уже 3 января 1773 года Вольтер с удовлетворением сообщает:

"Г[осподин] Полянский уведомляет меня, что он не утонул, как мне о том сказывали, но, напротив, в тихом пристанище, и что Ваше Величество пожаловали его секретарём Академии".

Императрица ответила Вольтеру 20 февраля/3 марта 1773 года:

"Ваш барон Пеллемберг в армии, а г. Полянский секретарём в Академии художеств (des beaux arts); он не утонул, хотя и часто переезжает через Неву в карете. У нас зимою безопасен бывает такой переезд".

В переписке с императрицей Вольтер не желал использовать датировку по юлианскому календарю, принятому в России. Он говорил по этому поводу:

"Votre chronologie grecque n'est pas meilleur que la notre; vous comptez vos jours par des victoires".
"Ваша греческая хронология ничем не лучше нашей; вы рассчитываете свои дни побед..."

Г.И. Добрынин с удовольствием отмечал вышеописанный факт знакомства Полянского с Вольтером:

"Вот кто был Полянский! Его знали, знаемый целым светом знаменитый Вольтер и Великая Екатерина! Знали не случайно, но по его достоинствам. A я за честь себе почитаю, что он меня и моего Луцевина отличал. И сей-то был Полянский, который, при первом моём его узнании, кричал ещё в сенях ― когда шел с визитом к Вязмитинову ― Monsenieur!"

Сергей Кузьмич Вязмитинов (1744-1819) ― правитель Могилёвского наместничества 1790-1794. Сделал впоследствии блестящую карьеру. В 1786 году женился на Александре Николаевне Энгельгардт (1767-1848), дочери Николая Богдановича Энгельгардта (1737-1816) ― Могилёвскго вице-губернатора 1779-1781, правителя Могилёвского наместничества 1781-1790.


Служба в Петербурге и госпожа Демидова

Сведения об этом периоде жизни Василия Ипатовича были получены Г.И. Добрыниным от Петра Ильича Сурмина, товарища Полянского, который в описываемое время проходил по штатской службе в Сенате.

Василий Ипатович Полянский вернулся в Россию, в Петербург, в 1772 году и в конце года был назначен секретарём Академии художеств. Одновременно он (имея чин коллежского асессора) служил под руководством покровительствовавшего ему князя Александра Алексеевича Вяземского (1727-1793), генерал-прокуроре Сената, в Уложенной Комиссии и при составлении “Уложения о губерниях”.

Добрынин коротко сообщает о службе Полянского:

"Полянский, возвратясь из чужих краев в Петербург, и будучи уже секретарём Академии, был и y сочинения законов, под начальством генерал-прокурора князя Вяземского. Из сочинений его суть: статьи “О совестном суде и его должности”, которые составляют ХХѴI-ю главу учреждения о губерниях".

Но через некоторое время Василий Ипатович не только был лишён своих столичных должностей, но потерял и самое свободу.
А дело было в том, что влюбился Полянский в одну замужнюю даму, Софью Алексеевну Демидову (в девичестве Ширяеву, 1736-1807), жену Никиты Никитича Демидова Младшего примерно с 1767 года.
Никита Никитич Демидов Младший (1728-1804) ― сын Никиты Никитича Демидова Старшего (?-1758), который в свою очередь был младшим сыном Никиты Демидова (Никита Демидович Антуфьев, 1656-1726), основателя знаменитой династии, и братом Акинфия Никитича Демидова (1678-1745).

Софья Алексеевна происходила из рода мелких гороховецких купцов Ширяевых, бесприданница, была выдана замуж за Демидова против своей воли и была к мужу более чем холодна.
Никита Никитич, наоборот, был безумно влюблён в свою ненаглядную жёнушку, осыпал её разными дарами, золотом и драгоценностями, но ни его любовь, ни дары не смогли размягчить сердце Софьи Алексеевны.

Через пару лет после свадьбы эта дамочка сбежала от мужа с каким-то проходимцем по фамилии Хитров или Хитрово, прихватив с собой изрядное количество денег и драгоценностей. Через несколько месяцев Софья Алексеевна вернулась без денег и без драгоценностей, вся в долгах, а не в шелках, но была не только прощена любящим мужем, но и осыпана новыми дарами.
Только после этого побега Никита Никитич установил за горячо любимой женой хоть какой-то надзор, что, впрочем, помогло не слишком сильно.

Примерно в 1765 году или несколько позже, Василий Ипатович Полянский попался на глаза Софье Алексеевне, и между ними вспыхнуло горячее чувство. Чувство это было настолько горячим, что Полянский довольно скоро согласился увезти Софью Алексеевну от мужа.
Куда увезти? Ну, хотя бы в Казанскую губернию, где у Полянского было небольшое имение.

Разногласия у любовников возникли только в одном вопросе ― каким видом транспорта воспользоваться при побеге?
Полянский настаивал на том, чтобы ехать в кибитке, мол, так они будут двигаться намного быстрее.
Софья же Алексеевна привыкла жить в роскоши и настояла на том, что путешествовать (а не убегать от мужа) они будут в карете со всеми удобствами.
Полянский, на свою беду, уступил женщине и вскоре поплатился за это.

Однажды ночью влюблённые бежали в карете из Петербурга, но господин Демидов довольно скоро спохватился пропажи, пожаловался генерал-полицмейстеру на похищение жены, и полицейское ведомство снарядило погоню.
Добрынин, со слов Сурмина, довольно коротко описал картину погони:

"В сие время, как писал он о совести, влюбился в Петербурге в жену г[осподина] Демидова, и увёз её уже из города. Но когда полицейские на него настигали, он выскочил из кареты на запятки, велел гнать лошадей, a сам, обнажа шпагу, защищал двери кареты от полицейских чиновников и служителей, призывая в помочь духа Карла XII, подвизавшегося в Бендерах, не с меньшим или не с бòльшим основанием рассудка.
В награду за храбрость, ему отвели квартиру в караульне при Сенате".

Князь А.А. Вяземский недаром покровительствовал Полянскому: он приказал, чтобы комнату арестанта прибрали, чтобы его прилично кормили и не обижали.
Он попытался вывести Полянского из-под удара и даже отделил дело супругов Демидовых от дела о похищении чужой жены Полянским.

Но тут вмешался петербургский генерал-полицмейстер Чичерин, который взял дело под свой контроль и стал засыпать Полянского опросными листами.
Сначала Василий Ипатович игнорировал опросные листы, а потом вспылил и, по словам Добрынина,

"не уважая почестей, написал в ответных пунктах столь пространно, что дописался до вершины гор, на которых сами боги обитают, творя подобная всем человекам".

Скорее всего, он намекал на любовные похождения Императрицы, а такая дерзость была чревата очень суровым приговором, и

"Сенат за это витийство наградил его приговором:

"Отрубить ему руку".

Николай Иванович Чичерин (1724-1782) — петербургский генерал-полицмейстер в 1764-1777гг.; генерал-аншеф с 1773.

[Yorik]

Когда дело Полянского попало на утверждение Екатерине II, она вместе с графом Чернышёвым вволю посмеялась над проделками Василия Ипатовича (пером и шпагой!) и отменила суровый приговор Сената.
А случившийся тут граф Чернышёв,

"выпросил y государыни Полянского на свой отчот, и поместил советником в Могилёвское наместническое правление, при открытии оного".

Граф Захарий Игнатьевич Чернышёв (1722-1784) ― первый генерал-губернатор Могилёвский и Полоцкий (1772-1782), генерал-фельдмаршал 1773. Был женат на Анне Родионовне (урождённой Ведель, 1744-1830), племяннице П.Б. Пассека.

Императрица охотно удовлетворила просьбу уважаемого графа, так как и сама хотела поскорее вывести симпатичного ей человечка из-под удара и удалить его от глаз столичной публики. Тем более, что граф Чернышёв со смехом говорил Екатерине II,

"что он и сам в молодых своих летах был таков же, как Полянский".

Вот так в 1778 году Василий Ипатович Полянский оказался в Могилёвском наместничестве почти при самом его основании.

А что же стало с беглянкой, госпожой Демидовой, спросите у меня вы, уважаемые читатели?
Второй побег Софьи Алексеевны хоть и оказался слишком коротким и неудачным, произвёл во всей Российской Империи впечатление разорвавшейся бомбы. Скандал был совершенно грандиозным.

Дело о ссоре в семействе Демидовых дошло до Екатерины II, которая велела рассмотреть его в совестном суде. Судьями были назначены такие знатные лица, как граф Р.И. Воронцов, князь П.Н. Трубецкой и несколько аристократов рангом пониже.
Граф Роман Илларионович Воронцов (1717-1783) ― сенатор, генерал-аншеф и генерал-губернатор Владимирский, Пензенский и Тамбовский.
Князь Пётр Никитич Трубецкой (1724-1701) ― сенатор, литератор и коллекционер.

На суде Никита Никитич и Софья Алексеевна в причинах разразившегося скандала обвиняли друг друга.
Софья Алексеевна так жаловалась императрице на своего мужа:

"...во всё время её замужества жизнь её была горестная, что бесчеловечный нрав и зверские мужа её поступки доводили её до того, что она должна наконец или сама себя лишить жизни, или быть жертвою его гонения".

Софья Алексеевна также обвиняла мужа и в ревности, и в скупости.

Никита Никитич на эти обвинения пояснял, что давал

"на одни прихоти... шесть тысяч, даря ежегодно тысячу на именины, а домовой расход не менее как до двадцати пяти тысяч простирался".

В 1779 году Екатерина II получила доклад совестного суда по этому делу, в котором, среди прочих, были и такие строки о Никите Никитиче Демидове:

"... жену свою взял по одной только беспредельной любви, из дома, несчастиями до бедности приведённого, без всякого приданого, что любил её слепо и более, нежели благоразумие позволяло, и что следуя сему страстному ослеплению, причинил лишь вред и поношение себе, ибо увлечённый любовью купил на имя её и на собственные свои деньги до пяти тысяч душ крестьян и два дома в Москве; обогатил дом матери и братьев её... Но отнюдь не раскаивается, а паче радуется, услужив кровным жены своей родственникам".

Поясню, что братья Ширяевы, Ефим Алексеевич (?-17 81?) и Сергей Алексеевич (?-1801), щедротами Никиты Никитича стали владельцами Шайтанских заводов в 1767 году. На суде братья Ширяевы стали на сторону обманутого мужа, да и мать Ширяевых просила заключить Софью в монастырь за причинённые своему мужу “бесчестите и стыд”.

Все судьи единодушно стали на сторону обманутого мужа, так что согласный суд постановил:

"Имения, подаренные Демидовой, возвратить мужу, оставив за нею каменный дом в Москве. В монастырь же не заключать, а отдать Софью, под опеку матери".

В том же 1779 году Императрица утвердила доклад и решение совестного суда.
Как видим, при разборе этого дела фамилия Полянского даже не упоминалась.


Могилёвское наместничество

Для начала я вынужден буду привести список должностных лиц, которые будут причастны к судьбе нашего героя.
Граф Захарий Игнатьевич Чернышёв (1722-1784) ― первый генерал-губернатор Могилёвский и Полоцкий (1772-1782), генерал-фельдмаршал 1773. Был женат на Анне Родионовне (урождённой Ведель, 1744-1830), племяннице П.Б. Пассека.
Пётр Богданович Пассек (1736-1804) ― правитель Могилёвского наместничества в 1777-1781 гг.; генерал-губернатор Белорусских наместничеств в 1781-1796 гг.; генерал-аншеф 1783.
Его сожительница Мария Сергеевна Салтыкова (в девичестве Волочкова, 1752-1805) ― вдова Александра Михайловича Салтыкова (1728-1775), первого конференц-секретаря Императорской академии художеств.
Николай Леонтьевич Воронин (?) - бригадир с 1770, Могилёвский вице-губернатор 1777-1779.
Николай Богданович Энгельгардт (1737-1816) ― Могилёвский вице-губернатор 1779-1781; правитель Могилёвского наместничества 1781-1790.
Герасим Иванович Черемисинов (?-1806) - Могилёвский вице-губернатор 1782-1794; правитель Могилёвского наместничества 1794-1796.
Граф Михаил Васильевич Каховский (1734-1800) ― Могилёвский губернатор 1773-1778.
Сергей Кузьмич Вязмитинов (1744-1819) ― правитель Могилёвского наместничества 1790-1794. Сделал впоследствии блестящую карьеру. В 1786 году женился на Александре Николаевне Энгельгардт (1767-1848), дочери Н.Б. Энгельгардта.


Полянский в Могилёве

Основным источником сведений о жизни Василия Ипатовича в Могилёвском наместничестве являются воспоминания Г.И. Добрынина, откуда я и буду черпать интересующую нас информацию, но при этом мне придётся часто цитировать автора указанных “Записок”.

Итак, по ходатайству графа З. И. Чернышёва императрица в 1778 году назначила В.И. Полянского советником в Могилёвское наместническое правление.

Правителем Могилёвского наместничества в то время был Пётр Богданович Пассек, о личности которого именно в то время остались любопытные заметки, которые были опубликованы в "Русской старине" в 1878 году со следующим подзаголовком:

"Извлечение из переписки одного путешественника с Карон-де-Бомарше, касательно Польши, Литвы, Белоруссии, Петербурга, Москвы, Крыма и пр. и пр., изданный г. D... Nil admirari. В Гамбурге, 1807 г., в двух томах.
Это извлечение, на французском языке, сообщено "Русской Старине" князем Н.Н. Туркестановым".

Князь Николай Николаевич Туркестанов (1826-1900?) - историк и библиограф.
Пьер Огюстен Карон де Бомарше (1732-1799) ― французский драматург и публицист.

Вот что сообщает этот неустановленный корреспондент о Пассеке:

"Генерал Пассек ростом пять футов восемь дюймов, геркулесовского сложения; лицо его может быть чрезвычайно приветливо; взгляд у него гордый и покуда он не заговорит, по выражению лица можно думать, что он умён; ему лет около шестидесяти шести, однако он проводит ежедневно перед зеркалом часа два, хотя весь его туалет состоит в том, чтобы надеть парик, завитой заранее.
Я был представлен наместнику однажды вечером, в то именно время, когда он был занят своим туалетом.
Он сказал мне:

"Мы проводим все вечера за картами у Марьи Сергеевны, а кто не хочет играть, тот танцует".

Марье Сергеевне около пятидесяти лет, но на вид ей не дам более сорока.
Четыре или пять столов для виста были раскинуты по стенам большой залы, среди которой наместник метал банк. Я не обратил внимания, но меня уверяли впоследствии, что денег, выручаемых, за карты, хватало на содержание дома Марьи Сергеевны, а доход от банка покрывал расходы наместника.
Марья Сергеевна―жена отъявленного игрока, майора Салтыкова, который, проиграв Пассеку всё свое состояние, поставил на карту жену и проиграл и её.
Говорят, будто эта потеря менее всего огорчила его, хотя Марья Сергеевна была ещё молода и хороша собою; Пассек, назначенный генерал-губернатором Белоруссии, увез её в Могилёв.
Пассек не получил от родителей никакого наследства; он имеет в год до четырех тысяч рублей (16,000 фр.) жалованья и должен содержать на это два дома, полных прислуги, постоянно открытых для гостей и где ведется большая игра, разорительная для всех―кроме его самого".

Добрынин в своих воспоминаниях много внимания в разных местах уделяет Пассеку, но большого описания у него нет. Приведу лишь пару фрагментов из его текста:

"...определен в губернаторы действительный камергер, генерал-поручик и кавалер Пассек. Мы скоро его увидели. Он был бояроват, представлял вельможу, но был в долгах неоплатных в рассуждении своих доходов, и был такой же вояжир, как советник Полянский. Они скоро свели дружбу".

Позднее Добрынин так характеризовал Пассека:

"...мой П.Б. Пассек и Марья Сергеевна ничем не меньше значили в Могилёве, как тацитов Германик и Агриппина в Риме".

Очутившийся в Могилёве Полянский вместе с Добрыниным был почти сразу же командирован губернатором в города Мстиславль и Климовичи для открытия в них присутственных мест по новому уложению о губерниях.
Во время этой поездки Добрынин составил себе первое представление о Полянском:

"Везде, в проезд наш, ничего я не видел лучшего, как дороги, мосты, почтовые домы, обмундированные почтальоны, лошади сытые, упряжка прочная и проч. Мой Полянский часто повторял:

"Это прекрасно, и в иностранных государствах не лучше".

Он, проезжая дорогою, не пропущал ни одного вида, ни какой земли, леса, деревни, дома, горы, болота, корчмы, и проч., о которых бы не спросил y проходящих, проезжающих, живущих, работающих:

"Как сии виды называются? Кому они принадлежат? Где помещик?" -

и проч.
Мне непонятно было, для чего он себя столько озабочивает. По приезде же в какой-нибудь помещичий дом, в которой бывал запрашиван, или в город, или же при случайном свиданьи на почте с каким-либо белорусским помещиком, он вступал в разговор с таким сведением о качестве белорусского грунта земли, о хороших видах и о самых помещиках, именуя их по фамилиям, как будто он родился в тех местах, которые проезжал. Тут уже и мне понятно стало, для чего он ничего того не пропускал без вопросов и замечания, что с ним встречалось. Я начал понимать, что он всё то прочитал, что видел.
В Кричеве, местечке, пожалованном с деревнями от императрицы князю Потёмкину, осмотрел вновь заведённые сим князем заводы парусинные, канатные, винокуренные, кожевенные, и прочие, бывшие тогда под смотрением и управлением полковника Нефедьева".

Ну, что ж, Полянский с самого начала показал себя знающим и деятельным советником. А ведь именно такие чиновники и требовались в новом наместничестве. Следует отметить также, что и сам Пассек не желал заниматься делами Наместничества и с удовольствием постепенно переложил все дела на плечи своего нового советника; так они образовали вполне органичный тандем.

Как отмечает Добрынин:

"Связь их тем была крепче, что Полянский имел способность и не меньше того горел честолюбием управлять, ежели не всем светом, по крайней мере Могилёвскою губерниею. A Пассек ничем не хотел заниматься, кроме карт, лошадей, любовницы, побочного сына и титула губернаторского. И чем боле они каждый своим склонностям угождали, тем боле друг-другу нравились, потому что один в другом имели нужду.
Итак, Пассек, желая пользоваться переменою воздуха, разъезжал, a Полянский, схватил в руки весло правления".

Такое положение дел не устраивало в первую очередь вице-губернатора Николая Леонтьевича Воронина, который был оскорблён тем фактом, что его вице-губернаторство стало значить меньше советничества Полянского.
Благоразумный Воронин не стал ссориться с Пассеком, а попросился в отставку; Полянский учёл благородное поведение Воронина и постарался помочь ему через генерал-прокурора князя Вяземского, своего бывшего патрона, который выхлопотал для Воронина пожизненную пенсию.

Вместо Воронина новым вице-губернатором был назначен Николай Богданович Энгельгардт, занимавший до этого должность председателя гражданской палаты в Полоцке.
Добрынин нового вице-губернатора охарактеризовал довольно коротко:

"...муж ростом высокородный, собою видной, здоровой, брюнет; любящий до безумия собственную пользу; труду и должности, в которую определён, непримиримой враг".

[Yorik]

В Могилёвском наместничестве сложилась такая ситуация, по словам Добрынина,

"что Полянский в губернии самой большой человек, хотя ростом не выше двух аршин и двух вершков [примерно 151 см], с каблуками и с тогдашним высоким тупеем, представляющим парус, или буфетные ширмы".

Так мы невольно впервые получили хоть какое-то представление о внешности Василья Ипатовича Полянского, который в 1779 году с попущения Пассека уже почти самовластно управлял Могилёвским наместничеством.

Следующий большой фрагмент из воспоминаний Добрынина вошёл с незначительными пропусками практически во все биографические очерки как Полянского, так и П.Б. Пассека:

"1779 год прошёл в полной Полянскаго славе, или, лучше сказать, в полном его желании. Итальянский и французский язык, которые он знал как природный свой, литература, танцы, карты, сведение о вещах, дар слова, скорая мысль, счастливая память, ловкость отделывать по бумагам всё скоро, неограниченное его любочестие, или честолюбие, и недеятельность губернатора Пассека давали ему право поступать самовластно. Он сажал дерзких и глупых дворян в караульню, неисправных секретарей и канцелярских служителей посылал туда же, a с невежами мещанами не хотел и слов терять, повелевая им исполнять безмолвно все их обязанности; многие отведывали с ним поспорить, но всегда оставались в дураках. Ибо на сей случай шутливые его, и вместе язвительные, критические и дельные приказания ― без потери важности ― тем несноснее были тому, к кому они касались, что все сторонние, кто бы тут ни случился, со смеха животы надрывали. Почему, все его боялись и почитали. И, к чести его сказать: порядок не нарушался, как в наместническом правлении, так в губернском городе и во всей губернии.
И за сей порядок никто его не любил.
Его злословили, проклинали, ему желали зла. Его досужество находило для себя праздное время, которое нужно было дополнять упражнением".

Здесь следует сказать, что белорусских землях произошли некоторые перемены в руководстве.
Граф Чернышёв практически отошёл от всех дел, выехал сначала в своё белорусское имение Чечерск, а потом и вовсе удалился в своё родовое имение Ярополчь под Москвой.
П.Б. Пассек был пожалован в сенаторы и отозван в Петербург, а с 1782 года стал новым генерал-губернатором вместо графа Чернышёва.
Новым правителем наместничества стал Н.Б. Энгельгардт, а вице-губернатором назначили Герасима Ивановича Черемисинова (?-1806).

Пора теперь перейти к описанию второго нашумевшего любовного приключения из жизни нашего героя. Тем более, что господин Добрынин довольно подробно описал это происшествие.


Полянский и фон Бринк

Шустрый Полянский был так быстр в своей служилой деятельности, что у него оставалось достаточно много свободного времени. Вот и влюбился Василий Ипатович в некую девицу фон Бринк, 24 лет, которая в любительских спектаклях играла роль несчастной любовницы, а жизни стала любовницей нашего героя.
Матери девицы не понравился невзрачный ухажёр дочери, хоть и из начальства, и она выдала её за генерал-майора, тоже фон Бринка, своего дальнего родственника, недавно поселившегося в Могилёве.
По словам Добрынина,

"сей генерал был лет около пятидесяти и, по природе, так прост и неопрятен, какого не бывало ещё от начала в России генерал-майорского чина, хотя многие мне в этом противоречили и называли легковерным".

Из этих слов следует, что сам Добрынин с генерал-майором фон Бринком лично знаком не был.
Иван Фёдорович фон Бринк (1734-1797) ― боевой офицер, бригадир (1774), генерал-майор (1777), кавалер ордена св. Георгия 4-й ст. (1741). Отзыв Добрынина об этом генерале явно пристрастен, так как фон Бринк проявил себя славным воином, и он по отзывам знавших его людей, был честным и порядочным человеком. Получается, что совсем не зря многие противоречили Добрынину.

Полянский это дело так не оставил и захотел вернуть себе уже замужнюю любовницу. Он закрутил интригу, сговорился со своей любовницей, заручился поддержкой её пастора (разумеется, не бескорыстно), и однажды ночью госпожа фон Бринк выбралась из окна мужниного дома и укрылась на второй половине пасторского дома.

Проснувшийся генерал фон Бринк утром не обнаружил своей молодой жены в постели. Не было её ни в доме, ни в саду, ни в хозяйственных постройках, нигде не было генеральши фон Бринк. Слуги тоже ничего не знали о местопребывании генеральши.
Говорят, что не найдя своей жены, генерал фон Бринк воскликнул:

"Я читал, что где-то, какой-то Тезей оставил какую-то Ариадну. Но, чтобы Ариадна оставила Тезея, этого нигде не написано".

Пасторский дом находился на той же улице, что и дом генерала фон Бринка, но чуть в стороне, и часа через три генералу донесли, что его жена находится у пастора. Генерал к этому времени немного подустал и поэтому спокойно проговорил:

"Почему так рано (поздно)? Да что за моленье? Скажите, чтоб она шла в беседку пить чай (кофе, шоколад)".

Генералу объяснили, что у дверей его жены находится конвой, выставленный наместническим правлением.
Фон Бринк удивился:

"Да, где же её двери?"

Ему объяснили, что на другой половине пасторских покоев.
Генерал возразил:

"Это неправда. Я знаю эту половину покоев ― она пустая, запущенная, забросанная посудою, пасторскими горшками и с мукою мешками".

Фон Бринку ответили:

"Она уже чисто меблирована, пол потянут сукном, и соблюдена во всём симметрия".

Пока фон Бринк раздумывал, что же ему следует предпринять в сложившейся ситуации, к нему вошёл штаб-лекарь Аврам Васильевич Бычков со своими помощниками и с полицейскими. Бычков объявил, что у них есть повеление от наместнического правления с прописанной в нём просьбой молодой генеральши фон Бринк, урождённой фон Бринк, в которой она сообщает,

"что муж её лишен того небесного огня, по которому одному человек называется бессмертным, и проч."

Бычков закончил своё объявление требованием, чтобы господин генерал-майор и кавалер ордена св. Георгия позволил себя освидетельствовать.
Генерал удивлённо поинтересовался:

"Да как так сошлось в один заряд, что и жена моя y пастора, и покои для неё меблированы, и просьба для неё написана, и наместническому правлению подана, и резолюция готова, и вам дан указ, и вы пришли меня свидетельствовать? И все это поспело от тех пор, как я проснулся! Да y нас и в полках так скоро не поворачиваются".

Бычков спокойно ответил:

"Разрешение на все вопросы зависит от поспешного освидетельствования, после которого или генеральша останется в праве защищаться законами в доме непорочности, или вы получите обратно супругу в свои объятия".

Фон Бринк попросил:

"Да нельзя ли без свидетельства?"

Штаб-лекарь Бычков был непреклонен:

"Ни под каким видом нельзя, ваше превосходительство. Вы сами знаете, что мы имеем указ".

Генерал уже собирался было снимать штаны, как вдруг вскричал:

"Да, нет! Можно и не свидетельствовать! Так! Точно так! Можно, можно! Я перед свадьбою моею выдал мою девку за парикмахера Гейслера. Подите к нему и спросите: сколько его молодая жена привела к нему детей? Вы увидите там троих, почти каждолетков. Подите ж, подите! А не то я вас всех перековеркою вот этим прикладом".

И генерал указал на карабин, висевший на стене.
Делегация от наместнического правления решила не обострять ситуацию и поспешила ретироваться.

Ситуация вокруг молодой генеральши несколько стабилизировалась, но не в пользу покинутого мужа, который из окон своего дома мог через пасторский забор наблюдать, как Полянский регулярно навещает его жену. Генерал фон Бринк решил собственноручно расправиться со своим счастливым соперником и поделился этим планом со своим приятелем бароном Феличем.
Барон Фелич был отставным гусарским поручиком, примерно такого же возраста, как и Полянский; он также обладал бешеным нравом и сомнительной репутацией и жил в доме у генерала. Фелич уже давно ненавидел Полянского, который изобличил его в карточной игре, поэтому он решил отговорить генерала и взять дело в свои руки.
Фелич сказал генералу:

"Побойся Бога! Ты наделаешь в городе шуму, навлечёшь на себя беду. Слушай меня; я знаю, как удовлетворить справедливости твоего дела".

Так фон Бринк отложил сведение счётов с Полянским, который теперь тратил все свои средства на содержание особы,

"пожертвовавшей ему всем, без исключения".

У Василья Ипатовича тоже были свои планы относительно того, как достойно выйти из сложившейся ситуации. Он инициировал дело о разводе супругов фон Бринк и отправил соответствующие бумаги в Петербург, надеясь на помощь своих старых покровителей.

Будь его воля, Полянский не расставался бы со своей возлюбленной ни на минуту, но его служба в наместническом правлении требовала регулярных его отлучек. Для связи во время отсутствия Полянского, они наняли в качестве курьера пасторского тринадцатилетнего сына, который передавал записочки (как тогда говорили, билетцы) влюблённых. За эту услугу мальчика взяли на службу в наместническое правление и пообещали ему вскорости обер-офицерский чин.

Одна из таких записок каким-то образом попала в руки фон Бринку. Тут Полянский совершил крупную ошибку: он не стал выяснять, как любовная записка оказалась у фон Бринка, а просто приказал арестовать мальчика и содержать его в канцелярии наместнического правления, так как тот был его подчинённым.
Пастор с женой стали искать правосудия у губернатора Энгельгардта, который не стал связываться с Полянским из-за такого пустяка.
Тогда родители перед заходом солнца прибежали в канцелярию, где их сын сидел под присмотром сторожа, под руки вытащили его на улицу и повели домой. При этом пастор с женой громко кричали по-немецки, по-русски и по-французски примерно следующее:

"Гер Полански, ле каналь Полански, a мадам Демида, рука сечь Полански, женераль-полицмейстер Чичерин, a Петерсбург, a сенат".

Эти крики означали, что в Могилёве прекрасно знали о похищении Полянским в Петербурге госпожи Демидовой, и о том, что Сенат приговорил его к отсечению руки.

В результате таких непродуманных действий Полянский сделал своими врагами тех лиц, в доме которых укрывалась беглая генеральша и в котором ей ещё надо было жить некоторое время. Полянский ещё не успел ничего придумать, как получил известие из Петербурга о том, что дело о разводе супругов фон Бринк идёт в желательном для него направлении, и его скоро поздравят с благополучным его окончанием.
Вскоре такое сообщение было получено, и все тревоги Полянского вроде бы должны были исчезнуть. Разведённую госпожу фон Бринк (ведь она и в девичестве была фон Бринк) уже начали принимать в лучших домах Могилёва, да и у неё стали появляться знатные посетительницы, начались вечерние беседы.
Теперь уже и пастор, после законного разрешения дела о разводе, снова начал оказывать покровительство госпоже фон Бринк, не опасаясь за свою репутацию, да и сами влюбленные голубки перестали чего-либо опасаться.
А напрасно, хотя генерал фон Бринк и не сумел использовать перехваченную записку.

[Yorik]

В таком прекрасном положении дел Полянскому потребовалось отправиться по служебной надобности в какой-то уездный город, и он отправился в путь на почтовой карете всего с одним слугой.
На третий или четвёртый день его привезли в Могилёв избитого и едва живого. У его постели собрались штаб-лекарь Бычков, Добрынин и секретарь генерал-губернатора Луцевин.

Недвижно лежавший Полянский тихим голосом сказал Луцевину:

"Друг мой, напиши от меня челобитную по форме в наместническое правление, что я сегодня измучен на дороге злодеем Феличем и его сообщниками, посланными от Бринка. Ежели я и не останусь жив, так, по крайней мере, сделаю злодеяние гласным".

Так как состояние Полянского было очень тяжёлым, то по совету дивизионного доктора Кебеке ему пустили кровь.
Через несколько дней медики сказали, что Полянский, конечно же поправится, но процесс выздоровления будет весьма продолжительным.
Больного навещали различные посетители, многие из любопытства, но с утешением к нему приходил архиепископ Кониский.
Архиепископ Георгий (в миру Григорий Осипович Кониский, 1717-1795) ― архиепископ Могилёвский, Мстиславский и Оршанский.

К тому времени Полянский немного оклемался, и он в присутствии архиепископа рассказал следующее:

"Лишь только я въехал в большой лес, то появился перед моею коляскою Фелич, сам-третий верхами. Они были все вооружены. Он заградил мне дорогу, и закричал:

"Ну, герой Могилёвский! Теперь ты в моих руках. Берите его!"

Я держался сидеть в коляске и отвечал ему:

"Барон! Ты будешь несчастлив, a если хочешь быть прав, то разделайся со мною так, как принято в Европе между людьми благородными; ты имеешь пистолеты, дай мне один".

Они, не слушая ничего, прискочили к коляске, и двое из них соскочили с лошадей, чтоб меня вытащить. Я схватил мой штуцер и приподнялся, чтоб выстрелить на злодея. Но я того не ведал, что за коляскою моею, по сторонам, стояли ещё два злодея, один из них хватил меня прикладом по руке и по штуцеру, и одним ударом руку мне прибил и штуцер вышиб; a другой, в один почти замах с первым, дал такой же удар по затылку. В сие мгновение показалось мне, что я стою выше леса; тут уже стоило им только поднять меня, ибо я противиться не мог. Злодеи потащили меня в лес, и там отбили мне плечи, руки, спину, a особливо бёдры и ноги, толстыми плетьми, какими калмыки усмиряют своих лошадей. Непонятно, как человек может не умереть, перенося столько неизвестного мучения".

Когда Полянскому поднесли его челобитную, то его пришлось приподнять, да и своё имя, "Василий Полянский", он смог написать только с помощью других лиц, которые держали кисть его руки, так что подпись его оказалась совсем не похожей на его обычную подпись; этой подписи не было бы веры, если бы её не засвидетельствовали весьма достойные люди.

В наместническом правлении за это время произошли перемены, так как на место Полянского был прислан в качестве нового советника Иван Вениаминович Ахшарумов (?-1787), который сразу же резво взялся за дела, тем более, что и первый советник правления Пётр Ильич Сурмин (?-?) уже довольно давно был разбит параличом.

Губернатор Энгельгардт уже давно злился на Полянского, и Ахшарумов уловил настроение начальства, поэтому, когда к ним в руки попала челобитная Полянского, то они не торопясь рассмотрели её и вернули жалобщику. В резолюции было сказано, что Полянский употребил в своей жалобе бранные слова, называя злодеями людей, которые напали на него, и что господин Полянский

"не должен выступать из пределов права челобитчика".

Получив обратно свою челобитную с подобной резолюцией, Полянский отправил все бумаги в Сенат, откуда очень быстро последовал указ, которым Могилёвскому наместническому правлению объявлялся строгий выговор за то, что оно [правление], рассуждая о несоблюдении формы челобитен, забыло о важности злодеяния.
Этим же указом генерал-майор фон Бринк увольнялся от службы, и, кроме того, было велено его вместе с Феличем отправить в Ригу, где уже организована комиссия для суда над ними.

Видать, сильна была поддержка у Полянского в Петербурге, если по его жалобе боевого генерала и кавалера ордена св. Георгия жестоко осудили. И ведь не генерал у Полянского увёл жену, а совсем наоборот, но российская Фемида закрыла глаза на такие пустяки.
Бринк сразу же отправился в Ригу, а Фелич бежал, но через некоторое время был пойман и под конвоем доставлен туда же.

Суд над злодеями тянулся очень долго. Что стало с бароном Феличем и прочими злодеями, мне неизвестно, а фон Бринк был разорён судами: ему пришлось продать свой могилёвский дом со всем имуществом, и окончил он свои дни на рижских улицах в страшной нищете.
Стало ли от этого легче парализованному Полянскому?

А ведь Добрынин вспоминал, как Полянский в Могилёве иногда говаривал:

"Когда я в каком деле руководствуюсь собственным рассудком, то всегда оканчиваю начатое с успехом. Когда же послушаюсь советов другого, то всегда или проиграю, или сделаю слабо. Я никогда себе не прощу, что послушал любовницы, которая присоветовала увезти себя в карете в ту пору, когда я уже готов был ускакать с нею в кибитке".

Любопытно было бы узнать, чем руководствовался Василий Ипатович в истории с госпожой фон Бринк?


Полянский и Сурмин

В 1781 году, когда Полянскому стало немного легче, он захотел увидеться со своим старым приятелем Сурминым и на карете направился к его дому.

Добрынин в своих воспоминаниях делает сравнительную характеристику этих двоих товарищей:

"Оба знали иностранные языки; но Полянский, при остром уме и познаниях, был свойства горячего и неуступчивого. Он, когда начинал кого осмеивать, то пленял собою всю беседу, и самые друзья осмеиваемого не могли удерживаться от громкого смеха, потому что острота ума и самая истина были основанием его насмешек. A такие люди, известно, ежели бывают почитаемы, то ещё боле ненавидимы.
Напротив, Сурмин был человек важный, кроткий, мирный, терпеливый, и за то был всеми почитаем. Но был семьянин и беден. Сие последнее, совокупно с чувствительностью и тяжёлым его телом, может быть, и причиною было его удара. Он умер лет около 45 от рождения".

Узнав о приезде кареты Полянского, радостный Сурмин в халате вышел в большую залу, опираясь на толстую палку. Почти одновременно в дверях показался Полянский, который передвигался с помощью служителя и тоже опирался на похожую палку, - и оба при этом хромали.
Увидев друг друга, приятели сперва начали громко хохотать, потом уселись на диван, обложенные подушками, и стали горько плакать.

Насмеявшись и наплакавшись, приятели начали беседовать.
Начал Полянский:

"Я сам всем моим бедам причиной, и пр."

Жена Сурмина обратилась к Полянскому:

"Что такое, Василий Ипатич, я этой ночью видела во сне, будто я у вас заклеиваю на зиму окны?"

Полянский повернулся к хозяйке дома:

"Ах, сударыня! Я может быть избежал бы многих зол, если бы вы мне рот заклеили".

Беседа и дальше продолжалась в подобном духе, после чего друзья расстались.


Жизнь Полянского после Могилёва

Выздоравливал Василий Ипатович очень долго и тяжело, вынужден был подать прошение об отставке (отставлен от службы с 1780 года в чине надворного советника), и уже открыто жил с разведённой мадам фон Бринк. Передвигался он с трудом, так что даже по дому был вынужден ходить с толстой палкой.
Жить без службы в чужом городе было довольно накладно, так что, как только позволило здоровье, в 1781 году, Полянский вернулся в Казанскую губернию, где у него было родительское имение.

В Казани Василий Ипатович обвенчался с бывшей госпожой фон Бринк, после чего они вместе отправились на лечение в Минеральные воды. Вернувшись, Полянский поступил на службу советником в Казанское губернское правление, но, прослужив всего около года, окончательно вышел в отставку и уехал в своё имение, где у него было несколько деревень.
По словам самого Полянского, деревни приносили ему 2400 рублей годового дохода, а кроме того, у него была мельница в самой Казани.

В воспоминаниях Добрынина сохранились и некоторые известия о последних годах жизни Полянского, полученные, правда, от третьих лиц.
В 1798 году Добрынин был на ярмарке в местечке Костюковичи, где встретил одного офицера, оказавшегося казанским помещиком, имени которого он, к сожалению, не спросил. Зато Добрынин спросил, не знает ли его новый знакомец помещика Полянского.
Офицер ответил вопросом на вопрос:

"Василия Ипатича? Как не знать, он у нас был советником. А вы почему его знаете?"

Добрынин объяснил, а потом засыпал офицера вопросами:

"И у нас он был советником в Могилёве. Здоров ли он? Жив ли он? Жена его?"

Ответ офицера сначала несколько разочаровал Добрынина:

"Я уже несколько лет, как оставил Казань по долгу военной службы. Не думаю, чтоб он по сю пору был жив. Я видел уже и тогда его в крайней слабости здоровья. Хотя он и ходил иногда без помочи служителя, однако ж и часто имел в нём нужду".

Офицер увидел, что Добрынин хотел бы узнать о жизни Полянского больше, отошёл с ним в ближайшую корчму, где и продолжил:

"Полянский имел уже двоих детей, которым тогда было лет каждому, например, от семи до восьми. Он, послужив y нас советником один год, сказал:

"Нет, видно уже я не слуга!"

Получил отставку и жил в деревне. Там он построил ― не припомню в доме или в лесу ― часовню. Поставил в ней крест и гроб, и часто в неё хаживал или один, или водил с собою малолетних своих детей. Там он становился на колени, проговаривал несколько молитв, которые повторяли за ним его дети. Потом, приклонялся к гробу, и в сем положении проводил несколько минут, иногда в глубоком молчании, а иногда в слезах, и всегда оканчивал указывая на гроб и говоря:

"Вот, дети, предмет, для которого человек на свет родится! Учитеся умирать, и будьте благоразумнее и счастливее вашего отца".

Эти сведения офицер и казанский помещик получил, по его словам, от жены Полянского, да вот незадача: мы так и не смогли узнать ни имени этого офицера, ни имени жены Полянского, бывшей госпожи фон Бринк.

Уже упоминавшийся мною ранее Владимир Иванович Юшков, племянник Полянского, рассказывал Николаю Ивановичу Второву (1818–1865), что Василий Ипатович в супружестве был не слишком счастлив, сделался капризным и сварливым и часто обвинял жену в том, что она является причиной всех его страданий. Двое его сыновей не дожили до взрослых лет.


Последние дни Полянского и судьба его наследства

Иван Алексеевич Второв (1742-1844) в своих воспоминаниях упоминает о странной истории, которую ему рассказал статский советник Василий Иванович Чемесов, бывший в 1797-1803 гг. предводителем Казанского дворянства.
Ещё во время путешествия по Европе у Полянского пропало ружьё, на стволе которого было выгравировано его имя.
Когда Василий Ипатович возвращался в Россию, то в одном немецком городке он увидел несколько экипажей возле дома местной ворожеи, довольно старой уже женщины. Из любопытства Полянский зашёл к ней и, хотя он не верил ни во что подобное (вольтерьянец же!), спросил, найдётся ли пропавшая у него вещь.
Ворожея разлила по столу кофейную гущу и сказала, что ружьё (!) найдётся, но за три дня до его смерти.
Полянский и забыл уже об этой истории и был в весьма почтенном возрасте, когда один из его знакомых, вернувшись с Макарьевской ярмарки, сказал ему, что в тульской лавке он увидел ружьё с надписью на стволе "Василий Полянский", купил его и вот, привёз. Полянский вспомнил старое предсказание, переволновался и через три дня умер.

В заключение своих воспоминаний Второв пишет:

"Жаль, что нигде не напечатано его биографии. Я видел только портрет Полянского, и другой Державина, казанского же уроженца, которые хранятся в библиотеке Университета".

Несколько слов о библиотеке Казанского университета в интересующем нас аспекте. В основном, за время своего путешествия по Европе Василий Ипатович собрал довольно приличную и ценную библиотеку, которую смог пополнить после переезда в Казань.
Часть своих книг, 298 изданий в 693 томах, Полянский в конце жизни завещал Казанской первой мужской гимназии, но с условием, чтобы на казённом иждивении содержался в гимназии один ученик из дворян, по назначению самого Полянского или его наследников. Как легко догадаться, вскоре после смерти Полянского его условие перестало выполняться.

Сёстры Василия Ипатовича после его смерти передали книги вместе с портретом Вольтера гимназии, где она и составляла вместе с библиотекой князя Г.А. Потёмкина основу гимназической библиотеки вплоть до основания Казанского университета в 1804 году. С того времени эти библиотеки стали составлять основу университетской библиотеки. Правда, 11 книг из собрания Полянского всё-таки остались в гимназической библиотеке.
Портрет Вольтера согласно бытующей легенде был подарен Полянскому самим философом, а некоторые исследователи шли дальше и утверждали, что Вольтер даже сделал на портрете дарственную надпись. Однако на сохранившемся в Казанском университете портрете Вольтера никакой дарственной надписи обнаружено не было.

Ещё сёстры Полянского передали в дар гимназии портрет самого В.И. Полянского, который был выполнен художником Дарбсом в 1777 году.
Что стало с портретом кисти Дарбса, неизвестно, но русский учёный Александр Иванович Артемьев (1820-1874) в первой статье из цикла "Библиотека Императорского Казанского Университета" сообщает:

"В библиотеке Университета находится грудной портрет В.И. Полянского, копированный бывшим учителем живописи в Университете Л.Д. Крюковым с портрета, написанного Дарбсом в 1777 году. На этом портрете Полянский лет 30: лицо его открытое, довольно полное; тонкие чёрные брови осеняют выразительные большие чёрные глаза; немного приподнятый нос в пункте с улыбкой сжатые губы придают всей его физиономии добродушно-насмешливое выражение. Одет он в тёплый голубой халат или лёгкую шубку; между пол виднеется расстёгнутый ворот рубашки с манжетами; на голове пудреный парик с короткими кудрями".

Иосиф Фридрих Август Дарбес (J. Darbes, 1747-1810) — датский художник, в 1773-1784 гг. работал в России.
Лев Дмитриевич Крюков (1783-1843) — русский художник, с 1806 года получил место в Казанском Университете.

Говорят, что в 1918 году портрет В.И. Полянского всё ещё висел на университетской стене, и, к счастью, он был опубликован ещё до этого времени.