2 ответов в теме

[Yorik]

Знакомство

Василий Иванович Немирович-Данченко (1844-1936), известный русский писатель и путешественник, давно хотел познакомиться с Николаем Гумилёвым. Однажды Корней Чуковский пришёл к нему на квартиру с гостем и сказал:

"Я к вам не один..."

Немирович вспоминал:

"День был тусклый, серый... И в этом тусклом, сером выступало позади что-то неопределенное. Ни одной черты, которая остановила бы на себе внимание. Несколько раскосые из-под припухших век глаза на бледном, плоском лице. Тонкая фигура... Солнечный поэт, и ничего в нём от солнца и красочного востока. Он странствовал по его востоку – я по северу и западу..."

Разбор стихотворений

Георгий Адамович вспоминал, что на собраниях “Цеха поэтов” Гумилёв всегда первым приступал к обсуждению прочитанных стихотворений. От других выступающих он требовал

"мотивированных объяснений, почему хорошо и почему плохо".

Напомню, что в “Цехе” обсуждалось каждое прочитанное стихотворение.

"Сам он [Гумилёв] обычно говорил первым, говорил долго, разбор делал обстоятельный и большей частью безошибочно верный. У него был исключительный слух к стихам, исключительное чутьё к их словесной ткани, но, каюсь, мне и тогда казалось, что он несравненно проницательнее к чужим стихам, чем к своим собственным".

Георгий Викторович Адамович (1892-1972) – русский поэт и литературный критик.


“Огненный столп”

Однажды Липкин сказал, что талант Гумилёва особенно ярко выразился в сборнике “Огненный столп”.
Ахматова сразу же с ним согласилась:

"Это его последняя книга. Он только начал развиваться как поэт. Мысль его стала глубже, от христианства бытового, обрядового он поднимался к постижению высочайшей христианской философии. Неизвестно, как бы сложилась его жизнь, если бы его не расстреляли, в последующие годы, но бесспорно то, что мы бы имели еще одного огромного русского поэта".

Семён Израилевич Липкин (1911-2003) – поэт и переводчик.


Мнение Гумилёва о стихотворениях Горького

Однажды Горький пришёл в литературную студию, где Гумилёв читал начинающим поэтам лекцию по версификации. Напомню, что Горький тогда был директором издательства “Всемирная литература”, в котором служил Гумилёв, то есть был его начальником.
Когда лекция закончилась и все ушли, Горький спросил:

"Скажите, всё это надо поэту знать? Обязательно?"

Гумилёв твёрдо ответил:

"Надо!"

Тогда Горький вкрадчиво поинтересовался:

"Николай Степанович, что вы скажете мне о моих стихах?"

Гумилёв честно ответил:

"Я их плохо знаю. Признаться, не помню, чтобы я их читал".

Горький сделал вид, что не обиделся, и возразил:

"А между тем одно моё стихотворение имело большой успех, особенно среди молодёжи, студенческой и рабочей. Его и сейчас декламируют. “Буревестник” называется оно".

Гумилёв, к несчастью, вспомнил “Буревестника”:

"Да, да, вспоминаю, четырехстопный хорей со сплошь женскими окончаниями. Размер - подражание “Гайавате”. Простите меня, Алексей Максимович, это беспомощно. Мне как-то попалась на глаза одна ваша строчка:

“Высоко в горы вполз уж и лёг там”.

Если бы вы знали русское стихосложение, вы не составляли бы стопу амфибрахия из односложных слов. Нельзя это делать, неграмотно.

“Вполз уж и лёг там”.

Неужели ваше ухо талантливого писателя не слышит этого совершенно невозможного сталкивания слов - и не только в стихах?"

По словам Ахматовой, Горький не только не рассердился на Гумилёва за резкую критику, но, наоборот, стал ещё более уважительно относиться к Николаю Степановичу.
Верится с трудом.


Заступничество Горького

Когда Ахматова узнала, что Гумилёва арестовали, она пошла к Горькому, чтобы тот заступился за арестованного поэта. Алексей Максимович при ней звонил Ленину и Троцкому, но их секретари Горького со своими начальниками не соединяли. Луначарский обещал позднее поговорить с Лениным, но так и неизвестно, состоялся ли такой разговор.


Гумилёв о невозможности переворота в России

Как бы опровергая официальную версию советских властей о причастности Гумилёва к контрреволюционному заговору, В.И. Немирович-Данченко вспоминал:

"Николай Степанович не раз говорил мне:

"На переворот в самой России - никакой надежды. Все усилия тех, кто любит её и болеет по ней, разобьются о сплошную стену небывалого в мире шпионажа. Ведь он просочил нас, как вода губку. Нельзя верить никому. Из-за границы спасение тоже не придёт. Большевики, когда им грозит что-нибудь оттуда – бросают кость. Ведь награбленного не жалко. Нет, здесь восстание невозможно. Даже мысль о нем предупреждена. И готовиться к нему глупо. Всё это вода на их мельницу".

Ждать нечего

Незадолго до ареста Гумилёв ещё раз говорил с Немировичем на эту же тему:

"Ждать нечего. Ни переворота не будет, ни Термидора. Эти каторжники крепко захватили власть. Они опираются на две армии: красную и армию шпионов. И вторая гораздо многочисленнее первой. Я удивляюсь тем, кто составляет сейчас заговоры... Слепцы, они играют в руки провокации. Я не трус - борьба моя стихия, но на работу в тайных организациях я теперь бы не пошёл".

Последние два сюжета данного выпуска не имеют прямого отношения к жизни Гумилёва, но всё же...


Пошлость Маяковского

В 1928 году Маяковский выступал в Харьковском театре. Как вспоминал Лев Копелев:

"Маяковский широко, твёрдо шагал по сцене, широко, твёрдо стоял. Рубашка без галстука. Пиджак по-домашнему на стуле".

Маяковский читал много своих стихотворений, которые встречались бурными аплодисментами. Потом Маяковский перешёл к ответам на записки:

"...он отвечал на записки - небрежно, иногда брезгливо или сердито. И тогда угол рта оттягивала книзу тяжелая челюсть. Одну записку прочёл, насмешливо растягивая слова:

“Как вы относитесь к поэ-э-зии Ахматовой и Цветаевой? Кто из них вам больше нра-а-вит-ся?”

Сложил листок и – внятной скороговоркой:

“Ахматова-Цветаева? Обе дамы одного поля... ягодицы”.

На галерке мы громко смеялись. Смеялись и в партере. Но кто-то крикнул:

“Пошлость. Стыдитесь!”"

Лев Зиновьевич Копелев (1912-1997) – литературовед, диссидент.


Маяковский о Гумилёве

В другой записке его спросили о творчестве Николая Гумилёва. Маяковский чуть снисходительно ответил:

"Ну, что же, стихи он умел сочинять, но какие:

“Я бельгийский ему подарил пистолет
И портрет моего государя”.

Говорят:

“Хороший поэт”.

Это мало и неправильно. Он был хорошим контрреволюционным поэтом".

[Yorik]

Николай Гумилёв глазами Анны Ахматовой

Читая приведённые ниже воспоминания и мнения Анны Андреевны о своём бывшем муже, следует иметь в виду, как минимум, два важных обстоятельства: во-первых, в любых воспоминаниях всегда есть неточности; во-вторых, Павел Николаевич Лукницкий (1900-1973), который записывал высказывания Ахматовой в начале двадцатых годов XX века, делал это уже дома после возвращения от А.А., и это тоже могло стать причиной некоторых ошибок.
Старый Ворчун (Виталий Киселёв)


“Юдифь”

Ахматова вспоминала, что зимой 1913 года Гумилёв почти совсем не писал стихотворений:

"Я только одно стихотворение помню за это время – “Юдифь”... Он много занимался переводами... Готье и др."

В другой раз, занимаясь разбором черновика “Юдифи”, Ахматова сказала:

"Интересно, заметьте: у Николая Степановича Юдифь - девушка. Ведь на самом деле она была вдовой. Для Николая Степановича - все девушки. Женщин для него не существует. Стоило ли бы писать о женщине!"

“Деревья”

По поводу гумилёвского стихотворения “Деревья” Ахматова вспоминала:

"В Царском Селе против окна комнаты, в которой мы жили, росло дерево; оно бросало тень и не пропускало солнца. Кто-то предложил срубить дерево. Николай Степанович:

“Нет, я никому не позволю срубить дерево. Как это можно рубить деревья?”"

Знакомство с Маяковским

Маяковский очень хотел познакомиться с Гумилёвым, и их знакомство состоялось в 1912 году. Этому событию предшествовала забавная история.
Когда Николаю Степановичу передали, что молодой поэт Маяковский хочет с ним познакомиться, Гумилёв ответил, что он ничего против такого знакомства не имеет,

"но только, если Маяковский не говорил дурно о Пушкине".

Вскоре выяснилось, что Маяковский пока ещё ничего плохого о Пушкине не говорил, и знакомство двух поэтов состоялось.


На благотворительном вечере

Летом 1915 года Ахматова вместе с Гумилёвым посетила благотворительный вечер, который устроил Фёдор Кузьмич Сологуб (Тетерников, 1863-1927) в пользу ссыльных большевиков. Билеты на вечер стоили по 100 рублей.
Собрались “все богачи” Петербурга, и в одном из первых рядов сидел банкир Дмитрий Леонович Рубинштейн (1876-1937), связи которого с большевиками прослеживаются и после 1917 года. Такие вечера Сологуб устраивал ежегодно.
Ахматова читала свои стихи на этом вечере, а Гумилёв не стал, так как он был в военной форме, и ему было неудобно выступать.


Рождение Лёвушки

Известный учёный Лев Николаевич Гумилёв родился 1 (14) октября 1912 года.
Гумилёвы тогда жили в Царском Селе. Ночью Анна Андреевна почувствовала толчки, потом поняла, что скоро придётся рожать, и разбудила мужа:

"Кажется, надо ехать в Петербург".

С вокзала в родильный дом Гумилёвы пошли пешком, так как Николай Степанович растерялся и забыл, что можно взять извозчика или доехать на трамвае. В 10 часов утра они уже были в родильном доме на Васильевском острове.
Вечером Николай Степанович пропал, и отсутствовал всю ночь.
На следующий день с утра Анна Андреевна получила множество поздравлений с рождением первенца, и кто-то заложил Гумилёва, как бы случайно рассказав, что тот не ночевал дома.
Позже пришёл Николай Степанович, поздравил жену и представил “свидетеля” своего пребывания дома. Был немедленно разоблачён и очень смущён.


Гумилёвская экзотика

оставляла Анну Андреевну, в лучшем случае, равнодушной. Ведь Ахматова буквально ненавидела всякую южную и восточную экзотику, поэтому, когда Гумилёв возвращался из дальних странствий и начинал описывать свои путешествия, Анна Андреевна уходила в другую комнату:

"Скажи, когда кончишь рассказывать".

Любить Россию...

Николай Степанович однажды обратился к Ахматовой со словами:

"Ты научила меня любить Россию и верить в Бога".

[Я не нашёл, где и когда он это сделал.] Когда Лукницкий напомнил Ахматовой об этом, она задумчиво ответила:

"Не знаю, я ли... Научился, во всяком случае, потому что раньше этого не было. Революция – глубоко чужда ему, даже чистые идеи. Уехал за границу".

[Формула “Любить Россию и верить в Бога” родилась, когда император Александр III ответил на вопрос своего сына, будущего Николая II, как быть хорошим императором.]


Сон и Козьма Прутков

Ахматова вспоминала:

"За ужином на одном из собраний Цеха в 12-13 году я, разговаривая с соседями, сказала:

“Какой сон я видела недавно - замечательный!”.

Николай Степанович издали, очень почтительно, вежливо, сказал:

“Чувствуя к Вам безграничное уважение...”

и т. д." Лукницкий в своих записях отметил, что это цитата из Козьмы Пруткова.
Вероятно, память подвела Анну Андреевну, а Лукницкий поленился проверить точность цитаты. У Пруткова в пьесе “Опрометчивый турка, или: Приятно ли быть внуком?” текст гласит:

"Питая к вам с некоторых пор должное уважение, я вас прошу... именем всех наших гостей... об этом сне умолчать".

Февраль 1917 г.

К Февральской революции Гумилёв отнёсся совершенно равнодушно. 26 или 28 февраля он позвонил Ахматовой и сказал:

"Здесь цепи, пройти нельзя, а потому я сейчас поеду в Окуловку..."

К этому воспоминанию Ахматова добавила:

"Он очень об этом спокойно сказал - безразлично... Всё-таки он в политике очень мало понимал..."

Предназначения

Все люди, окружавшие Гумилёва, были, по словам Ахматовой, им к чему-нибудь предназначены:

"Например, О[сип] Мандельштам должен был написать поэтику, А.С. Сверчкова – детские сказки (она их писала и так, но Николай Степанович ещё утверждал её в этом)".

Ахматову Гумилёв назначил писать прозу, просил и убеждал её. Кончилось дело тем, что

"однажды Николай Степанович нашел тетрадку с обрывком прозы [написанной А.А.] и прочёл этот отрывок; он сказал:

“Я никогда больше тебя не буду просить прозу писать...”"

Александра Степановна Сверчкова (1869-1952) – сводная сестра Гумилёва по отцу, Степану Яковлевичу Гумилёву (1836-1910), от его первого брака.


Позднее окружение Гумилёва

Ахматова очень неодобрительно относилась к большинству людей, окружавших Гумилёва в последние годы его жизни – Георгию Иванову, Оцупу и др. – и считала, что Н.С. сам плодил нечисть вокруг себя. Она с возмущением говорила Лукницкому:

"И такими людьми Н.С. был окружён! Конечно, он не видел всего этого. Он видел их такими, какими они старались казаться ему. Представляете себе такого Оцупа, который в соседней комнате выпрашивает у буфетчика взятку за знакомство с Гумилевым, а потом входит к Н.С. и заводит с ним “классические разговоры” о Расине, о Рабле...
И Н.С. об Оцупе: “Да, он в Расине разбирается!”..."

Георгий Владимирович Иванов (1894-1958) – русский поэт. Николай Авдеевич Оцуп (1894-1958) – русский поэт и переводчик.


Мелочи

Николай Степанович говорил:

"В поезде так легко писать, что я даже не люблю делать это".

У Ахматовой в маленьком ящичке вместе с другими предметами хранилась новгородская иконка – единственный сохранившийся у неё подарок от Николая Степановича Гумилёва.

[Yorik]

Этот выпуск будет полностью составлен из фрагментов воспоминаний Василия Ивановича Немировича-Данченко (1844-1936). С некоторыми из них вы уже познакомились в предыдущем выпуске. Напомню, что Гумилёв и Немирович познакомились осенью 1918 года.


Предвидение

Зимой 1919 года Немирович и Гумилёв шли по улице. Снег, вьюга, малопроходимые сугробы. Разрешения о поездке заграницу получить не удалось. Вдруг Гумилёв остановился и с тоской сказал:

"Да ведь есть же ещё на свете солнце и теплое море, и синее-синее небо. Неужели мы так и не увидим их... И смелые, сильные люди, которые не корчатся, как черви под железною пятою этого торжествующего хама. И вольная песня, и радость жизни. И ведь будет же, будет Россия свободная, могучая, счастливая - только мы не увидим".

О красоте русского языка

При большевиках Гумилёв много занимался различными организационными мероприятиями, в частности, он проводил занятия с несколькими группами начинающих поэтов. Он постоянно требовал от них упорной работы и утверждал:

"Над стихом надо изводиться, как пианисту над клавишами, чтобы усвоить технику. Это не одно вдохновение, но и трудная наука. Легче ювелиру выучиться чеканить драгоценные металлы... А ведь наш русский язык именно драгоценнейший из них. Нет в мире другого, равного ему - по красоте звука и по гармонии концепции".

Каждый человек – поэт

Однажды Гумилёв торопился в дом Мурузи на Литейном, где он собирался открыть новый кружок поэтов. Немирович поинтересовался:

"Не слишком ли много их?"

И получил неожиданный ответ:

"Каждый человек - поэт. Кастальский источник в его душе завален мусором. Надо расчистить его. В старое рыцарское время паладины были и трубадурами, как немецкие цеховые ремесленники мейстерзингерами... Мне иногда снится, что я в одну из прежних жизней владел и мечом, и песней. Талант не всегда дар, часто и воспоминание. Неясное, смутное, нечёткое. За ним ощупью идешь в сумрак и туман к таящимся там прекрасным призракам когда-то пережитого..."

На квартире Сергея Маковского

В 1918 году Сергей Константинович Маковский (1877-1962) надолго уехал в Крым и свою квартиру на Ивановской улице в №25 он уступил Гумилёву, который прожил в ней до апреля 1919 года. Квартира была прекрасно обставлена изящной мебелью и множеством хороших картин. Немирович вспоминал, что это были образы

"не нашего холодного севера, а опять-таки прекрасного яркого юга. Я никогда не понимал, как можно в мутном и тусклом Петербурге, где долгая зима всё кутает кругом в свой снеговой саван, такие же саваны развешивать по стенам".

Однажды в этот период Немирович спросил Гумилёва:

"Вам хорошо работается здесь?"

С ноткой тоски Гумилёв ответил:

"Да... Но не так, как в Париже".

Стихотворная география

Однажды Гумилёв приехал к Немировичу и с ходу спросил его:

"Нет ли в ваших коллекциях или библиотеке рисунков, сделанных африканскими дикарями?"

Немирович удивился:

"Зачем вам?"

Гумилёв объяснил:

"Я пишу географию в стихах... Самая поэтическая наука, а из неё делают какой-то сухой гербарий. Сейчас у меня Африка - чёрные племена. Надо изобразить, как они представляют себе мир".

Из этой встречи Немирович сделал вывод о том, что Гумилёв мыслил образами, и закончил воспоминание так:

"Я не знаю, что вышло из этого. Издатель нашёлся. Я видел первые печатные листы..."

Деятельность Гумилёва

Немирович в своих воспоминаниях с восхищением писал об активной деятельности Гумилёва в эти голодные годы:

"Он умел зажигать и окружающих, случалось, совсем не свойственным им энтузиазмом. Аудитории, в которых он неутомимо выступал как лектор, проникались его восторженностью и героизмом. Если бы существовала школа исследователей и авантюристов (в благородном значении этого опошленного теперь слова!), я не мог бы указать для неё лучшего руководителя.
Он был необыкновенно деятелен в эту мёртвую зыбь нашей печати. Читал лекции в Доме Искусств и пролетарским поэтам. Выступал и в Петербурге, и в Москве на литературных вечерах, живым словом заменивших убиенные большевиками журналы. И как себе, так и другим не давал поблажек. Его требовательность красоты и чистоты стиха доходила до фанатизма. До ярости доводили его статьи, затасканные приёмы архивной словесности у молодых начинающих дарований. Сгнившие, навязшие в зубах сравнения, обычная, всё нивелирующая плоскость, пошлые приемы мещанского юмора, заимствованные, тысячу раз повторявшиеся рифмы".

Требовательность

В издательстве “Всемирная литература” Гумилёв заведовал отделами французской литературы и переводов с иностранных языков. Он был очень строг не только к переводчикам, но и к себе. Требовательность Гумилёва многие считали абсурдной, доходящей до самодурства. Ведь он забраковал даже переложения песен Беранже, сделанные Василием Степановичем Курочкиным (1831-1875), которые считались, да и теперь многими считаются, классическими.
Гумилёв также забраковал переводы пьес Лопе де Веги “Овечий источник” и “Собака на сене”, выполненные Алексеем Николаевичем Масловым (псевдоним Бежецкий, 1853-1922), по нелепой по тем временам причине: число строф в переводе не соответствовало такому же и в подлиннике. Такая требовательность Гумилёва часто приводила переводчиков издательства в отчаяние, но с такой же требовательностью подходил Николай Степанович и к своим переводам.


На войне

О поведении Гумилёва на войне Немирович узнавал от сослуживцев Николая Степановича, да и то, по большей части, уже в эмиграции, то есть после смерти поэта. Вот что написал В.И. Немирович-Данченко:

"В мировой бойне он был таким же пламенным и бестрепетным паладином, встречавшим опасность лицом к лицу. Товарищи кавалеристы рассказывают о нём много. В самые ужасные минуты, когда все терялись кругом, он был сдержан и спокоен, точно меряя смерть из-под припухших серых век. Его эскадрон, случалось, сажали в окопы. И всадники служили за пехотинцев. Неприятельские траншеи близко сходились с нашими. Гумилёв встанет, бывало, на банкет бруствера, из-за которого немцы и русские перебрасываются ручными гранатами, и, нисколько не думая, что он является живой целью, весь уходит жадными глазами в зеленеющие дали. Там - в сквозной дымке стоят обезлиствевшие от выстрелов деревья, мерещатся развороченные снарядами кровли, зияет иззубренным пролетом раненая колокольня и плывет, едва-едва поблескивая, река. Гумилёв - до пояса под воронеными дулами оттуда. По нему бьют. Стальные пчелы посвистывают у самой головы... Товарищи говорили:

“Пытает судьбу”.

Другие думали: для чего-то, втайне задуманного, испытывает нервы. И не сходит со своего опасного поста, пока солдаты не схватят его и не стащат вниз. В кавалерийских атаках - он был всегда впереди. Его дурманило боевое одушевление. Он писал с фронта в Петербург:

“Я знаю смерть не здесь - не в поле боевом. Она, как вор, подстерегает меня негаданно, внезапно. Я её вижу вдали в скупом и тусклом рассвете, не красной точкою неконченой строки - не подвига восторженным аккордом”.

Эти полустихи полупроза - были пророческими..."