3 ответов в теме

[Yorik]

Что такое партийность в литературе, я хочу проиллюстрировать на примере писательницы XIX века Надежде Дмитриевне Хвощинской (1820/1824-1889), которая не обладала сколько-нибудь значительным литературным талантом, но по своим убеждениям тесно примыкала к “прогрессивным” писателям демократического лагеря, которые и стали активно проталкивать нашу героиню в большую литературу.

Надежда Дмитриевна Хвощинская родилась в семье мелкого помещика Рязанской губернии Дмитрия Кесаревича Хвощинского (1795?-1856) и Юлии Викентьевны Дробышевской-Рубец (1801-1884). Отец Н.Д. был отставным артиллерийским офицером, считался весьма образованным человеком и служил в губернском управлении по части коннозаводства, подрабатывая ещё на сбыте хлебного вина. Мать была полькой по национальности, хорошо владела французским языком и передала это умение своим детям, которых выросло четыре человека.

Помимо Надежды Дмитриевны, в семье были ещё две дочери, Софья Дмитриевна (1824/1828-1865) и Прасковья Дмитриевна (1832-1916), и сын – Кесарь Дмитриевич Хвощинский (?-1873).
В 1831 году Д.К. Хвощинский был обвинён в растрате и лишился почти всего своего состояния, так что его семья вынуждена была переселиться в Рязань, где и прошла большая часть жизни Надежды Дмитриевны. На государственную службу Дмитрий Кесаревич смог вернуться только в 1845 году, а до этого семья Хвощинских жила в весьма стеснённых обстоятельствах.

Тем не менее, с малых лет дети в семье Хвощинских много читали, рисовали и сами испытывали страсть к сочинительству, составляя домашний литературный журнал.
Литературный дебют Надежды Дмитриевны состоялся в 1847 году, когда в “Литературной газете” были напечатаны её первые стихи. Редактор газеты Владимир Рафаилович Зотов (1821-1896) доброжелательно отнёсся к первым стихотворным опытам Надежды Дмитриевны, вступил с ней в переписку и даже, по свидетельству Прасковьи Дмитриевны, посетил её в Рязани я в 1852 году.
Правда, воспоминания П.Д. Хвощинской были написаны только в 1892 году, так что их достоверность может вызывать некоторые сомнения.

Как бы там ни было, Зотов предложил Надежде Дмитриевне в дальнейшем сотрудничать с журналом “Отечественные записки”, где в 1850 году под псевдонимом В.Крестовский была опубликована повесть “Анна Михайловна” – это прозаический дебют Надежды Дмитриевны.

В конце 1852 года Надежда Дмитриевна вместе с отцом в первый раз съездила в Петербург и сразу же окунулась в культурный мир столицы: театр, музеи, Академия художеств и т.п. Однако главным для дальнейшей судьбы Надежды Дмитриевны оказалось личное знакомство с Андреем Александровичем Краевским (1810-1889), редактором и издателем “Отечественных записок”. Краевский сразу же ввёл Надежду Дмитриевну в кружок литераторов, группировавшихся вокруг его изданий, которые сразу же признали молодую литераторшу “своей”.

Краевский был согласен и в дальнейшем публиковать новые произведения Надежды Дмитриевны, но только просил изменить подпись под прозаическими произведениями писательницы, которая отказалась пойти навстречу издателю и в этом вопросе оказалась неколебима. Она написала Краевскому:

"Господин Зотов говорил мне также о вашем желании, чтобы под моими повестями, я подписывала мою фамилию; но, зная провинциальную жизнь, вы очень хорошо поймете, как это затруднительно для лица, которое вовсе не ищет известности, и списывает только то, что иногда встречается перед глазами. Под моею поэмой или стихами, которые, как говорил мне г. Зотов, вы когда-нибудь хотите напечатать в вашем журнале, — может стоять моё имя, но что касается до прозы, я убедительнейше прошу вас оставить мой псевдоним в том самом виде, как он появился в первый раз в “Отечественных записках”, сделав, если вам угодно, оговорку, (как мне говорил г. Зотов) что пьесы г-на Крестовского принадлежат вовсе не тому лицу, которое писало в “Отечественных записках”".

Знакомство с известными и образованными людьми, которые разделяли её передовые взгляды, произвело на неё очень сильное впечатление, поэтому после возвращения в Рязань Надежда Дмитриевна практически полностью прекратила общаться с местным обществом, которое очень косо смотрело на литературные занятия молодых женщин.

Надежда Дмитриевна Хвощинская с самого детства была очень стеснительным и замкнутым человеком, с провинциальной рязанской аристократией практически не сближалась, ни с кем не знакомилась, не выходила в свет, так что многие знакомые их родственников никогда её даже не видели.
М.М. Андреева, приятельница Надежды Дмитриевны, позднее вспоминала:

"Едва, бывало, завидит карету, как моментально скрывается; если же неожиданно застанут её за чайным столом, и она не успеет убежать, то становится молчалива, скрывалась, умильно поглядывала, молила глазами: “спасите” и, не видя помощи от окружающих, выждет минуту и юркнет к себе".

Прасковья Дмитриевна Хвощинская описывает, как первое посещение Петербурга сказалось на её сестре:

"Поездка эта была самая приятная: знакомство с Краевским, с которым с этого времени установились и никогда не изменялись её хорошие отношения, кружок литераторов, собиравшийся у него по назначенным дням, дружно принявший Н.Д. в свою среду, — всё это навсегда оставило в ней самые лучшие воспоминания. Пожив в Петербурге совершенно новою незнакомой ей до того времени жизнью, сойдясь с людьми одних с ней интересов, повидав чудные произведения искусства, Эрмитаж, Академию, наслушавшись певцов, славу которых до сих пор затмить не может никто, она, возвратясь в Рязань, не могла уже найти удовольствия в обществе, живущем своим обыденным будничным порядком, и потому, отставая от него и прежде, она кончила тем, что почти перестала бывать где бы то ни было, заскучала, принялась писать, не отрываясь, ходила только к тёткам и в церковь".

При помощи Краевского и членов его кружка в 1853 году вышла в свет первая книга Н.Д. Хвощинской – это была повесть в стихах “Деревенский случай”.
Н.А. Некрасов заметил выход этой книги, благожелательно отозвался о направлении мыслей автора и дал такой отзыв:

"Сознаемся, что собственно поэтического таланта мы не нашли у г-жи Хвощинской".

Далее Некрасов написал, что ей

"дано все нужное для того, чтобы удачно писать прозой".

Отфутболил, так сказать, в сторону, так как ещё не оценил её в качестве полезной единомышленницы.
Ниже мы увидим, как оценивал Николай Алексеевич прозу госпожи Хвощинской.

В 1856 году в “Отечественных записках” завершилось издание романа Н.Д. Хвощинской “Последнее действие комедии”. Н.А. Некрасов сразу же откликнулся рецензией на этот роман и вот что он написал в своём отзыве:

"“Последнее действие комедии”, роман В. Крестовского (псевдоним дамы-писательницы, как было сказано в одном объявлении), замечательно во многих отношениях: в нём высказались все достоинства и недостатки этого автора. Из ныне пишущих женщин-писательниц г-жа Крестовская серьёзнее других посмотрела на литературное дело...
В произведениях г-жи Крестовской менее всего слышится напряженной крикливости и светской болтливости. Ей иногда удаются даже мужские характеры...
И вообще если б в повестях г-жи Крестовской было поменьше “книжности” и побольше жизни, они поспорили бы с лучшими произведениями новейшей литературы. Резонёрство и ум, переходящий в умничанье, - вот коренной их недостаток, тем более важный, что благодаря ему, при всех своих достоинствах, повести г-жи Крестовской скучны.
Отдавая должное прекрасному таланту г-жи Крестовской, мы укажем и на его недостатки. Главный мы указали уже в коротких словах выше; скажем о нём подробнее. В ущерб художеству она любит слишком много анализировать и рассуждать. Эти анализы длинны, как монологи в старых драмах, утомительны, как прописные морали. Так, например, одно вступление в роман производит самое неловкое впечатление... Ещё посоветуем автору, для будущих его успехов, прятать как можно подальше от читателя свою личную мысль, нерасположение к тому или к другому лицу и казнить своих героев их же поступками. Осветите только ровным, правдивым светом ваши фигуры, и, поверьте, читатель всё поймет. Тепло, гуманно перо автора, но торопливо и слишком резко там, где должен всплыть наружу весь герой, и часто автор, совершенно некстати, выскакивает сам на страницы своего романа. Это вредит делу".

Надежда Дмитриевна была всегда очень привязана к своей сестре Софье Дмитриевне, которая начала печататься в 1857 году (псевдоним – Иван Весеньев), и оказалась довольно плодовитым беллетристом. После смерти отца в 1856 году сёстры почти каждый год ездили в Петербург, где жили два-три месяца в Знаменской гостинице, занимая двухкомнатный номер.

Прасковья Дмитриевна Хвощинская пишет в своих воспоминаниях:

"В своем тесненьком и маленьком номерке Знаменской гостиницы они принимали весь свой большой круг знакомых, искренно их любивших и дороживших их расположением. Они не давали вечеров, потому что для этого нужны были средства, которых они не имели, но у них собирались по вечерам, и за дружным простым чайным столом не замечалась бедность обстановки. Беседы длились за полночь, и о них и теперь ещё помнят".

Но всё же большую часть времени сёстры Хвощинские проводили в родительском доме в Рязани - ведь после смерти отца они остались единственными кормильцами большого количества родственников. Своим литературным трудом сёстры добывали довольно скудные средства для существования, и их семейство жило бедно, так как гонорары Н.Д. и С.Д. Хвощинских были ещё невелики.

В 1861 году в различных изданиях стали регулярно появляться публикации Всеволода Владимировича Крестовского (1840-1895), а в 1864 году в журнале “Отечественные записки” начал печататься его знаменитый роман “Петербургские трущобы”.
Надежда Дмитриевна не захотела отказываться от полюбившегося ей псевдонима и стала подписывать свои произведения “В.Крестовский-псевдоним”.

Настойчивость, с которой Надежда Дмитриевна держалась за псевдоним “Крестовский”, немного проясняют воспоминания её сестры Прасковьи Дмитриевны:

"Н.Д. была уверена, что внимание, которым она пользовалась, было дорого её семье, где ею гордились и много её любили. Псевдоним Крестовского давал повод для нашего семейного праздника: ко дню его именин, т. е. к 15-му июля, готовился ему какой-нибудь сюрприз, и день этот был торжественный; не только праздновался сам Крестовский, чествовались некоторые любимые герои и героини её романов".

[Yorik]

Прасковья Дмитриевна Хвощинская в своих воспоминаниях уделяет внимание и быту своей старшей сестры в родительском доме:

"В рязанском нашем доме сестра имела две комнаты, в которых никто не смел без её позволения взять положенного ею окурка сигары и вообще тронуть что-либо с места. Все стояло так, как она находила нужным и удобным для себя. Враг кроватей и сундуков, она всегда спала на диване у стены, против которой в течение 25-ти лет не трогалась с места кровать покойной сестры С.Д.: она умерла на этой кровати, и на неё в течение всего этого времени никому не позволялось ложиться. Посторонние люди не входили к ней в комнату без её повеления. Все приезжавшие знакомые Н.Д., незнакомые нам, встречались радушно".

Жизнь сестёр Хвощинских в Рязани была довольно скучной и однообразной. Софья Дмитриевна в сентябре 1864 года писала своей подруге:

"Скука, друг, такая!.. Ну, дери её два волка. А глупости что кругом – и не перескажешь... Дом наш до того патриархален, до того прочищен от всякого постороннего элемента..., что прелесть... Мать с цветами возится, мы романы пишем".

Надежда Дмитриевна в приписке к этому письму добавляет:

"Одолело писанье, а не писать нельзя. И ничто, кроме писанья, невозможно, ничто, кроме житья, каким живём. Писанье — и беда, и прибежище".

В июне 1865 года в письме к тому же корреспонденту Надежда Дмитриевна говорит:

"Ты спрашиваешь, как живём? Романы пишем — и ничего больше... Живётся нам невесело — это в порядке вещей, а не унываем мы по своему древнему порядку — не унывать никогда, ибо уныние хотя и не смертный грех, а от него романы не пишутся и бывают финансовые кризисы".

По свидетельству П.Д. Хвощинской, завершение каждой работы сопровождалось следующей процедурой:

"Не только при жизни отца, но и после его смерти, когда, бывало, Н.Д. оканчивала какое-либо своё произведение, то она приносила переписанную тетрадь в комнату матери, где она прочитывалась вслух. Мать, всегда заготовлявшая для этих случаев хорошенькую сигарочку Наде, ощупью доставала её из своей шифоньерки и угощала Надю, которая усаживалась в кресло, закуривала сигару и, с наслаждением отдыхая, слушала своё произведение, как самый строгий критик. Она почти всегда говаривала:

“Ах! как бы я это обругала!.. Сколько здесь промахов, Бог мой!.. Вот вы их не видите, да я вам их и не покажу... доискивайся, кто хочет”.

Единственным развлечением сестёр Хвощинских оставались поездки в Петербург, но состояние их финансов не всегда позволяло им добраться до столицы и пожить там.
В сентябре 1864 года Софья Дмитриевна писала подруге:

"Мы без гроша, и железная дорога в сию минуту для нас, всё равно, что ананас... Планов впереди никаких; вряд ли к зиме будет достаточно на прожиток, чтобы расточать что-либо на другой, весёлой стороне".

А ездить в Петербург сёстрам Хвощинским хотелось бы каждый год: ведь там их ожидали встречи не только с прекрасным, но и со множеством интересных людей, большинство из которых разделяли их передовые взгляды.
В Петербурге Надежда Дмитриевна ближе всего сошлась с такими литераторами, как Владимир Рафаилович Зотов (1821-1896), Андрей Александрович Краевский (1810-1889), Степан Семёнович Дудышкин (1820/21-1896) и поэт Николай Фёдорович Щербина (1821-1869). Все они были представителями демократического направления в литературе и поддерживали сестёр Хвощинских из партийных соображений – ведь сколько-нибудь талантливых писательниц среди женщин тогда в России просто не было.

Сёстры обычно приезжали в Петербург вместе, занимались одинаковым литературным трудом и печатались в одних и тех же изданиях. Они жили очень дружно, помогая друг другу в своих работах и читая одна другой всё вновь написанное.

В начале 1863 года в “Отечественных записках” появилась рецензия на одно из ранних произведений Петра Дмитриевича Боборыкина (1836-1921), который узнал от Краевского, что автором рецензии была Н.Д. Хвощинская, и написал ей письмо в Рязань:

"Ни в Москве, ни в Петербурге я её никогда ещё не встречал; знал только, что она уже старая девица и очень дурна собою, хотя и имела роман в писательском мире [намёк на роман с Щербиной].
Надежда Дмитриевна ответила мне очень милым письмом, написанным с её обычной теплотой приподнятого стиля и блёстками проницательного ума".

Зимой 1863-64 годов Боборыкин посетил сестёр Хвощинских в Знаменской гостинице для личного знакомства с Надеждой Дмитриевной:

"Когда она приехала пожить в Петербург, и мы с ней лично познакомились и сошлись, она написала для “Библиотеки [для чтения]” прелестный рассказ...
Она меня познакомила с своей сестрой (тоже тогда пожилой девицей, но моложе её), уже писавшей под псевдонимом Весеньева. Это была очень талантливая девушка, и из неё вышла бы крупная писательница, если б смерть вскоре не унесла её".

Боборыкин написал о своём знакомстве с Надеждой Дмитриевной уже после смерти последней. Вот как он описывает сестёр:

"Надежде Дмитриевне и тогда уже казалось лет 40, если не больше. Первое впечатление она, как женщина, производила очень невыгодное: маленький рост, сутуловатость, резкость черт лица при разговоре уступали место другому: выразительные большие глаза, умные и ласковые, милый задушевный тон и нервная пылкость речи..."

Софья Дмитриевна,

"некрасивая, с умным мало женственным лицом",

была зато

"постройнее и повыше ростом".

Надежда Дмитриевна

"и тогда уже застыла в модах начала Второй Империи, носила кринолин и длинный cosaque; волосы, ещё не седые, зачёсывала двумя двойными “bandeaux”. Сестра её смотрела, как есть, пожилою девой, но по тону не отзывалась провинцией; Н.Д. выглядела скорее замужнею. В обеих я нашёл известную светскость с московским дворянским оттенком. Обе они часто употребляли в разговоре французские фразы, совсем не склонны были к жизни писательской цыганщины и... водились с светскими и великосветскими дамами. Их интересовал тогдашний “tout Pétersbourg”.
Н.Д. поддерживала в свои приезды в Петербург знакомства в “обществе”".

Например, сёстры Хвощинские бывали у своей родственницы (племянницы князя Горчакова), Ольги Алексеевны Новиковой (1840-1925). Надежда Дмитриевна ещё была дружна с Марией Аггеевной Милютиной (Абаза, 1834-1903), женою Николая Алексеевича Милютина (1818-1872). Около дома, где жила Хвощинская, частенько стояли блестящие экипажи.

Продолжу цитировать Боборыкина:

"Занимали они номер в две комнаты, весьма нероскошный, и в первой комнате давали маленькие вечера. На один из них я попал, и подробности его сохранились в моей памяти довольно отчётливо.
Около самовара... сидело четверо гостей; из них двое уже покойники: И.С. Тургенев и поэт Щербина. Иван Сергеевич жил в ту зиму в Петербурге... К Хвощинской заехал он поздненько. Очень франтоватый, в модной визитке и светло-сиреневых перчатках, которые не снимал и за чаем. Видно было и тогда, что он считал Хвощинскую равноправным себе товарищем по литературе".

А вот Тургенев Н.Д. Хвощинской почти сразу не понравился. При встрече в одном из домов Тургенев захотел сделать ей любезность и вначале процитировал что-то из её стихов, но неточно, а потом и вовсе приписал ей чужое произведение.
В тот же вечер Тургенев умудрился отрицательно отозваться об одном произведении Надежды Дмитриевны (она каким-то образом услышала этот отзыв), а потом в разговоре с ней похвалил это же произведение.
Н.Д. Хвощинская была дамочкой нервной и впечатлительной, и этих двух фактов хватило ей, чтобы относиться с предубеждением как к самому Ивану Сергеевичу, так и к его произведениям.

Об отношениях сестёр Хвощинских с поэтом Щербиной нам также рассказал Боборыкин:

"Щербина держал себя с обеими сёстрами по-приятельски, довольно даже бесцеремонно, острил, своеобразно заикаясь, подшучивал над ними тоном мужчины, который никак не может поставить себя на одну доску с “бабами, хотя бы и даровитыми”. У них были общие знакомые, вне литературы".

Следует отметить, что Надежда Дмитриевна испытывала определённую слабость к Щербине, была слишком снисходительной и к самому поэту, и к его творчеству. Возможно, между ними существовала близость; по крайней мере, до нас дошли слухи об их романе, о том, что он делал ей предложение, но она его деликатно отклонила, и они остались в дружеских отношениях.

Позднее Надежда Дмитриевна публиковала в “Русских ведомостях” свои “Литературные беседы”, и в № 175 за 1879 год один из участников диалога говорит о Щербине:

"Я знал его лично и близко. Как сотням людей, ему досталось быть непонятым; сам ли он в этом виноват, или услужливые друзья, или модные дамы, - когда-нибудь это разберётся; когда-нибудь вынут из-под спуда и эту светлую память в числе наших немногих светлых".

Однажды в начале 60-х годов Щербина в присутствии Надежды Дмитриевны целых два часа издевался над “нигилистами”. Этим дело не ограничилось: Щербина не пощадил также и крестьянскую и судебную реформы.

Так как творчество Щербины мало известно современным читателям, позволю себе привести парочку цитат из его сатирических стихотворений:

"Репетилов за свободу
В стены крепости попал,
Хлестаков Иван народу
Кажет жизни идеал...
Где ж Манилов социальный,
Столь опасный для людей?
Иль уж сослан в город дальний
Он за Обь и Енисей?"

Один из современников назвал эти стихи гадким стихотворным вздором, но напечатаны они были после смерти поэта, а до того ходили только в списках.

Такая же судьба была и у другого злого стихотворения:

"Наделить крестьян землёю
Мы Бабёфов разослали,
А Барбесов всей душою
В мировые судьи взяли.
Теруан де Мерикуры
Школы женские открыли,
Чтоб оттуда наши дуры
В нигилистки выходили".

Н.Д. Хвощинская и при жизни поэта разделяла его взгляды, и потом не отрекалась от взглядов и творчества Щербины.
Франсуа Ноель Бабёф (1760-1797) – французский революционер, коммунист-утопист, известный как Гракх Бабёф.
Арман Барбес (1809-1870) – французский революционер.
Теруан де Мерикур (Анна Жозефа Тервань, 1762-1817) – деятельница Французской революции по прозвищу “Мессалина революции”, с 1793 года до конца жизни находилась в психиатрической лечебнице.

[Yorik]

Боборыкин так отзывался о взглядах Н.Д. Хвощинской этого периода:

"Если позднее Хвощинская, сделавшись большой “радикалкой”, стала постоянным сотрудником “Отечественных записок” Некрасова и Салтыкова, то тогда её совсем не ценили в кружке “Современника”, и все её петербургские знакомства стояли совершенно вне тогдашнего “нигилистического” мира".

В заключение своих воспоминаний Боборыкин пишет, что Надежда Дмитриевна тогда с жаром

"отдавалась впечатлениям искусства, и Петербургом, как столицею, пользовалась по-европейски; в особенности любила она посещать Эрмитаж, любоваться картинами испанской и фламандской школ".

К слову, Надежда Дмитриевна и Софья Дмитриевна сами писали неплохо акварелью, а Софья Дмитриевна и масляными красками, и даже создала прекрасный портрет художника Александра Андреевича Иванова (1806-1858). Обе сестры увлекались этим художником, но на Софью Дмитриевну он произвёл неизгладимое впечатление.

Н.Д. Хвощинская регулярно публиковала в “Русских ведомостях” свои “Мемуары одного читателя”, и в № 94 за 1890 год рассказывается о том, как в июне 1858 года одна провинциальная девушка обратила на себя внимание художника А.А. Иванова, и он попросил позволения навестить её:

"Его встретили с радостью, с любовью, как отца. Это был не “приём”, не “овация”, а встреча желанного, дорогого, - свидание, в котором ежеминутная мысль, что великое взошло под кровлю, смешалась с беззаветною, бесконечною преданностью, которая смотрит в глаза и не находит слов. Он это видел, понял, был тронут и не сторонился. Видясь в первый раз в жизни, он был просто, ласково, откровенно весел, как в семье; он даже высказал, что “не знал семьи”; разговорился, рассказывал, поверял свои заботы о картине, предположения будущих работ, звал с собою в Рим, на Восток...

"Поедемте, - сказала она, - я буду мыть ваши кисти и подметать мастерскую".

Прощаясь, он поцеловал её руку. Через пять дней она тоже поцеловала его руку — мёртвую, а через семь лет, умирая, сама вспоминала его".

Софья Дмитриевна очень небрежно относилась к своему здоровью, и хотя болезненные симптомы проявлялись у неё уже довольно давно, но всерьёз лечиться она решилась только за месяц до смерти. Однако, было уже поздно.

Смерть сестры в августе 1865 года очень тяжело подействовала на Надежду Дмитриевну: она впала в тяжелейшую депрессию, а когда оправилась, то к удивлению всех знакомых и родственников вышла замуж за лечившего Софью Дмитриевну доктора, Ивана Ивановича Зайончковского (1838-1872), который был не только значительно моложе её, но и сам серьёзно болен. Надежда Дмитриевна после смерти сестры долго не могла заниматься литературным трудом, да и брак её оказался не слишком удачным.

И.И. Зайончковский окончил медицинский факультет Московского университета, в 1863 году был арестован и судим по одному из дел организации “Земля и Воля”; просидел год в Петропавловской крепости, где подхватил туберкулёз. В августе 1864 года Зайончковского выпустили из тюрьмы и отправили на поселение в Рязань, где у постели умирающей Софьи Дмитриевны он сблизился с Надеждой Дмитриевной.

Зайончковский болел туберкулёзом, так что он сам нуждался в постоянном уходе, и в лице Надежды Дмитриевны он хотел найти заботливую сиделку, но слегка ошибся. Н.Д. Хвощинская хоть и закрывала глаза на многочисленные увлечения мужа, но сидеть возле его постели она тоже не собиралась.

Молодые после смерти С.Д. пожили немного в Петербурге, потом Зайончковский съездил в Самару на продолжительное лечение кумысом, а в 1866 году его скрутил ревматизм. Надежда Дмитриевна в это время тоже тяжело болела, а надо было работать, ибо всем родственникам требовались деньги.

Когда же в 1867 году врачи отправили Зайончковского на лечение в Германию и Швейцарию, Хвощинская вздохнула с облегчением, и больше супруги уже не виделись (они только переписывались, и Н.Д. всячески противилась возвращению Зайончковского в Россию), так как Иван Иванович умер заграницей в 1872 году от скоротечной чахотки.
После отъезда мужа Надежда Дмитриевна вернулась к активному литературному труду. В 1867 году “Отечественные записки” перешли в руки Некрасова, который стразу же предложил писательнице В.Крестовский-псевдоним стать постоянным сотрудником его журнала.

Несколько слов о гонорарах, которые получала В.Крестовский-псевдоним. Боборыкин в “Библиотеке для чтения” платил Хвощинской сто рублей за лист. Кризис в жизни писательницы совпал с закрытием “Библиотеки”, но Некрасов стал платить В.Крестовскому-псевдониму те же сто рублей за лист, но вскоре её такса удвоилась.
Хвощинская была весьма плодовитой писательницей, так что зарабатывала она неплохо, но много денег уходило на содержание семьи в Рязани.

Кстати, в “Отечественных записках” Только Тургенев и Л.Н. Толстой получали по 400 рублей за лист, а такие известные писатели как Достоевский, Салтыков-Щедрин, Боборыкин, Глеб Успенский и Писемский получали в то время значительно меньше, на уровне Хвощинской.

Первые отзывы критиков на произведения Хвощинской стали появляться в 1853 году, и они были довольно сдержанными. Эти рецензии носили, в основном, сочувственный характер, гораздо реже – одобрительный; чаще всего критики отмечали хорошее владение автором русским языком.
Рецензию Некрасова на творения Хвощинской я уже приводил.

Так как Хвощинская описывала в своих произведениях семейную жизнь в провинции, показывая малейшие движения женской души, то нет ничего удивительного в следующем замечании Боборыкина:

"Когда мы были ещё оканчивающими курс гимназистами, повести Хвощинской жадно читались в провинции, больше женщинами, чем мужчинами".

Не знаю, насколько популярной была Хвощинская у читателей. Краевский, как я говорил, издал в 1859 году собрание её сочинений в четырёх томах, а позднее составили ещё два тома. Тираж для того времени огромный – 2500 экземпляров. Так вот за три года было продано только 800 экземпляров, а остальные книги пошли в макулатуру. Так что это собрание сочинений принесло Хвощинской гонорар всего в 400 рублей ассигнациями.

Подавляющему большинству мужчин темы, затронутые в произведениях В.Крестовского, были совершенно безразличны. Однако одна из поклонниц её творчества, считая В.Крестовского мужчиной, затеяла в конце пятидесятых годов оживлённую переписку с автором.
Сначала Хвощинская поддерживала эту мистификацию, но потом ей только с большим трудом удалось вывести свою корреспондентку из заблуждения.

Когда же Хвощинская выходила за рамки описания знакомой ей жизни, например, описывая жизнь церковнослужителей или семинаристов, то такие куски её произведений нещадно вымарывались цензорами.

Впрочем, даже сочувствующие критики тоже находили недостатки в произведениях Хвощинской.
Известный критик Николай Константинович Михайловский (1842-1904), хоть и лестно отзывался о творчестве Хвощинской, но отмечал узость наблюдений В.Крестовского-псевдонима и известную сочинённость его персонажей:

"На г. Крестовском повторилась очень известная в нашей литературе история. “Злые персонажи” его произведений — живые, хотя и скверные люди, а персонажи “добродетельные” чрезвычайно скучны, как манекены… Его добродетельные герои добродетельны до сверхъестественного, добродетельны, как пропись, как букварь, и именно потому в них очень мало человеческого".

Как я уже говорил, Надежда Дмитриевна не любила Тургенева, но тот, по крайней мере, был современником. Приведу ещё несколько любопытных сведений об отношении нашей героини к другим известным русским писателям.

В.Крестовский-псевдоним не выносила Пушкина, во-первых, из-за его фривольных, по её мнению, сочинений, а, во-вторых, из-за его склонности к красивой фразе.
В сентябре 1880 года она в частном письме говорила:

"Что ж, поставили памятник фразёру; теперь уж фраза закреплена навеки и получила права гражданства. Я жду статьи Анненкова, так, с прямым заглавием: “Добродетели Пушкина”. Через сотни лет биографы — разбирайся, как знают".

Памятник Пушкину в Москве был установлен в июне 1880 года.
Павел Васильевич Анненков (1813-1887) — писатель, литературный критик, автор первой биографии Пушкина.

В 1882 года в письме другому корреспонденту она ещё более резко высказалась о Пушкине:

"Для меня всегда было обидно, когда у нас критика начинала сравнивать, а то и равнять с Байроном Пушкина. Вот кому можно приписать всё, что приписывают тому, только ещё дешёвенькое, низкопробное: “так — нарочно” безверие (и трусливое ханжество, в то же время), грязную чувственность и прочее. Вы, ведь, уж знаете, как я люблю этого, нашего, господина. Пожалуйста, на минуту, не споря (я, ведь, крещусь, что признаю его “художником”), не забывая, что они — современники, что Байрон мог быть в числе учителей того, посравните их теперь и скажите мне, не права ли я, хотя резка? Вот образец суетности, тщеславия, поклонения успеху и страсти к успеху собственному!"

Отмечая упоминание о чувственности Пушкина, следует отметить, что сама Надежда Дмитриевна была страшна, как смертный грех.
Портрет Н.Д. Хвощинской, написанный художником Иваном Кузмичём Макаровым (1822-1897) в 1866 году, очень сильно льстит нашей героине; достаточно сравнить его с сохранившимися фотографиями.

Сравнивая Пушкина с Байроном, Надежда Дмитриевна в том же письме переходит к Лермонтову:

"Вот Лермонтова я очень люблю; этот гораздо ближе к Байрону, только не своим “Демоном”, которого я никогда не могла взять в толк, - смешно сказать: от множества вариантов; который настоящий — до сих пор не знаю; во всяком случае, он так много носится со своею Тамарой, что великому духу это не к лицу; вот, помните, в “Небо и земля” у Байрона, - ангелы полюбили, да, не толкуя много, взяли своих дев и ушли. Что это за прелесть — и девы эти, и ангелы!"

Да и самого Лермонтова Надежда Дмитриевна просто обожала. В 1880 году она писала Николаю Константиновичу Михайловскому:

"Если бы вы знали г-жу Хвостову, писавшую о нём совсем не то, что она сама же мне рассказывала! Какой он был славный, Лермонтов, и как его не понимали эти барыни и барышни, которые только и думали, что об амуре и женихах! И хорошо они его ценили! Ведь, этой самой Хвостовой он написал своё “Когда я унесу в чужбину”, а, умирая, “как сестре”, послал, сняв с своей руки кольцо: я его видела — широкое, плоское. Она подарила это кольцо некоему гусару, сосланному сто раз по делам на Кавказ за сотню подвигов. При мне это было.
Я кричала:

"Помилуйте, да лучше бы вы мне отдали!" - "Mais il n'est donc pas un gage d'amour, et puis, dejà quinze ans!"...

[“Но у него так и нет залога (свидетельства) любви, уже 15 лет”.]
Видите, какой резон. А потом пишут свои мемуары, да себя в них раскрашивают".

Екатерина Александровна Хвостова (в девичестве Сушкова, 1812-1868).

Очень эмоционально, но совершенно неверно по существу.
Лермонтов вначале влюбился в девушку и ухаживал за Сушковой, а потом разыгрывал влюблённого по просьбе родителей своего друга. Что сказала бы Хвощинская, если бы ознакомилась с письмами Лермонтова из этого периода его жизни, когда обожаемый ею поэт вёл себя, мягко выражаясь, не слишком порядочно?

Кроме того, Надежда Дмитриевна путает, так как стихотворение “Когда я унесу в чужбину” посвящено Наталье Фёдоровне Обресковой (в девичестве Ивановой, 1813-1875).
А история с кольцом Лермонтова и вовсе является плодом фантазии госпожи Хвощинской.
Впрочем, возможно, что госпожа Хвостова в беседах с Хвощинской сильно приукрашивала своё "боевое" прошлое, так что точно установить, кто из дам больше наврал в своих воспоминаниях о Лермонтове, не представляется возможным.

К Н.В. Гоголю В.Крестовский-псевдоним стала относиться резко отрицательно из-за его работы “Выбранные места из переписки с друзьями”.
Отметим, что сам Гоголь считал этот труд главным достижением своей жизни, а Надежда Дмитриевна полагала, что “Переписка с друзьями” -

"произведение полубезумного больного, как нечто неожиданное и грубое, - не могла иметь и не имела сильного влияния на общество".

В другой своей работе она писала о “колоссальном самолюбии” Гоголя о его “лицемерии, доходящем до самообмана”.

Зато с благоговением Надежда Дмитриевна отзывалась о Белинском. Ещё бы, ведь взгляды, которые излагал известный критик по женскому вопросу, о положении женщин в России, бальзамом ложились на её сердце.

Об отношении Надежды Дмитриевны к Тургеневу я уже говорил, но отмечу, что она обычно остерегалась делать резкие высказывания о Тургеневе в печатных работах, а делала это только в приватных беседах и в частной переписке, но стремилась к тому, чтобы её взгляды становились широко известными.

Она возмущалась и человеком Тургеневым, который не освободил своих крепостных до реформы, и такими его произведениями как “Отцы и дети”, “Новь”.
По поводу последнего романа она писала в 1877 году:

"Ведь не все, идущие в народ, дураки и мошенники, какими изобразил их... Тургенев. Признайте за ними мужество и жажду правды".

А в 1879 году она писала приятельнице:

"Когда я в полном присутствии моей редакции сказала, что не хочу читать с Тургеневым, что он не мой человек, что я его терпеть не могу, - так сказала, что даже Салтыков глаза вытаращил, - тогда, вероятно, это нашли резким и необдуманным...
Только он один, он, редактор, не нашёл, понимая, что могут быть, хоть редко, искренние люди. Но, ведь, я — юродивая. Достоевский — ханжа, но убеждённый фанатик почтеннее лицемера. Если я могу биться с Достоевским, могу его бояться, то Тургенева я просто терпеть не могу, как нечто склизкое".

Мне почему-то кажется, что Салтыков-Щедрин просто решил не связываться с дурой.

Отзывы Надежды Дмитриевны о Льве Толстом тоже были по большей части неблагоприятными, но в эту тему я не буду особенно углубляться.
Скажу только, например, что Хвощинская иронизировала над тем, как в романе “Анна Каренина” Стива долго заказывает обед, или над тем, что Анна, отправляясь умирать, читает и считает по дороге различные вывески.
“Власть тьмы” не понравилась Хвощинской из-за слишком мрачного, по её мнению, изображения народа.

[Yorik]

Зато в печати Хвощинская восторженно отзывалась практически обо всех работах Салтыкова-Щедрина, который был для неё непререкаемым авторитетом, хотя в первой половине 60-х годов она негативно отзывалась о многих работах этого автора, считая их недоработанными или сделанными слишком небрежно.
Особенное неодобрение Хвощинской вызвало описание нравов жителей города Глупова.
Кстати, “Записки из мёртвого дома” Достоевского также заслужили неодобрение нашей героини.

С Салтыковым-Щедриным она познакомилась ещё в бытность его вице-губернатором в Рязани в 1858-60 годах, но литературное их сотрудничество началось в 1863 году, когда тот поселился в Петербурге и стал одним из редакторов “Отечественных записок”. Вот тогда и отношение Хвощинской к творчеству Щедрина стало изменяться к лучшему.
Когда Надежда Дмитриевна стала регулярно выступать и в роли критика, то в одном из своих фельетонов, разбирая Щедрина, она восторгается его
"своеобразною речью, его весёлостью, доводящею до ужаса, его красноречием, доходящим до высокого".

В другой раз она говорила о “Господах Головлёвых”, как о

"классическом творении, где всякая подробность, всякий образ... вечно памятные, вечно понятные, вечно живые, обступают, захватывают, влекут своею глубокою правдой, недостижимою простотой, совершенством исполнения".

О Щедрине так писать можно и нужно – ведь это же свой, а не какой-то там фразёр Пушкин!
Кроме того, Хвощинская считала Щедрина чуть ли не своим наставником и беспрекословно выполняла все его замечания относительно своих рукописей.

Щедрин в свою очередь писал Хвощинской:

"Для журнала нашего особенно дороги Ваши произведения, так как в них публика всегда найдёт для себя отличное и здоровое чтение".

Да и публично Щедрин всегда отзывался очень одобрительно о творчестве В.Крестовского-псевдонима, но вот в письме к Михаилу Матвеевичу Стасюлевичу (1826-1911), редактору журнала “Вестник Европы”, он пишет о нашей героине, что она

"очень хорошая писательница, хотя с давних пор пишет всё одну и ту же повесть".

Впрочем, одной своей фразой Хвощинская вошла в русскую литературу и в русскую историю.
В 1874 году был опубликован её рассказ “Счастливые люди”, который широкая публика практически не заметила. Зато его заметил Некрасов, который и процитировал его немного позднее в своей поэме “Современники”, только подогнав размер.
О чём же я веду речь?

Салтыков-Щедрин в марте 1878 года писал Алексею Михайловичу Жемчужникову (1821-1908), одному из создателей образа Козьмы Пруткова:

"Вы живете за границей и, может быть, думаете, что у нас здесь свободы всякие. Одно у нас преуспеяние: час от часу хуже. Правду сказала Хвощинская: бывали времена хуже – подлее не бывало.
Да, не бывало – клянусь, так! Что-то похожее на бешенство наступило. Завидую Вам, но в то же время и удивляюсь: как Вы можете с таким курсом мириться".

Только благодаря цитированию Н.А. Некрасова это выражение вошло в обиход, но мало кто знает действительного сочинителя этой популярной во все российские времена (увы!) фразы.

Вернёмся к Хвощинской, от пера которой доставалось и Григоровичу, и графу А. Толстому, и Якову Полонскому, и Помяловскому за его бурсаков.
Не понравился Хвощинской и роман Чернышевского “Что делать?” Но так как это произведение было одним из главных знамён либеральной интеллигенции, то свой отрицательный отзыв Хвощинская уже не включала в собрание своих критических работ.

Это был только один из её опытов столкновения с нигилистами.
Писатель Василий Алексеевич Слепцов (1836-1878), начитавшись Чернышевского, в 1863 году создал первую в России коммуну для совместного проживания мужчин и женщин. На Знаменской улице!
Сёстры Хвощинские посетили эту коммуну и выразили своё “ф”. Слепцов не остался в долгу, так что семена, посеянные в душе Н.Д. Хвощинской Щербиной, ещё долго приносили свои плоды.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что в 1870 году в журнале “Дело” появилась критическая статья Николая Васильевича Щелгунова (1824-1891) под названием “Женское бездушие”, в которой творчество В.Крестовского-псевдонима было подвергнуто очень резкой критике.

Щелгунов, правда, отметил талант автора, но он считал, что

"Крестовского можно назвать романистом праздных читателей, имеющих слишком много времени для того, чтобы примеривать на себя страсти и страдания пассивно страдающих героев и героинь, которые и сами мучаются душевно только потому, что у них нет никакого другого дела".

На этом Щелгунов не остановился и продолжал хлестать В.Крестовского-псевдонима:

"Гладкая благоприличность Крестовского, смазывающая вас прозрачным лаком неподвижности, есть философия застоя. Эта скромная благоприличность тиха, как богомолка, и ядовита, как ханжа. С подобным замаскированным злом нужно бороться сильнее и не щадить его, если оно попадается на дороге. В философии Крестовского есть своеобразность. Но это философия гр. Толстого, только более скромная и в женском платье, более безобидная и более деликатная, как женщина, но, в сущности, стремящаяся к той же голубиной непосредственной мудрости и проповедующая всем слабым смирение и покорность".

Позднее Щелгунов понял, что Хвощинская всё-таки является их союзником, и в конце 1874 года отправил ей примирительное письмо.
В 1872 году с аналогичной критикой творчества Хвощинской выступил и Александр Михайлович Скабичевский (1838-1911), который позднее тоже с ней примирился, признав её полезным союзником.

Интересно, а как сама Н.Д. Хвощинская оценивала своё творчество?
Вначале – сомневалась в своём таланте, но когда её начала ласкать “передовая” критика, самомнение Хвощинской настолько окрепло, что она, как мы видели, решительно критиковала почти всех классиков русской литературы.
С партийной точки зрения, разумеется.
Пушкин, видите ли, писал безнравственные стихи. Другое дело – Лермонтов.
Видимо юнкерские поэмы Миши Лермонтова прошли мимо внимания госпожи Хвощинской.

Трудилась, тяжело трудилась Надежда Дмитриевна на литературном поприще, но к концу 70-х годов она не только исписалась, но и начала прозревать.
В 1878 году Хвощинская-Зайончковская писала одной из своих немногих приятельниц:

"Ты понимаешь, что я человек, которому вся эта литературная дребедень надоела, которого она съела, потому что кроме еды, другого результата от неё не получается и не получится. А кроме её – нет ничего. И всё это – черпай из одной себя, пережёвывай, переворачивай в себе и вали куда следует. Позорно и скучно".

Через два года она писала тому же лицу ещё более откровенно:

"Сегодня напишу, а завтра – сама не понимаю. Или (чуть ли не ещё хуже) пойму, но вижу – такая размазня, что самой тошно, никуда не годится. Ну, и мараю, отделываю... Такая беда, что и не перескажешь. Хоть плакать, когда дело к спеху. А оно всегда к спеху для того, кто пишет по десяти, много по двадцати строк в день".

А ведь 15 лет назад она говорила о миллионах букв, написанных за месяц.

В 1881 году Щелгунов решил немного оправдаться за свои прошлые критические высказывания в адрес В.Крестовского-псевдонима:

"В 1870 году, когда было написано “Женское бездушие”, шла борьба крайних политических идей, и вопрос о своих и не своих ставился довольно тесно.
Статья моя, правда, была написана резко, да, ведь, не резко и писать не стоило. И по времени всё это было так и иначе быть не могло.
В теперешнее время подобная статья, конечно, не появилась бы и была бы несправедлива, потому что рамки для своих и не своих порасширились".

То есть, Щелгунов прямо признаёт, что все критические статьи всех демократических изданий были партийным делом, как, соответственно, и оценки творчества публиковавшихся авторов. Превозносили своих или союзников, а на литературные достоинства произведений внимания почти не обращали. Вот почти все эти произведения и сгинули уже в том же XIX веке, несмотря на всю свою прогрессивность, и наши современники их практически не знают, не читают, и читать не собираются.
Как, впрочем, и перехваленный русской интеллигенцией роман “Что делать?”
Лучше бы роман Набокова “Дар” почитали, что ли.

Угасание литературной деятельности В.Крестовского-псевдонима как раз и приходится на конец 70-х годов XIX века. В демократических журналах ещё появлялись положительные отзывы на её творчество, но её произведения уже не вызывали интереса у публики. Даже “Отечественные записки” были вынуждены признать, что творчество Хвощинской ещё очень мало оценено и не получило признания у публики.

В 1883 году демократические писатели попытались возродить интерес к творчеству Хвощинской, и в апреле отметили юбилей прогрессивной писательницы. Ей поднесли адрес, который подписали несколько сотен известных деятелей российской культуры, и часы. Составила текст адреса известная феминистка того времени Мария Константиновна Цебрикова (1835-1917).
В Москве по подписке собрали 700 рублей в пользу Хвощинской, которые ей тоже передали через Цебрикову. Да и Литературный фонд время от времени выделял для В.Крестовского-псевдонима некоторые суммы, однако читатели уже стали забывать про такого писателя.

Сама Надежда Дмитриевна очень переживала, что ей приходилось “принимать милостыню”, а когда в какой-то московской газете появилась статья о сборе денег в её пользу, то она практически перестала выходить на улицу. В Петербурге.

Раз уж речь зашла о деньгах, то стоит сказать, что в 80-е годы среднегодовой доход Хвощинской составлял 1900 рублей, а в 70-е годы – около 1800 рублей. Совсем неплохо для того времени. Допустим, что в 70-е годы она много денег тратила на содержание семьи в Рязани, и это позволяло современникам говорить о тяжёлом материальном положении Хвощинской.

В 1884 году закрылись “Отечественные записки”, которые служили главным источником её доходов: там и гонорары ей выплачивали очень солидные, до 200-250 рублей за лист, да и кредиты беспроцентные она там получала в случае необходимости. Но в том же году умерла мать Хвощинской, так что в Рязань она больше деньги не посылала. Книги же Хвощинской продолжали издавать; кроме того, она стала подрабатывать на переводах. Но денег всё равно не хватало.

Несколько слов о последних годах жизни Надежды Дмитриевны.
В семидесятых годах в Рязани у Хвощинской завязалась тесная дружба с переводчицей Верой Александровной Москалёвой (?-1901), которая в 1876 году переехала в Петербург. После этого Хвощинская год от года стала проводить больше времени в Петербурге, с 1881 года она приезжала в Рязань только на три летних месяца, а в Петербурге поселилась вместе с Москалёвой. С 1884 года, после смерти матери, Хвощинская окончательно поселилась в Петербурге.

Но Петербург уже забыл про Хвощинскую, которая до конца жизни жаловалась на одиночество, на то, что все ёё покинули, что её никто не навещает. Впрочем, Щедрин, в конце жизни тоже часто жаловался на одиночество. Они и умерли в один год.

Прасковья Дмитриевна, младшая сестра Хвощинской-Зайончковской, во всех невзгодах жизни своей сестры, обвиняет Москалёву, которую в своих воспоминаниях называет госпожа М.
Но П.Д. Хвощинская слишком пристрастна в своих воспоминаниях и к тому же всячески пытается обелить себя за недостаток внимания к жизни старшей сестры в её последние годы.

О периоде совместной жизни Хвощинской и Москалёвой в 1881-84 годах Прасковья Дмитриевна знала только по рассказам их общих знакомых:

"Оказалось, что роль хозяйки дома, принадлежавшая ей по всем правам, была не её; старые знакомые, посещавшие её ещё, уже не находили в ней того, что было прежде. Говорили, правда, что она бывала и весела, и оживлена, но это веселье и оживление наводили подчас грусть на её старых друзей — так от него веяло чем-то новым, непривычным для них".

С окончательным переездом Надежды Дмитриевны в Петербург ситуация, по словам Прасковьи Дмитриевны, только ухудшилась:

"Последние пять лет жизни Н.Д., проведённые в Петербурге на глазах всех знавших её прежде, судя по рассказам их, можно назвать самыми печальными. Старые друзья с грустью и со слезами говорят о них. Нежная дружба г-жи М. не оценила и не сплотила вокруг Н.Д. тех, кто четверть века неизменно любил и уважал её. Многие, скрепя сердце, вынося оскорбительную холодность приёма, все-таки бывали ещё, потому что не могли не видеть Н.Д.
Их сдержанная вежливость и холодное равнодушие, вероятно, были не по душе г-же М., всегда стремившейся первенствовать, вследствие чего, относясь к ним недоброжелательно, она перетолковывала многое не в пользу их и вредила им в глазах Н.Д., уже совсем больной. Весь знакомый литературный кружок Н.Д., при полном уважении в ней, перестал посещать её. Сестра горько жаловалась на это в своих письмах ко мне, да и не мне одной...
Отвечая на её письмо, я заметила ей, что люди, прожившие столько лет в полном единогласии с ней, ценившие и уважавшие её, не могут без причины оставить её; говорила, чтобы она обратила внимание и вгляделась бы поближе, нет ли чего, что мешает этим прежним отношениям. А причина была всё та же. Некоторые говорили мне о ней сами, а о других я слышала через людей, которым тоже говорилось прямо.
Многие обвиняли знакомых Н.Д., находя, что причина слишком ничтожна, чтобы ради её оставлять Н.Д. Но так как справедливость должна быть для всех одинакова, то нельзя не сказать, что люди одной профессии с Н.Д., занятые и трудящиеся, отрывая свободное время и приходя в ней, желали быть и говорить с ней, а не спокойно и терпеливо выслушивать самоуверенные чужие толки, и видеть Н.Д. не тем, чем они столько лет привыкли её видеть. Они ушли, всё также любя её, видя, как она физически разрушается и теряет всю свою прежнюю энергию, поддаваясь чуждому влиянию, ничего общего с ней не имеющему.
Мне лично говорил г-н К., московский издатель, что, приехав в Петербург с целью предложить Н.Д. переводы Ж. Санда, он уехал от неё отуманенный, не сказавши с ней почти ни слова, потому что находившаяся там дама перебивала и говорила за Н.Д., употребляя постоянно слово “мы”. Упомянутая дама испортила все дело: К. уехал, не предложив работы".

К. – это известный московский издатель Михаил Никифорович Катков (1818-1887).

С 1885 года Хвощинская много болела, с 1887 года перестала выходить на улицу, и постоянно нуждалась в деньгах.
В 1889 году Литературный фонд взял Хвощинскую на своё попечение и 24 мая её перевезли на дачу в Петергофе, где она и скончалась 8 июня.
Похоронили Надежду Дмитриевну Хвощинскую-Зайончковскую 10 июня на Петергофском кладбище на средства Литературного фонда. На похоронах почти никого не было.

В 1890-91 года в некоторых журналах появлялись статьи, посвящённые жизни и творчеству Н.Д. Хвощинской (В.Крестовский-псевдоним), а потом про неё прочно и надолго забыли. Правда, в 1897 году Цебрикова в журнале “Мир Божий” опубликовала очерк жизни Н.Д. Хвощинской, но эта попытка привлечь внимание общественности и читателей к творчеству В.Крестовского-псевдонима не удалась.