5 ответов в теме

[Yorik]

Среди русских героев Кавказской войны трудно найти человека, который превосходил бы генерал-лейтенанта и сенатора Николая Петровича Колюбакина (1810-1868) количеством рассказываемых о нём анекдотов и историй. И всё благодаря его беспримерной храбрости (чем на Кавказе было трудно удивить), редкой честности и вспыльчивому характеру.

Хочу сразу предупредить уважаемых читателей, что это будет несколько сумбурный рассказ о жизни Николая Петровича, состоящий из собрания анекдотов и историй о нём, которые я попытался связать сведениями о его военной службе. Кстати, уважаемые читатели, имейте, пожалуйста, в виду, что современники часто писали фамилию героя моего очерка по-разному: Колюбакин, Кулебакин и даже иногда Кулебякин. Так что если захотите порыться в интернете, имейте это ввиду.

Происходил Николай Петрович из потомственной дворянской семьи, его отцом был генерал-майор Пётр Михайлович Колюбакин (1763-1849?) – герой Наполеоновских войн, чей портрет висит в Военной галерее Зимнего дворца, а мать – полька, была родственницей знаменитого Казимира Пулавского (Pulaski, 1745-1779). Встречающиеся иногда сообщения о том, что она была внучкой Пулавского, не имеют под собой никаких оснований, так как законных детей у Пулавского не было.

Считается, что свой бешеный характер Николай Петрович унаследовал от своей вспыльчивой матери. Действительно, во всех воспоминаниях мемуаристы отмечают эту черту характера Николая Петровича, от которой обычно страдали не только окружающие его люди, но и он сам.

Известный историк Кавказа Василий Александрович Потто (1836-1911) писал об основных чертах характера нашего героя:

"Везде, где появлялся Колюбакин, он вносил с собою неподкупную честность, неутомимое преследование лихоимства, взяток и всяческих несправедливостей. Бешеною вспыльчивостью своего характера, три раза доводившей его до дуэли, он был известен самому Императору Николаю Павловичу, который называл его “немирным Колюбакиным”, в отличие от брата его, Михаила Петровича, называвшегося “мирным”".

Михаил Петрович Колюбакин (1806-1872).

Князь Александр Михайлович Дондуков-Корсаков, в своих воспоминаниях также отмечал, что

"имея добрейшее сердце, он сам всегда раскаивался и страдал от своей горячности".

Но давайте начнём придерживаться хронологического порядка. Разумеется, там, где это возможно.

Николай Петрович закончил Благородный пансион при Царскосельском лицее в 1829 году и был определён в гражданскую службу, но в 1830 году был принят на службу в Гродненский гусарский полк корнетом и участвовал в польской кампании; был ранен в 1831 году в бою у местечка Рационж.
В 1832 году Колюбакина-второго, как его иногда называли в отличие о старшего брата – Михаила Николаевича Колюбакина-первого, перевели в Оренбургский уланский полк поручиком. Поручиком – за храбрость, проявленную в польской войне, а перевели – из-за многочисленных столкновений с сослуживцами, вызванных его неуравновешенным характером, которые часто называют дуэлями.

На новом месте службы Колюбакин не угомонился, а продолжал буйствовать, ссориться с сослуживцами, и всё закончилось громким скандалом.
На одном балу Колюбакин потребовал от музыкантов полкового оркестра исполнить какой-то танец, но дело происходило в присутствии командира полка, и музыканты играли ту музыку, которую им указал начальник. Они, естественно, отказались выполнить требование поручика без разрешения командира полка. Колюбакин пришёл в бешенство из-за их отказа, начал ломать музыкальные инструменты и выбрасывать их в окно.
Командир полка тоже вспылил, сделал Колюбакину выговор и сорвал с него офицерские погоны, за что тут же получил пощёчину от поручика, оскорблённого таким поведением командира.

До дуэли дело не допустили, но император приказал командира полка удалить в отставку, а Колюбакина разжаловать и отправить рядовым на Кавказ, то есть на войну.
На Кавказе Колюбакина зачислили в Тенгинский пехотный полк, где он нисколько не угомонился, но прославился некоторыми своими подвигами.

О встрече с Колюбакиным-солдатом на Кавказе написал поручик Михаил Фёдорович Фёдоров в своём труде “Походные записки на Кавказе с 1835 по 1842 год”. Фёдоров написал:

"В нашем батальоне... кроме меня был ещё один только русский, а именно – разжалованный из поручиков гродненского гусарского полка Николай Петрович Колюбакин, человек благовоспитанный, хорошо образованный, честный и благонамеренный, но самолюбивый до высшей степени и горячий. Он владел хорошо (кроме французского) польским языком и, как бывший под Варшавою в 1831 году – и даже при одной атаке в эту войну ранен саблей в ногу – любил поговорить об этом времени с участниками противной нам стороны, поляками. Тут всегда завязывался диспут. Он стрелял оскорбительными фразами, и иногда дело принимало серьёзный вид. Один раз мне пришлось мирить противников, когда оба они схватились за солдатские ружья, и Н[иколай] П[етрович] первым. Хороша бы была дуэль! – так, по крайней мере, они оба величали своё столкновение".

В 1835 году в Тенгинский полк прибыл на службу корнет князь Александр Иванович Барятинский (1815-1879). Да, тот самый, будущий фельдмаршал, который позднее пленил Шамиля.
В одном из боёв корнет Барятинский был тяжело ранен, и его на своих плечах из-под огня вынес наш Колюбакин. Барятинский был уверен, что его рана смертельна, и просил генерала Алексея Александровича Вельяминова (1775-1838), в подчинении которого находился Тенгинский пехотный полк, в виде особой милости к нему, в качестве своего завещания, ходатайствовать перед императором о производстве Колюбакина в офицеры.

Князь Барятинский всё-таки выздоровел, но вернулся на Кавказ только через десять лет, в 1845 году, правда, уже в чине полковника. Он не забыл о Колюбакине, и по мере своих сил и возможностей помогал своему спасителю в его карьерном росте.
Император Николай I Колюбакина в офицеры так сразу не произвёл, а сделал его всего лишь унтер-офицером, но и до этого производства тот сумел отличиться.

Однажды отряд русских войск двигался по очень узкой горной дороге, петлявшей над высоким обрывом. За Колюбакиным шёл какой-то капитан, который случайно его толкнул. Разъярённый Колюбакин развернулся, схватил капитана и сбросил его вниз. К счастью, капитан не очень сильно пострадал при падении, и солдаты быстро вытащили его наверх. Ссылать Колюбакина было дальше некуда, разжаловать – тоже, и его перевели рядовым в Нижегородский драгунский полк.

Жена Николая Петровича, Александра Андреевна (урождённая Крыжановская), писала:

"Умный, прекрасно образованный и в высшей степени благородный человек, Николай Петрович ни перед кем не гнулся; солдатская шинель нимало не стесняла его; он по-прежнему держал голову высоко и всем смотрел прямо глаза. По прибытии в полк, он очень скоро приобрел расположение и уважение командира своего, полковника Безобразова, такого же пылкого, каким он был сам, и дружбу всех своих сослуживцев, что не помешало ему, однако, иметь с ними несколько дуэлей. Не смотря на это, отношения с товарищами были самые дружеские..."

Сергей Дмитриевич Безобразов (1801-1879) – генерал от кавалерии, в 1835-1841 гг. командир Нижегородского драгунского полка.

Вскоре, в конце 1835 года, Колюбакина за храбрость произвели в унтер-офицеры. Очевидно, хлопоты князя Барятинского всё-таки дали какой-то результат, но если бы не досадный инцидент с капитаном, то и признание заслуг Колюбакина было бы более весомым.
Но всё же до императора Николая Павловича постоянно доходили слухи об отчаянной храбрости Колюбакина на войне, да и князь Барятинский не забывал о своём спасителе, и в 1837 году Николая Петровича, после сражения с горцами, в котором наш герой был тяжело ранен в ногу, произвели в прапорщики.
С этого момента карьера Колюбакина резко пошла вверх.

Адольф Петрович Берже (1828-1896), известный востоковед и председатель Кавказской археографической комиссии в 1864-1886 гг., лично знал Николая Петровича. Он указывает, что после производства в офицеры, Колюбакина в июле 1837 года причислили к штабу Отдельного Кавказского корпуса для письменных занятий. Это назначение было следствием полученного им тяжёлого ранения.

Ещё до производства в офицеры Колюбакин был отправлен для лечения в Ставрополь, где и познакомился с М.Ю. Лермонтовым. Они понравились друг другу и много беседовали.
Ведь недаром сослуживец Колюбакина князь А.М. Дондуков-Корсаков писал о нём:

"Колюбакин был... замечательно храбрый, хладнокровный и распорядительный в бою офицер; образование его было всестороннее, он замечательно владел даром слова и отлично излагал на письме свои мысли на французском и русском языках. Ум его и способности положительно выходили из ряда обыкновенных, но, к сожалению, и характер тоже; ...Колюбакин отличался особым возвышенным образом мыслей и высоким благородством чувств; всем этим добрым качествам вредила, однако ж, некоторая аффектация и постоянная театральность".

Александр Михайлович Дондуков-Корсаков (1820-1893) – князь, генерал от кавалерии, в то время – поручик.

Знакомство Колюбакина и Лермонтова продолжилось в Пятигорске, пока служебные дороги не развели их в разные стороны. Так что Михаил Юрьевич за время их знакомства много узнал о жизни и проделках своего нового знакомого.
Многие исследователи творчества Лермонтова полагают, что Колюбакин послужил одним из прототипов для образа Грушницкого; только вот Колюбакин, в отличие от литературного героя, не погиб на дуэли, хотя, как писал один современник, Колюбакин был весь

"покрыт ранами, из которых, к несчастью, третья доля получена им на дуэлях, и всегда ищет новых".

Когда Николай Петрович прочитал “Княжну Мери”, он узнал себя в Грушницком, но не обиделся на Лермонтова, а со смехом простил ему эту карикатуру.
Справедливости ради следует отметить, что среди прототипов Грушницкого назывались также русский писатель Павел Павлович Каменский (1810-1871), тоже служивший на Кавказе, и даже будущий убийца Лермонтова Николай Соломонович Мартынов (1815-1871), который с обидой узнавал себя в образе Грушницкого.

[Yorik]

При Анрепе и Будберге

В 1840 году Колюбакин стал адъютантом генерал-майора Иосифа Романовича Анрепа (1798-1860), который с 1839 года был назначен начальником Джаро-Белоканского округа и командиром Лезгинской кордонной линии. Анреп был немного странным человеком и хотел замирить лезгин мирной проповедью.

С разрешения императора он в сопровождении Колюбакина, переводчика, нескольких человек прислуги и немногочисленного конвоя, состоявшего примерно из десятка горцев, отправился в поездку по непокорённому краю, чтобы с помощью мирных проповедей и толкования Корана склонить лезгин к миру. Горцы спокойно выслушивали проповеди Анрепа, но так как он не выступал с обличением их веры, не проявлял никакой враждебности по отношению к лезгинам, его и его спутников не трогали.
Правда, в одном ауле какой-то фанатик выскочил с ружьём и попытался застрелить Анрепа, но пуля выкатилась из ствола ещё до выстрела, так что холостой выстрел никак не повредил Анрепу. Охрана схватила фанатика, но Анреп велел отпустить его.
Горцы сочли случившееся чудом, а весть об этом событии разнеслась по окрестным горам.

Князь Дондуков-Корсаков в своих воспоминаниях подаёт этот случай в несколько восторженном тоне и так описывает события после неудачного выстрела:

"Тогда Кулебякин [так у Дондукова] произнёс восторженную речь, доказывая горцам, что он и Анреп настоящие посланники Магомета и находятся под особым покровительством Аллаха. Изумлённые горцы пали перед ними на землю, и этим настроением воспользовался Анреп с прочими членами этой бессмысленной миссионерской экспедиции, чтобы возвратиться обратно в Закаталы, провожаемый с особым почётом до нашей границы поражёнными и удивлёнными лезгинами".

Вскоре на встречу с Анрепом прибыл один из самых уважаемых лезгинсктих старейшин, который спросил, чего же собственно добивается Анреп своими действиями.
Генерал ответил:

"Я хочу сделать вас людьми, чтобы вы веровали в Бога и не жили подобно волкам".

Старейшина уточнил:

"Ты что, хочешь сделать нас христианами?"

Анреп был твёрд и ясен:

"Нет, оставайтесь магометанами. Но только не по имени, а строго исполняйте учение вашей веры".

Для лезгин было очень необычно, что русский генерал произносит подобные слова, и, скорее всего, именно мнение этого старейшины спасло Анрепа и его спутников от неминуемой гибели.
Стоит отметить, что мирная проповедь Анрепа среди горцев никакого видимого успеха не имела.

В другой раз генерал Анреп поручил Колюбакину съездить в Дал для переговоров с князем Баталбеем Маршани, который часто нападал на русские части и на союзных с русскими горцев.
Когда Колюбакин подъехал к дому Баталбея и передал тому, что его прислал генерал Анреп для переговоров, князь ответил, что будет говорить с Колюбакиным только в том случае, если он приедет один.
Колюбакин согласился, полагая, что встретит князя тоже одного, но, поднявшись на гору, он увидел князя Баталбея в окружении многочисленного отряда.
Удивлённый Колюбакин спросил князя:

"Зачем люди эти здесь? Ты пожелал видеть меня одного, я согласился и не обманул тебя; я пришел с одним переводчиком, потому что верил в твою честь".

Баталбей учтиво ответил:

"Благодарю, и прошу тебя, не бойся".

Колюбакин сразу же взорвался:

"Не говори со мною так! Ты можешь убить меня, но не забывай, что я русский офицер и ничего не боюсь. Прикажи же людям своим стрелять!" -

добавил Николай Петрович и обнажил свою грудь.
Баталбей оценил храбрость русского офицера и протянул ему руку.
После переговоров князь Баталбей совершенно переменил своё отношение к русским, стал их верным другом и союзником, а также завещал своим детям и внукам верно служить России.

Когда с 1 июня 1842 года генерал-майор Анреп получил чин генерал-адъютанта, Колюбакин был переведён на Черноморскую береговую линию и стал адъютантом генерал-майора Александра Ивановича Будберга (1796-1876). Местопребывание начальника береговой линии находилось в Керчи, так что и Колюбакину пришлось переехать туда же.

Но Керчь Колюбакин посещал ещё вместе с Анрепом, начальником штаба Черноморской линии при котором был Григорий Иванович Филипсон (1809-1883), тогда ещё капитан, описавший забавный эпизод во время этого визита:

"Когда я сказал, что из четырёх наших пароходов два только в действии, а два остальные по очереди осматриваются и чинятся в Севастополе, Анреп сказал, что нужно просить адмирала Лазарева о приказании так исправить наши пароходы, чтобы они не имели надобности в починке. Колюбакин весело сказал:

"Идея! Завтра же прикажу своему сапожнику так вычинить мои старые сапоги, чтобы они более не рвались".

Михаил Петрович Лазарев (1788-1851) – русский мореплаватель и флотоводец, открыл Антарктиду, командовал Черноморским флотом.

В Керчи Колюбакин сразу же познакомился с семейством Крыжановских, в том числе и со своей будущей женой Александрой Андреевной.
А.М. Дондуков-Корсаков писал о ней, как о

"весьма достойной женщине, уже немолодой и некрасивой собой, но весьма доброй, умной и образованной..."

Никаких сведений о родителях Александры Андреевны мне найти не удалось. Известно лишь, что у неё было, как минимум, два брата: Николай Андреевич (1818-1888) и Павел Андреевич (1831-1917?).
Николай Андреевич дослужился до звания генерал от артиллерии и стал Оренбургским генерал-губернатором; с 1842 года Николай Андреевич был назначен офицером для особых поручений при начальнике Черноморской береговой линии, а также участвовал в боевых действиях с горцами; во время Туркестанских операций получил орден св. Георгия 3-й степени.
Павел Андреевич тоже дослужился до звания генерал от артиллерии и начал свой боевой путь с Крымской войны.

Вот как Александра Андреевна описывала своего будущего мужа:

"Колюбакин говорил не только умно, но красноречиво, и так как по образованию он был человеком светским и чрезвычайно приятным собеседником, то, несмотря на приобретенные им в полку слишком отважные драгунские манеры и на невыносливость противоречий, вследствие чего происходили нередко вспышки, доходившие до ссор, — все приглашали его к себе и принимали с величайшим удовольствием. В особенности благоволили и были снисходительны к нему дамы; но когда ему делали или, лучше сказать, осмеливались делать замечания за какую-нибудь неловкость или резкость к обращению, он отвечал (по-французски, разумеется):

"Берите меня таким, каков я есть. Я солдат и другим быть не хочу".

Или же, взяв фуражку, уходил, не простившись, и уходил надолго. Но надо сказать, что подобные неприятные столкновения мучили его так сильно, что по прошествии некоторого времени он сам искал случая помириться. Следует прибавить ещё к этому, что вспыльчивость его, происходившая частью от органического порока сердца, искупалась весьма немалыми достоинствами, и поэтому друзья его и знакомые извиняли ему такие поступки, которые другому не прошли бы даром".

В Керчи с Николаем Петровичем произошёл один забавный случай. Хотя, с какой стороны смотреть...
Колюбакин решил немного подтянуть слегка подзабытый немецкий язык и уговорил одну из сестёр Крыжановских вместе нанять учителя.
Первые уроки прошли в дружественной обстановке, но однажды учитель стал спорить с Колюбакиным о значении или произношении какого-то слова. Ученик настаивал на своём, преподаватель же не от отступал от своей точки зрения и вскоре начал горячиться, что очень забавляло Колюбакина.
На ломаном русском языке учитель взволнованно отстаивал свою позицию:

"Зачем вы хотите меня учить? Я знаю, как нужно говорить, я карашо знаю грамматик, не спорьте со мной".

Тут Колюбакин решил пошутить, выхватил саблю из ножен и бросился на учителя с громким криком (по-немецки):

"Как, вы осмеливаетесь спорить с храбрым кавказским офицером!"

Перепуганный немец сбежал, даже забыв свою шапку. На следующее утро выяснилось, что немец покинул Керчь в тот же вечер на последнем пароходе. Беглец не потребовал ни денег за уже проведённые уроки, ни своей шапки, которая некоторое время хранилась в семье Крыжановских в виде некоторого трофея.
Колюбакин искренне сожалел о беглеце, но никогда с ним больше не встречался, чтобы вознаградить за понесённые потери.

При Будберге Колюбакин участвовал в многочисленных сражениях с горцами, и в 1842 году в одном из боёв получил тяжёлые ранения в бедро и в руку навылет, после которых он и задержался в Керчи, впрочем, не слишком надолго.
На одном из балов Колюбакин так разбушевался, что избил и поранил некоего чиновника по особым поручениям по фамилии Блафенберг. Взбеленился Николай Петрович из-за того, что этот чиновник помешал ему подсадить знакомых дам в карету. Некоторые мемуаристы даже называют данное происшествие дуэлью. Не знаю. Сильно сомневаюсь, чтобы Колюбакин снизошёл до дуэли с чиновником.

После этого скандала Колюбакина перевели в Тифлис, где шла подготовка к экспедиции против Шамиля, получившая чуть позднее название Даргинской. Александра Андреевна датирует это событие 1845 годом, но достоверно известно, что перевод Колюбакина был осуществлён в то время, когда главноуправляющим Закавказским краем был генерал от инфантерии Александр Иванович Нейдгардт (1784-1845), занимавший эту должность в 1842-1844 гг. Одновременно Нейдгардт был командиром Отдельного Кавказского корпуса.
Кстати, ещё в 1831 году он был награждён орденом св. Георгия 3-й степени за храбрость при штурме Варшавы.

[Yorik]

От аула Дарго в Закаталы (через женитьбу)

В конце 1844 года главнокомандующим войск и наместником на Кавказе был назначен генерал от инфантерии, тогда ещё граф, Михаил Семёнович Воронцов (1782-1856), который прибыл в Тифлис 25 марта 1845 года. Воронцов сразу же принял командование над войсками и двинулся с отрядами в горы для захвата одной из временных резиденций Шамиля, аула Дарго, отсюда и название всей экспедиции, Даргинская. План этой экспедиции был разработан лично императором Николаем Павловичем, и Воронцов тщательно ему следовал.

Даргинская экспедиция началась 31 мая 1845 года и закончилась полным провалом. Русские войска несли тяжёлые потери, а когда они достигли аула Дарго, то оказалось, что Шамиля там давно нет, все горцы ушли, оставив пустой сожжённый аул. На обратном пути русские войска также понесли большие потери. За время этого похода русские потеряли около 800 человек, в том числе погибли даже два генерал-майора: Диомид Викторович Пассек (1808-1845) и Владимир Михайлович Викторов (?-1845).

Колюбакин во время этой экспедиции был командиром 3-й роты 1-го батальона Куринского полка. Этим батальоном тогда командовал полковник Константин Константинович Бенкендорф (1817-1858).
Князь Дондуков-Корсаков вспоминал, что

"Колюбакин в этом походе проявил себя настоящим боевым офицером, но с элементами театральщины. Однажды его рота лёжа перестреливалась с горцами на довольно близком расстоянии, и снайперским выстрелом был убит фельдфебель Варенцов. Колюбакин приказал солдатам штыками и руками лёжа выкопать яму, чтобы похоронить Варенцова, а когда его засыпали землёй, Колюбакин стал перед могилой спиной к неприятелю и начал читать молитвы по усопшему. Горцы обрушили на Колюбакина буквально град пуль, но когда он невредимым через несколько минут спустился к своим солдатам, то обнаружили, что в нескольких местах был прострелен его сюртук, и только".

Пули не всегда миновали Колюбакина. В этом походе он был тяжело ранен в грудь и в конце года произведён в майоры за проявленную храбрость.
А.П. Берже при описании Даргинского похода отмечал:

"Болезненная раздражительность и вспыльчивость составляли отличительные стороны характера Николая Петровича и дали повод боевым его товарищам, во время Даргинской экспедиции, назвать его “le lion rugissant et bondissant” (“лев рыкающий и прыгающий”); вообще же он был известен на Кавказе под именем немирного, для отличия от брата, которого называли мирным.
В минуты раздражения он становился невыносимо дерзким, но пылкость нрава его скоро смягчалась сердечною добротою и готовностью искупить нанесённую обиду всякою жертвою. Недостатки характера Николая Петровича выкупались неподкупною честностью и строгим преследованием лихоимства и всяких противузаконных действий его подчинённых, чем он, само собою разумеется, приносил громадную пользу везде, где бы ни служил".

Некоторую ясность в причины вспыльчивости нашего героя вносит в своих воспоминаниях жена Колюбакина, Александра Андреевна:

"Странно сказать и трудно, я думаю, поверить, чтобы раздражительность и нетерпение у взрослого человека, как у капризного ребенка, который, ничего не слушая, кричит, чтоб ему достали луну с неба, — происходили от совершенного непонимания практической жизни. Но так было с Колюбакиным. Он, например, сердился и не хотел верить, чтобы бульон, заказанный из живой ещё курицы в десять часов, не мог быть подан ему в четверть одиннадцатого, а подобные причины к раздражению случались весьма часто, особенно в моё отсутствие. Ему вообще казалось, что всякое предприятие его или желание могло быть осуществляемо с неестественной быстротой".

Несмотря на неудачу Даргинской экспедиции, многие участники этого похода получили награды за храбрость, отличившиеся части получили новые знамёна, а сам граф Воронцов уже в августе 1845 года был пожалован титулом князя.
Князь Михаил Семёнович за время похода обратил внимание на храброго, распорядительного и образованного офицера и приблизил Колюбакина к себе, назначив его в начале 1846 года начальником Джаро-Белоканского округа.

Александра Андреевна и Николай Петрович ещё в Керчи считались женихом и невестой, но не спешили со свадьбой, так как у обоих не было никакого состояния, и приходилось ожидать, пока Колюбакин не получит должности с приличным окладом, чтобы иметь возможность содержать жену и детей.

Но вот такая должность была получена, и в июне 1846 года состоялась их свадьба, которая происходила довольно оригинальным образом. Вначале предполагалось сыграть свадьбу в Тифлисе, где в это время Александра Андреевна проживала вместе со своим дядей. Однако время было тревожное, и Николай Петрович не мог отлучаться из своего округа более чем на сутки.

Время шло, дядя невесты отлучился по делам в Петербург, и тут Колюбакин нашёл выход из положения: он предложил невесте выехать ему навстречу в Царские колодцы, где тогда находилась штаб-квартира Эриванского карабинерского полка.

Невеста прибыла в Царские колодцы поздно вечером, уставшая и разбитая, и провела ужасную ночь. День своей свадьбы Александра Андреевна описывает довольно скупо:

"Николай Петрович... выехал из Закатал с рукою на перевязи и в 8 часов утра был в “Царских Колодцах”. Тут, встретив на улице одного знакомого своего полковника Н-ва с незнакомым ему поручиком князем Кр-ным, он просил первого быть свидетелем брака, а второго — моим шафером. В 12 часов дня нас обвенчали, а через час мы уехали в Закаталы с конвоем из 30-ти казаков и стольких же лезгин".

Князь Дондуков-Корсаков описывает свадьбу Колюбакина несколько иначе:

"Свадьба его также оригинальна. Он был начальником в Закаталах и выписал невесту свою в Царские Колодцы, куда сам приехал вечером в тарантасе, в сюртуке без эполет, в верблюжьих шароварах, окружённый конвоем лезгинов. Он от всех тщательно скрывал намерение своё жениться; невеста его ждала в церкви военной слободки, шафером у обоих, по его распоряжению, был его же денщик, который держал над их головами венцы. Когда мирные жители Царских Колодцев увидели освещённую церковь, то из весьма понятного любопытства вошли в неё; скрип двери раздражал Колюбакина: он сам взял оба венца, сказав шаферу:

"Ванюшка, гони по зубам народ", -

и по окончании церемонии тут же сел с женой в тарантас и с конвоем своих лезгин прибыл ночью в Закаталы".

Не знаю, как вам, уважаемые читатели, а мне версия князя представляется более правдоподобной.
Теперь настало время рассказать о Николае Петровиче несколько историй в виде анекдотов из различных воспоминаний, чтобы в более живом виде представить нашего героя. Большая часть этих историй относится ко времени наместничества на Кавказе князя Воронцова.
Первая история касается многочисленных шрамов на ладонях Николая Петровича и имеет, как обычно, как минимум две версии.

Сразу после своего назначения начальником Джаро-Белоканского округа Колюбакин принялся за борьбу с шайками разбойников, буквально наводнившими этот край. Он окружил себя группой нукеров, состоявшей из мирных лезгин, и без сопровождения казаков, а также и без оружия, он ездил по горам. Как пишет Александра Андреевна, Колюбакин так поступал,

"чтобы выказать лезгинам полнейшее доверие к их верности и честности и тем привязать их к себе, в чём совершенно успел".

Однажды в доме лояльного лезгина, который обещал ему выдать какого-то разбойника, Колюбакин попал в засаду. Когда хозяин вышел из комнаты, откуда-то выскочил разбойник и рубанул Колюбакина шашкой.
Колюбакин успел немного уклониться от удара, так что шашка только разрубила на нём эполет (кованый!), одежду и немного порезала плечо. Когда разбойник хотел нанести второй удар, Колюбакин схватил голой рукой лезвие шашки, так что у него

"большой палец был почти отрезан, а на указательном была глубокая рана".

В этот момент в помещение вошёл хозяин дома, и испуганный разбойник выскочил в окно. Колюбакин перевязал руку платком и с помощью хозяина добрался до своего дома.
Как вы понимаете, во время этого инцидента Александра Андреевна находилась в Тифлисе и знает о полученных ранах только из позднейших рассказов. Поэтому я не буду озвучивать возникающие вопросы.

Больше доверия о полученных Колюбакиным ранах на руке вызывает рассказ князя Дондукова-Корсакова, который посетил Николая Петровича на следующий день после ранения.
По его словам, Колюбакин своими вылазками довольно быстро навёл страх на Джарских разбойников, так что вскоре один из их предводителей выразил желание встретиться с начальником округа, чтобы выразить свою покорность России. Встреча состоялась в Таначинском лесу и проходила довольно мирно до тех пор, пока покорившийся разбойник в знак примирения не протянул Колюбакину свою руку. Николай Петрович почему-то оскорбился тем фактом, что преступник протягивает ему руки, и ударил лезгина по лицу, что в горах считается тяжелейшим оскорблением. Князь пишет:

"Сейчас же пошли в дело шашки. Колюбакину прорубили даже кованые его эполеты, и один разбойник замахнулся кинжалом, чтобы зарезать Колюбакина, который отклонил удар, схватив лезвие рукой и перерезав себе все пальцы. Нукеры и переводчики с трудом высвободил Колюбакина из рук разбойников, посадили его на лошадь и, отстреливаясь, успели ускакать из лесу, доставить своего начальника, израненного, на Альмалинскую почтовую станцию и казачий пост".

На рассвете следующего дня Дондуков-Корсаков проезжал через Алмалы и навестил раненого Колюбакина, который и поведал князю историю со свом ранением.

С этим же визитом связан и рассказ князя о верности и преданности нукеров, окружавших Колюбакина:

"Около койки, на которой лежал Колюбакин, стояли двое из его лезгин с свирепыми лицами, вооружённые с ног до головы. Николай Петрович, все более возбуждаясь, говорил мне:

"Скажи своему Воронцову, какую сумел я вселить преданность к себе в этих диких; они родного отца своего, по приказанию моему, готовы зарезать", -

и при этом крикнул, показывая на меня:

"Зарежьте его!"

Лезгины немедленно повалили меня на землю и обнажили кинжалы. Колюбакин приказал меня оставить, сказав:

"Сам теперь видишь".

Я ответил, что действительно вижу, что он сумасшедший, и донесу об этом князю. Посмеялись мы, вместе закусили, я поехал далее, а Колюбакина отвезли в Закаталы".

[Yorik]

От Тифлиса через Сухум-кале до Кутаиси. Константин Дадишкилиани

Однажды князь (уже!) Воронцов принимал в Тифлисе в своём кабинете Колюбакина. Кабинет князя представлял собой длинную комнату, посередине которой стоял письменный стол, а в конце – находилась дверь, ведущая в спальню князя.
Воронцов встретил Колюбакина у входа в кабинет, обнял его и начал расспрашивать его об управляемой области. Колюбакин с энтузиазмом стал рассказывать, быстро увлёкся, начал размахивать руками и надвигался на князя.
Князь улыбался, слушая Колюбакина, и отступал, но Николай Петрович ничего уже не замечал. Когда Колюбакин, постепенно наступая, произнёс:

"Да, мой князь, управление страной не является делом одной только дисциплины, но делом сознания и чести..." -

он с этими словами припёр князя к двери, ведущей в спальню.
Воронцов с улыбкой взял Колюбакина за руку и сказал:

"Дорогой друг! Мне некуда больше идти. Давайте вернёмся к входной двери, и тогда вы сможете возобновить свой рассказ".

Сконфуженного Колюбакина иногда потом поддразнивали этой историей.

Колюбакин обладал очень хорошим здоровьем, в молодости никогда и ничем не болел (не считая ранений) и даже не простужался. Но однажды в Закаталах он таки простудился, и у него разболелись зубы.
Николай Петрович кричал, что ни у кого и никогда так не болели зубы, как у него, и что он сойдёт с ума от этой боли или застрелится.
Когда никакие домашние средства не помогли, Колюбакин решил вырвать больной зуб, но так как зубного врача в Закаталах не было, он поручил проведение этой операции простому войсковому доктору.
Перед операцией он положил возле себя заряженный револьвер.
Увидев оружие, доктор поинтересовался:

"К чему это оружие? Вы хотите застрелиться?"

Колюбакин мрачно ответил:

"Ошибаетесь, вас хочу убить, если вы станете долго мучить меня".

Эффект от угрозы Колюбакина получился весьма неожиданный.
Доктор знал горячий нрав Колюбакина, перепугался, поспешно вырвал... здоровый зуб и сбежал, бросив все свои инструменты вместе со здоровым зубом.

Однажды летом Колюбакина предупредили, что некий лезгин хочет придти к нему якобы с какой-то просьбой, а на самом деле он собирается убить начальника округа.
Когда Колюбакин обедал вместе с женой и переводчиком, пришёл этот лезгин и поставил ружьё возле дверей. У Колюбакина, как обычно, никакого оружия не было, и только у переводчика имелся кинжал.
Николай Петровия встал, подошёл к лезгину и поинтересовался, что тому нужно. Лезгин стал излагать какую-то запутанную историю и при этом медленно доставал из-за пояса пистолет. Когда же горец вытащил пистолет, Колюбакин схватил этого лезгина и выбросил его в открытое окно, закричав стоявшим часовым:

"Ловите! Держите его!"

Часовые бросились за лезгином, но тому удалось скрыться.

Прежде чем продолжить изложение историй из жизни Колюбакина, расскажу вкратце о его дальнейшей служебной карьере.
В 1847 году за отличие в сражениях с отрядами Шамиля Колюбакин был произведён в подполковники. В 1850 году князь Воронцов присвоил Колюбакину звание полковника и назначил его вице-губернатором в Кутаиси.
По другим сведениям, Колюбакин был Кутаисским вице-губернатором в 1847-48 годах.
Известно, что на этой должности Николай Петрович надолго не задержался и через некоторое время (1851 г.) был назначен на более важный пост начальника III отделения Черноморской береговой линии, который базировался в Сухум-кале. Какое-то время между этими назначениями Колюбакин вместе с женой провёл в Тифлисе в должности старшего адъютанта при штабе Отдельного Кавказского корпуса.

О жизни в Тифлисе Александра Андреевна всегда вспоминала с удовольствием:

"В Тифлисе мы прожили до конца 1850-го года. Тут у Колюбакина было достаточно свободного времени, чтобы предаваться любимейшему занятию своему — чтению, и посещать общество, где он находил величайшее удовольствие в беседах с образованными людьми.
Зимы проходили тогда довольно оживлённо и весело. Княгиня Воронцова давала раз в неделю большие вечера с танцами и раз в неделю маленькие — soirees causantes; на первых муж мой бывал редко, ибо никогда в жизни не танцевал, а на вторых — почти всегда.
Остальные вечера распределялись между знакомыми, из которых чаще всего Николай Петрович посещал князя Гагарина, находившегося тогда в распоряжении князя Воронцова... Княгиня Гагарина, очень милая и образованная женщина, окружала себя наиболее интеллигентными личностями, сверх того, в доме её никогда не раскрывали карточных столов, что мне очень нравилось, тем более что Колюбакин любил карты и в игре горячился".

Александр Иванович Гагарин (1801-1857) – князь, генерал-лейтенант, в 1851-53 гг. военный губернатор в Кутаиси, в 1857 году был генерал-губернатором в Кутаиси.
Мария Андреевна Гагарина (в девичестве Бороздина, в первом браке Поджио, 1803-1849). По слухам, разгорячённая княгиня после бала приняла ванну из холодного нарзана и сразу же умерла от удара.

Однако и на этой должности Колюбакин тоже не задержался, так как не сработался с начальником всей Черноморской линии и своим непосредственным начальником вице-адмиралом Лазарем Марковичем Серебряковым (1792-1862), армянином по происхождению.
Вспыльчивый, но прямодушный, Колюбакин сразу же пришёлся не по душе темпераментному, но в то же время хитрому и где надо льстивому Серебрякову. Серебряков никогда напрямую не отвергал ни одно из распоряжений Колюбакина, но всячески тормозил их выполнение и блокировал все инициативы своего подчинённого. Между Колюбакиным и Серебряковым произошло довольно бурное объяснение, в результате которого Николаю Петровичу пришлось покинуть Сухум-кале с началом войны в 1853 году и переехать в Тифлис.
Дело было в том, что Серебряков оказался не только одним из любимчиков Воронцова, но он также был своим человеком у князя Александра Сергеевича Меншикова (1787-1869), занимавшего тогда пост морского министра России.

За время Восточной войны Колюбакин сменил несколько должностей.
Вначале он был назначен начальником штаба Эриванского отряда, которым командовал барон Карл Карлович Врангель (1800-1872). Так как Эриванский отряд в то время в активных боевых действиях не участвовал, то Колюбакин попросил о переводе под Карс, в ряды главной армии. Ах, погорячился Николай Петрович! Ведь Эриванский отряд геройски разгромил турок на Чингильских высотах 17 июля 1854 года, барон Врангель был тяжело ранен во время этого сражения и награждён орденом св. Георгия 3-й степени.

Рапорт Колюбакина был по каким-то причинам отклонён, а самого Николая Петровича перевели в распоряжение командира Рионского отряда [другое название – Кавказская резервная гренадёрская бригада] генерал-майора князя Ивана Константиновича Багратиона-Мухранского (1812-1895). Но и Рионский отряд сумел отличиться во время боя при Башкадыр-кале 19 ноября 1854 года: за эту победу князь Багратион-Мухранский тоже был награждён орденом св. Георгия 3-й степени.

Вероятно, и Колюбакин сумел отличиться во время Восточной войны, так как новый наместник на Кавказе [с 29 ноября 1854 г.] генерал от инфантерии Николай Николаевич Муравьев-Карский (1794-1866), награждённый в 1855 году орденом св. Георгия 2-й степени, в 1856 году назначил Колюбакина Кутаисским военным губернатором и управляющим гражданской частью.
В 1857 году Колюбакин высочайшим указом был произведён в звание генерал-майора, а новый наместник Кавказа, которым стал князь А.И. Барятинский, назначил его управляющим всей Западной Грузией (Мингрелией).

Зимой в Кутаиси собиралось довольно приличное общество, жизнь кипела, но Колюбакин к этому времени немного остепенился. Его жена вспоминала:

"Многолюдные собрания и танцы происходили только в клубе, а у нас никогда. Муж мой, человек в высшей степени общительный, но совершенно неспособный подчиняться светскому этикету, не давал ни балов, ни парадных обедов, хотя в необходимых, особенных случаях умел быть любезным, а в больших общественных собраниях и на публичных обедах или ужинах ему ничего не стоило, не приготовляясь к тому заранее, сказать блистательный спич. За то каждый день несколько мужчин приходили к нам обедать без приглашения, дамы же приезжали по вечерам запросто, не заботясь о нарядах, и все гости собирались в кабинете Колюбакина; там можно было, не боясь помешать его занятиям, громко разговаривать и в карты играть. Иногда хозяин дома предлагал прочитать гостям что-нибудь интересное, и это всегда принималось с удовольствием".

В 1857 году произошла трагическая история, которая позднее сказалась и на судьбе Николая Петровича Колюбакина. Кутаисский генерал-губернатор генерал-лейтенант князь Александр Иванович Гагарин (1801—1857) решил прекратить распри в Сванетии и вызвал к себе двух предводителей враждующих группировок, князей Александра и Константина Дадишкилиани.
Братья налегке прибыли в Кутаиси, где совершенно неожиданно узнали, что они арестованы. Нет, их не посадили в тюрьму, а просто запретили пока возвращаться в Сванетию.

Через несколько дней по распоряжению князя Барятинского князя Александра Дадишкилиани выслали в Сибирь, затем на Амур, где он стал адъютантом Сибирского генерал-губернатора графа Николая Николаевича Муравьёва-Амурского (1809-1881) и сделал в дальнейшем неплохую карьеру.

Судьба его брата, князя Константина Дадишкилиани, сложилась не столь удачно. Никаких обвинений против Константина не было выдвинуто, но русские власти на Кавказе просто не доверяли ему и одновременно не могли решить его судьбу. Так что пока было решено держать Константина Додишкилиани в Кутаиси, тем более что полковник Услар, который был начальником штаба у Гагарина, представил князю Барятинскому докладную записку, в которой доказывал недопустимость возвращения князя Константина Дадишкилиани в Сванетию.
Барон Пётр Карлович У́слар (1816-1875) — русский военный инженер (генерал-майор), лингвист и этнограф.

[Yorik]

Князь Дадишкилиани. От Кутаиси через Эривань и снова в Кутаиси

Князь Константин Дадишкилиани был вынужден жить в Кутаиси на одной квартире с неким русским полковником (?) или чиновником, приставленным для наблюдения за князем. Этот человек очень грубо и высокомерно обращался с князем, так что тот даже собирался пожаловаться Гагарину на грубое обращение своего тюремщика.

Прошло ещё три недели, никакого решения по делу князя Константина не принималось, а князь Гагарин не сделал ничего для облегчения положения своего узника.
Так как высочайшего распоряжения о судьбе князя Константина Дадишкилиани всё не было, то князь Барятинский издал распоряжение о высылке князя Константина Дадишкилиани на временное жительство в Эривань.
Князь Гагарин должен был немедленно сообщить своему арестанту о вынесенном решении и собирался сделать это лично, хотя его приближённые советовали Гагарину поручить кому-нибудь другому человеку объявление этого приговора; но Гагарин отказался.

24 октября 1857 года Гагарин вызвал к себе князя Константина и сухо объявил ему, что тот ссылается на постоянное жительство в Эривань. Удивлённый князь поинтересовался, за какое преступление его ссылают, но князь Гагарин только сказал:

"Перекладная готова, жандармы тоже — садитесь и поезжайте".

Трижды князь Константин умолял князя Гагарина разрешить ему съездить в Сванетию, чтобы проститься с женой и восемью детьми, взять денег на житьё – ведь он же явился в Кутаиси налегке, - но князь Гагарин отвечал категорическим отказом.

Взбешённый таким отношением хорошо знакомого человека, князь Константин выхватил кинжал и ударил князя Гагарина в живот. Чиновник Ильин попытался схватить князя Константина, но получил смертельный удар кинжалом по голове, а в соседней комнате князь Константин убил и переводчика Ардишвили.
Выбежав на улицу, князь Константин укрылся в каком-то доме, но был ранен выстрелом через окно и схвачен подоспевшими солдатами.

Через две недели князя Константина Дадишкилиани судили военным судом. Князь Константин только попросил, чтобы его защитником был Николай Петрович Колюбакин. Когда же ему сообщили, что Колюбакин в отъезде и не может сейчас приехать из Мингрелии, Дадишкилиани спокойно сказал:

"Если так, то назначайте сами, кого хотите: я выбрал Колюбакина потому, что он человек с душой".

По приговору военно-полевого суда князь Константин Дадишкилиани был приговорён к расстрелу и захоронен в яме на месте казни. Это было позорное захоронение.

В апреле 1858 года Н.П. Колюбакин был переведён военным губернатором в Эривань с управлением и гражданской частью, а его место правителя Западной Грузии занял Михаил Петрович Колюбакин, “мирный” Колюбакин.
О жизни Колюбакина в Эривани мы почти ничего не знаем, и только Александра Андреевна вспоминала:

"Ежедневно любовались мы с одинаковым восторгом красотой его [Арарата] — Николай Петрович в любимом положении своём, лежа на большой тахте против оранжереи, наполненной лимонными деревьями и разными цветами, а я, сидя с работой, так как не в моей натуре восточная нега.
В зеркальной комнате мы проводили обыкновенно послеобеденные и вечерние часы в разговорах, а чаще всего в чтении журналов и других книг".

Два года наслаждался Николай Петрович службой в Эривани, но зимой 1860-61 гг. он много болел (его вылечил какой-то персидский лекарь) и весной 1861 года испросил у князя Барятинского отпуск на четыре месяца для лечения заграницей.

Князь Барятинский очень ласково принял Николая Петровича, но в отпуске категорически отказал, заявив:

"Вы мне нужны, нужны в эту минуту. У меня только два Колюбакина и оба мне необходимы - откуда же мне достать третьего?"

После чего Колюбакин был сразу же назначен Кутаисским генерал-губернатором и командующим войсками.

А заняться Колюбакину было чем. Именно тогда генерал Николай Иванович Евдокимов (1804-1873) разработал план окончательного покорения горцев, для чего следовало их переселить с Черноморского побережья Кавказа вглубь страны или на равнины.
К этому времени горцы в Сочи созвали меджлис, для координации совместных действий против России. Колюбакин сообщал начальнику главного штаба Кавказской армии генералу Александру Петровичу Карцеву (1817-1875), что

"очевидно было, что противу войск графа Евдокимова, решающих, можно сказать, судьбы Кавказа, соединились, одушевлённые беспримерным единомыслием, все живые силы непокорных земель".

Действовать следовало быстро, и 18 июня войска генерал-майора Колюбакина высадились на сочинском побережье: постройки меджлиса были все истреблены, а отряды горцев разгромлены.

Но настала пора вернуться к анекдотам из жизни Николая Петровича Колюбакина. Предлагаемая вашему вниманию подборка взята из воспоминаний Владимира Алексеевича Полторацкого (1828-1889) – генерал-майора, который служил на Кавказе в 1846-1854 гг. и прошёл путь от прапорщика до майора, получив многочисленные награды за храбрость.
Эти отрывки покажут вам не только черты характера нашего героя, но и позволят заглянуть в мирную жизнь русских офицеров во время Кавказской войны.

Итак, говорит генерал-майор В.А. Полторацкий...

"...завернул на одну минуту к Клавдию Ермолову. Но человек предполагает... У него встретил я А.М. Соколова, подвернулся Кулебякин, и мы сыграли пульку с мизерами до завтрака, другую до обеда, третью после обеда, продолжали вечером и проиграли всю ночь напролёт до следующего дня. Откуда взялись силы! Уже утром, в кунацкой Ермолова, на тахте, не раздеваясь, не зная, как случилось, заснул я непробудным сном на 22 часа и на следующий день встал, как встрёпанный, здоров, весел и свеж".

Клавдий Алексеевич Ермолов (1823-1895) – генерал-майор; сын А.П. Ермолова от второй кебинной жены Тотай; служил на Кавказе с 1845 года в чине поручика.
Александр Михайлович Соколов - чиновник для особых поручений при начальнике гражданского управления Закавказьем.

"После этой поездки позволил я себе быть в кутаисском городском саду, где множество публики окружило меня с большим любопытством. Здесь встретил Евгения Понсет, брата Nathalie Милютиной, и с ним, а также Кулебякиным, по прозванию немирным, посетил вскоре городской бал, где, каюсь, к ужасу докторов, проявил много слабохарактерности и молодечества по части спиртных напитков".

Евгений Михайлович Понсет (1818-1909).
Наталья Михайловна Милютина (Понсет, 1821-1912) – графиня, жена графа Дмитрия Алексеевича Милютина (1816-1912).

"Соседом у меня был полковник Кулебакин, так называемый “немирной”, умный, милый, но страшно горячий человек, уже два раза (?) дорого поплатившийся за невоздержный характер солдатскою шинелью. Он снова выслужил штаб-офицерские эполеты, но нрава своего не переменил, так же вспыльчив, горяч и необуздан. Пронзительный голос его раздавался часто на весь дом".

"Изредка приходилось, всё-таки, являться и к столу князя Воронцова. Обедая у него как-то с Кулебакиным, я заметил, что тот не дал дворецкому смести в конце обеда крошки со стола, а быстро отобрал хлеб у соседей и положил к себе на тарелку.

— Что вы делаете, милейший Николай Петрович? —

с любопытным удивлением спросил его наместник.

— А я слышал, —

через весь стол невозмутимо серьёзно отвечал Кулебакин: —

что ваше сиятельство изволили за Шемиотом утвердить поставку хлеба в Тифлис, а потому во избежание риска умереть с голоду я делаю запасы.

Князь разразился громким смехом, конечно, подхваченным всеми гостями".

Валериан Павлович Шемиот (1807-?) - офицер и поэт.

"У Колюбакина, когда он губернаторствовал в Кутаиси, был один чиновник, плешавенький, маленький старичок, плохо владевший русской грамотой. Приносит он Николаю Петровичу какую-то бумагу, в которой слово “лес” написано через “е”. Николай Петрович обратил на это внимание и просил такой вопиющей ошибки не повторять; но на следующий день злополучный “лес” является в прежнем виде. Колюбакин раскричался; но когда-то же самое повторилось и в третий раз, то он вскочил со стула и зарычал:

"Садитесь и читайте".

Бедный чиновник сел и наклонил голову над бумагой, а грозный начальник, не помня себя, выворотил ему на лысину всю чернильницу, а потом и песочницу. Излишне говорить, что Колюбакин потом искренно извинялся перед оскорбленным подчинённым; но каково же было переносить такие выходки людям, имевшим с ним ежедневные сношения".

"Старые знакомцы, Дондуков с Васильчиковым и Сергей Кочубей, занимали втроем прекрасный дом в Салолаках. Жили они общим хозяйством, держали прекрасного повара, принимали гостей, кормили и поили их отлично. Я обедал у них всегда с особенным удовольствием; речь всегда веселая, живая; ее поддерживали постоянные посетители, Мннквиц и Кулебакин, а изредка Шемиот. Кроме этого кружка, я все чаще и чаще стал бывать в клубе, где единогласно был выбран в члены и потому имел возможность ежедневно там обедать. Клуб был любимым местом сбора всей почти свиты наместника, здесь играли в карты, на бильярде, а главное болтали, болтали свободно и весело".

Сергей Илларионович Васильчиков (1822-1860) – князь.
Сергей Викторович Кочубей (1820-1880) – князь.
Александр Фёдорович Минквиц (1816-1882) служил на Кавказе в 1844-46 гг. в звании капитана.

[Yorik]

От Кутаиси до Москвы через Петербург

Генерал-майор В.А. Полторацкий продолжает свои рассказы о Колюбакине:

"В Тифлисе я, по-видимому, ничего не делал, а между тем не хватало даже времени на посещение многих семейств, куда так любезно приглашали. Вертишься среди беспутной молодежи и завертишься окончательно. Клуб особенно отрывал много времени. Попадёшь туда с утра на четверть часа пробежать газеты, а смотришь — там уж составилась партия на бильярде, после обеда вист, а после и просто выпивка.
Однажды, после скромного обеда в клубе, составился вист: Багговут, Кулебакин, Бер и я. Бер, вице-губернатор кутаисский, больной и уже старый человек, страдал хроническим воспалением горла и, потеряв совершенно голос, говорил только шёпотом. По картам Багговут сел играть первый роббер со мною против Кулебакина и Бера. Нам пришла ломовая игра, и мы сделали противникам большой шлем. Кулебакин ударил кулаком по столу с такой силой, что все мелки разлетелись на пол, и стал зычным голосом разносить своего партнёра так горячо и громко, что из соседних комнат сбежалась испуганная публика.

— Какое вы имели право, милостивый государь, ходить в бубны? —

неистово кричал он.

— Да я, —

шёпотом оправдывался Бер, —

в бубны не ходил, потому что в руке не был.

— Не были в руке? —

опять разразился Николай Петрович, —

а трефы-то зачем разнесли? Кто виноват, что мы проиграли шлем, вы или я? Отвечайте же, милостивый государь! —

завопил Кулебакин.

— Да у меня ни одной трефы не было: напрасно, Николай Петрович, вы меня обвиняете, —

опять смиренно прошептал Бер.

— Милостивый государь, я вам не позволю на себя кричать! —

заорал громче прежнего немирной.

— Господа! —

умоляющим голосом, но чуть слышно, обращаясь к публике, прошептал Бер, —

господа, ради самого Бога, будьте справедливы и решите, кто на кого кричит.

Эта мольба кроткого Бера была до того комична, что все разразились хохотом, а сам немирной Кулебакин опомнился и бросился целовать Бера".

Василий Иванович Бер (1787-1852).
Александр Фёдорович Багговут 1-й (1806-1883) – генерал от кавалерии; на Кавказе - генерал-майор.

В должности генерал-губернатора Кутаиси Колюбакин не только воевал. Николай Петрович, по воспоминаниям жены, много внимания уделял вопросам гражданской жизни вверенного ему края:

"Чтобы лучше познакомиться с характером, обычаями и нуждами имеретин, он ездил по деревням, оставался там день и даже более и, сидя в каком-нибудь лесу на пне, под тенью огромного каштана или ореха, собирал вокруг себя помещиков и крестьян, рассуждал с ними, выслушивал их жалобы, толковал им законы, старался мирить их и часто тут же на месте решал возникавшие между ними поземельные споры, происходившие оттого, что земли не были размежеваны и разделены между родственниками. Такие гласные суды весьма облегчали крестьян, ибо им надо было бросать полевые и домашние работы, чтобы издалека и по несколько раз в месяц ходить за правосудием в город".

Но тут в судьбу Колюбакина вмешался покойный князь Константин Дадишкилиани, вернее, не он сам лично, а его семья и родственники. Ведь вдова казнённого князя и его многочисленные родственники неоднократно обращались к российским властям с просьбой о разрешении перезахоронить останки князя Константина из позорной ямы в церковь. Доставали своими мольбами они и Колюбакина, который обнаружил в бумагах своего предшественника, князя Георгия Романовича Эристова (1812-1891), письмо от генерал-квартирмейстера Главного штаба барона Вильгельма Карловича Ливена (1800-1880), один из пунктов которого можно было истолковать как разрешение на перезахоронение князя Константина Дадишкилиани.

Колюбакин разрешил перезахоронить останки князя Константина Дадишкилиани, но при выполнения ряда обязательных условий: перенесение останков казнённого князя должно было состояться поздним вечером в будний день и без всех положенных по местным обычаям погребальных церемоний; для погребения останков князя была указана самая невзрачная церковь на окраине Кутаиси.

Родственники убитого князя А.И. Гагарина вскоре узнали о произошедшем перезахоронении и довели эту информацию до шефа жандармов, а тот – до императора Александра II.
Наместник Кавказа князь Барятинский находился тогда в Петербурге, император вызвал его к себе и спросил:

"Знаешь ли ты, что сделал твой Колюбакин немирный?"

Барятинский, разумеется, ещё ничего не знал, и никто из них тогда и не вспоминал об отношении, которое Ливен отправил Эристову.

Результатом последующих событий было извещение, которое Колюбакин получил от князя Барятинского в апреле 1863 года, в котором сообщалось об отстранении Николая Петровича от занимаемой должности и переводе его сенатором в Петербург с присвоением звания генерал-лейтенанта и оставлением по армии.

Перед отъездом в Петербург Николай Петрович написал князю Барятинскому письмо, в котором не оправдывался, а объяснял причины своего поступка:

"...с разрешения моего тело князя Дадишкилиани без всякой торжественности, без предварительного заявления публике, вечером, загородным путём, перенесено вдовою его и детьми к ограде небольшой уединенной церкви. За признанием факта, не могу, однако, не подвергнуть оценке его значение общественное, религиозное и легальное, для определения рода и степени моего в этом деле участия. Оставление тела князя Константина Дадишкилиани на месте казни, в позорной яме, оскорбляя обычаи, христианское чувство и аристократические предубеждения страны, не только раздражало его родных, весьма влиятельных в различных землях здешнего Закавказья, не только печалило бывших его подвластных, но еще возбуждало некое тайное и безотчетное неудовольствие во всём здесь близком к нему сословном слое. Все эти сочувствия и соболезнования, возносясь над могилой казненного, как бы венчали его ореолом страдальца и жертвы народных законов. Погребение сняло с него обаяние земного преследования за гробом...
Итак, обряд, совершенный над князем Дадишкилиани, принёс, мне кажется, пользу гражданскую. По воззрению религиозному, смею думать, что, дозволив погребение по обряду церковному преступника, с раскаянием лобзавшего перед смертью святое Распятие, я не учинил поступка, противного канонам православной церкви..."

По поводу отъезда Колюбакина в Петербург дворянство Кутаисской губернии устроило ему торжественные проводы и дало праздничный обед в его честь, на котором было произнесено множество тостов.

В мае 1863 года Колюбакины приехали в столицу, но Николай Петрович не захотел оставаться в Петербурге и попросил о переводе в Москву. Просьбу о переводе Колюбакин сделал на свой манер:

"Я не гожусь для столичного города. Живя в Петербурге, мне, конечно, придётся иногда являться ко двору, и я, право, боюсь, чтобы мои драгунские манеры, мой заносчивый характер и привычка говорить всё, что есть на душе, не наделали мне беды".

В своём департаменте Сената Колюбакин оказался самым молодым, и его там шутя называли “мальчиком”, поэтому все его попытки расшевелить это собрание ветеранов разбивались об их хладнокровие и спокойствие. Напрасно Колюбакин спорил и горячился, ничего не помогало, и поэтому он почти всегда приходил домой из Сената в плохом настроении.

Но это были лишь незначительные огорчения. В Москве Колюбакин сблизился с известным писателем и общественным деятелем князем Владимиром Фёдоровичем Одоевским (1803-1869), тоже сенатором, и другими членами его кружка. Под их влиянием Колюбакин и сам быстро втянулся в общественную деятельность и занялся литературным трудом; справедливости ради следует сказать, что писать Колюбакин начал ещё на Кавказе в 1855 году.

По вечерам Николай Петрович обычно выезжал и особенно любил бывать у сенатора и генерал-лейтенанта Ивана Семёновича Тимирязева (1790-1867), под командованием которого он в молодости служил в Гродненском гусарском полку. Им было о чём поговорить.

Николай Петрович в пожилом возрасте стал немного спокойнее, но всё же слухи о его выходках постоянно циркулировали по Москве и иногда доходили до столицы.
Так однажды до Александра II дошли сведения о том, что Колюбакин в порыве гнева поколотил известного публициста и издателя Михаила Никифоровича Каткова (1818-1887). Из Петербурга затребовали объяснений по поводу данного инцидента, и получили следующий ответ:

"Сенатор Колюбакин не мог иметь никакого неприятного столкновения с господином Катковым, ибо он не только не знаком с ним, но ни разу ещё не встречал его".

Когда Николаю Петровичу рассказали об этой истории, он долго хохотал, а потом сказал:

"Теперь я уж непременно постараюсь познакомиться с человеком, которого имел несчастье оскорбить действием, ни разу не видев его".

Умер Николай Петрович Колюбакин 15 октября 1868 года и был похоронен на Новодевичьем кладбище, но в 30-х годах XX века его могила была уничтожена, как не имеющая исторической ценности.