1 ответ в теме

[Yorik]

Н.М. Карамзин создал слово "промышленность" из русского слова "промысел" и суффикса "-ость". Оно надолго вытеснило слово "индустрия", пришедшее к нам еще при Петре I.

Он же предложил слово "общественность", которое явилось калькой с немецкого слова "социетет", но с русским корнем и суффиксом отвлеченного значения.

В своей "Истории" Карамзин вернул к жизни старинное слово "сторонник". (Не путать со "странник").

Похожим путем с конца XVIII века начало создаваться множество слов: трогательный, занимательный, сосредоточить, представитель, начитанность, обдуманность, оттенок, проявление и др.

Адмирал А.С. Шишков, который одно время был министром народного просвещения, резко протестовал против такого способа развития русского языка и называл такие слова "юродивым переводом".
Ему очень не нравились слова "развитие" и "влияние". Зачем они? Почему бы не говорить по-старому "прозябание" и "наитие" (или "наваждение")? Зачем говорить "соображение", если можно сказать "умозаключение"?

Возникали в это время (в начале XIX века) и различные недоумения при употреблении новых по содержанию, но старых по форме слов. Так старшее поколение понимало слово "прелесть" как "соблазн" или "ересь".
А молодое поколение знало его как перевод с французского слова "charme" в смысле "очарование".
Слово "изумляться" раньше означало "сойти с ума". Но вот перевели с французского слово "admirer" этим же словом "изумляться", и оно стало означать "восхищаться".

В 1833 году целую бурю вызвало появление в печати глагола "вдохновил". Ф.В. Булгарин написал целый фельетон о том, что в русском языке нет такого слова. С ним были согласны В.И. Даль и Н.И. Греч.
Я.К. Грот тоже признавал, что это слово образовано

"совершенно наперекор грамматике и логике",

но он проследил цепочку, породившую это слово:
вдохнуть - вдохновенный - вдохновлять.

Кто не знает слово "влиять"? Но еще в XVIII веке его понимали как "вливать", только "вливать" это был обычный слог, а "влиять" - возвышенный.
Но вот с помощью этого слова перевели немецкий термин, и получилось слово "влияние". Однако еще в конце XIX века оно мало кому казалось правильным. Один современный критик писал:

"Остановлюсь на способном производить тошноту в чутком к русскому языку: влияет. Влияет, а? Сколько в этом слове оскорблений русскому слуху и смыслу?"

Или вот другой критик писал уже в двадцатые годы XX века: "...слово выявлять... до сих пор неприемлемо для моего словаря... Оно было и остается несерьезным, оно запечатлено умничающей позой, ложным притязанием на глубину, погоней за модой..."

В свое время Я.К. Грот жаловался:

"В нашу новейшую литературу вкралось неправильное понимание слова "витать", которому обыкновенно придают смысл какого-то движения в вышине, тогда как оно просто значит "жить, пребывать", ср. латинское "vita" и предложенный глагол "об(в)итать".

Известный писатель, публицист и цензор А.В. Никитенко писал в своем дневнике:

"Существа, населяющие "большой свет", сущие автоматы. Кажется, будто у них совсем нет души. Они живут, мыслят и чувствуют, не сносясь ни с сердцем, ни с умом, ни с долгом, налагаемым на них званием человека. Вся жизнь их укладывается в рамки светского приличия. Главное правило у них не быть смешным. А не быть смешным значит рабски следовать моде в словах, суждениях, действиях так же точно, как в покрое платья... В основном - это французская речь и притом без остановки... И под всем этим таятся самые грубые страсти".

Ф.М. Достоевский также не прошел мимо излишнего увлечения женщин французским:

"Вуйками я называю тех девиц, которые до тридцати почти лет отвечают вам: вуй да нон". (Т.е. oui и non).

Но уже в 20-е годы XIX века на поэтичнских вечерах у А.А. Дельвига

"говорили по-русски, а не по-французски, как это было принято тогда в обществе".

Так же обстояло дело и на заседаниях "Арзамаса".

Прилагательное "обыденный" (т.е. однодневный) под влиянием французского языка стало пониматься как "привычный, обиходный, ординарный".

Однако правильно говорить по-французски могли немногие, большинство лишь притворялось. А.А. Дельвиг рассказывал:

"Смирнов, как и многие из тогдашнего общества, говорил по-французски дурно. Он был охотником до лошадей и часто употреблял слово "cheval" (лошадь), которое дурно произносил, так что Цуриков говорил ему:

"Сам ты шваль!"

П.А. Вяземский писал:

"В светском словаре выражения добрый малый и добрый человек совершенно в злоупотреблении. Добрым малым обыкновенно называется товарищ, всегда готовый участвовать с вами во всякой пирушке и шалости и обращающийся к вам спиною при первом предложении участвовать с вами в добром деле. Добрый человек, по светскому понятию, есть человек, в коем недостает ни духа на злое, ни души на доброе дело".

У П.А. Вяземского чиновник откладывал бумагу в длинный ящик, немного позже чиновники откладывали бумаги в дальний ящик, но до наших дней дожил только долгий ящик.

М.Е. Салтыков-Щедрин писал:

"Филологи, не успевая следить за изменениями, которые вносит жизнь в известные выражения, впадают в невольные ошибки и продолжают звать взяткой то, чему уже следует, по всей справедливости, присвоить наименование куша. Отсюда путаница понятий".

П.А. Вяземский писал про одного гвардейского офицера, что тот

"был в некотором отношении лингвист, по крайней мере, обогатил гвардейский язык многими новыми словами и выражениями, которые долго были в ходу и в общем употреблении, например: "пропустить за галстук", "немного подшофЕ", "фрамбуаз" (малиновый, о носе пьяницы) и пр. Все это по словотолкованию его значило, что человек лишнее выпил, подгулял.
Ему же, кажется, принадлежит выражение "в тонком", т.е. в плохих обстоятельствах.
Слово "хрип" также его производства; оно означало какое-то хвастовство, соединенное с высокомерием и выражаемое насильственной хриплостью голоса".

Но были и представители противоположного направления. Опять предоставим слово П.А. Вяземскому:

"Генерал Костенецкий почитает русский язык родоначальником всех европейских языков, особенно французского.
Например, "domestique" (слуга) явно происходит от русского выражения "дом мести".
"Кабинет" не означает ли "как бы нет": человек запрется в комнату свою, и кто не пришел бы, хозяина как бы нет дома. И так далее.
Последователь его, а с ним и Шишков, говорил, что слово "республика" не что иное, как "режь публику"".

К этому можно добавить, что слово "сальный" мы обычно связываем с нашим (или украинским) "салом", хотя в действительности оно происходит от французского "sale" (грязный).

[Yorik]

Считается, что слово стушеваться в переносном значении "исчезнуть, сойти на нет" придумал Ф.М. Достоевский, который более осторожно признавал, что впервые использовал это слово в повести "Двойник" в 1846 году.
Однако в дневнике А.В. Никитенко это слово встречается в 1826 году. Употреблялось это слово, наверно, и раньше, но именно Достоевский сделал это слово литературным.

Слово "сволочь" первоначально обозначало лишь мусор, сволоченный в одно место. Это было слово собирательного значения, за которым не скрывалось ничего порочащего.
Потом "сволочь" - толпа, событиями сметенная в одно место.
Еще у В.А. Соллогуба встречается "толпа слуг, лакеев... буфетчиков и прочей сволочи".
Н.Г. Помяловский мог написать:

"Всякая мышь счастлива, всякая галка блаженствует, у всякой твари бьется сердце радостно. Не только люди, вся сволочь влюблена".

И ничего предосудительного в этом слове пока еще нет.
Но постепенно семантическое влияние слов "толпа", "слуги", "тварь" и прочих, пропитало слово "сволочь" смыслом, уже близким к современному.
Еще в конце XIX века журналист мог написать:

"Сволочь. Людям, не учившимся грамоте, разумеется, неизвестно, что сволочь есть имя существительное собирательное, поэтому они сплошь и рядом обращают это слово как бранное к отдельным лицам, к животным и даже к неодушевленным предметам. Но странно, как в отношении этого понятия невелика бывает разница между темным простолюдином и человеком, так сказать, образованным".

А теперь уже и образованные люди в большинстве своем не знают происхождения этого слова и не чувствуют его первоначального смысла.

Или слово "негодяй", которое первоначально означало только "не годный (ни для чего)". Так И.И. Дмитриев, описывая осмотр новобранцев, писал, что

"одного отмечал в гренадерский убор, иного во фрунтовые, иного в негодяи".

И только лишь...

Так происходило в XIX веке перенесение смысла слов из вещественного мира на обозначение людей.
Или вот слово "дрянь". Ф.М. Достоевский уже мог отметить:

"Понятие, заключающееся в слове дрянь, чрезвычайно обширно и из мира вещественного очень удобно переносится в мир нравственный и умственный".

А ведь немногим ранее В.А. Соллогуб в повести "Тарантас" еще описывал

"всякую пеструю дрянь в виде товара..."

В начале шестидесятых годов XIX века М.Е. Салтыков-Щедрин уже ставил вопрос:

"Что такое дрянь? В просторечии слово это прилагается преимущественно и даже исключительно к явлениям мира вещественного. Всякое вещество, вследствие разложения или принятия в себя чуждых примесей, потерявшее свой естественный, здоровый вид, называется дрянью..."

Далее он развивает свою мысль:

"Злонамеренный человек, которого назовут дрянью, скажет:

"Нет, ты врёшь, я не дрянь, я скотина!";

глупец в свою очередь возразит:

"Да помилуйте, какая же я дрянь - я просто дурак!";

один тот, от которого "ни шерсти, ни молока", смолчит, ибо почувствует, что в глазах его при слове дрянь действительно как будто бы просветлело. Таким практическим указанием пренебречь невозможно".

Давайте заглянем в словарь конца XVIII века. Там нас поджидает много неожиданностей. Возьмем такие слова, как паршивый, харкать, рожа, сопли, дурь, одурелый. Возле этих слов в словаре нет никаких помет, они были в живом словоупотребелении и не считались неприличными.
Зато как просторечия отмечены слова быт, вполне, жадный, заносчивый, огласка, тотчас, удача, чопорный. Странно, а в наше время они считаются вполне литературными.
И уж совсем простонародными и грубыми в этом словаре признаются слова белобрысый, барахтаться, зубоскал, белоручка, дребедень, малютка, лачуга, пачкать, тормошить, жеманный, взбалмошный и др.

В наше время в Росси довольно остро стоит проблема безработицы. Как такие люди отзываются о своих занятиях, вы и сами прекрасно знаете. Но хочу предложить вашему вниманию ответы нескольких питерских безработных на вопрос "Где работаешь?" в период гражданской войны:

"Служу у графа Ветрова" (т.е. поплевываю на ветер).
"Работаю в рукопротяжной мастерской".
На Марсовом поле потолки крашу" (в Питере раньше потолки всегда белили, а не красили, да и какие потолки на Марсовом поле...).

До самого конца XIX века такие существительные как "шум", "дым", "красота" не имели множественного числа, а сегодня уже никого не удивляют многочисленные "красоты", "дымы, "шумы".
Такие слова как "облачность", "безбрежность" и "жгучесть" были тогда просто невозможны.

В годы революции и гражданской войны широко стало использоваться слово "мандат". Сейчас уже мало кто знает, что в просторечии это слово тогда обозначало женские гениталии. Представьте себе, что думали простые люди тех лет, особенно женщины, сталкиваясь постоянно с этим "срамным" словом.

Кто теперь не слышал о "белых ночах" Петербурга? Кажется, что так было всегда. Но А.Н. Радищев называл их "светлыми", Н.М. Карамзин "ясными" и даже еще А.И. Куприн писал о "прозрачных" ночах. Называли их еще "голубыми", "северными", но вот в 1848 году вышла повесть Ф.М. Достоевского "Белые ночи". Однако и сам Ф.М. не сразу стал употреблять это словосочетание в современном смысле. Только в "дневнике" за 1877 год он пишет:

"...в белую, светлую, как днем, петербургскую ночь".

Словосочетание "белые ночи" не сразу вошло в общее употребление, и только в самом конце XIX века писатели и поэты заговорили о "белых ночах", но в академическом словаре 1895 года его еще нет.

В начале XX века слово "открытка" считалось вульгарным, полагалось использовать "открытое письмо".

Жулики (московское слово) в XIX веке в Петербурге назывались "мазуриками", от немецкого mauser (вор), а в просторечии оно употреблялось еще и без суффикса, "мазурА". Как обозначение вора и мошенника это слово существовало до середины XIX века, пока оно не стало обозначать всякую ловкость, связанную вначале с незаконной деятельностью. А потом пошло:
"опытные политические мазурики" у М.Е Салтыкова-Щедрина,
"продажные мазурики печати" у Д.И. Писарева,
"интеллигентный мазурик" у Н.В. Щелгунова и т.д.

Долгое время между собой боролись "тротуар" (от фр. trotter, семенит) и "панель" (от голландского panel, обшивка). Москвичи предпочитали говорить о "тротуаре" (писали даже совсем по-французски. "тротуар"), а в Питере говорили о "панели".
В начале XIX века пробовали называть "тротуары" и в Питере, но почему-то не прижилось. Да и министр народного просвещения А.С. Шишков считал, что

"тротуары должны называться пешниками".

Ходили слухи, что он даже хотел называть тротуары топталищами. Все это было бы близко к переводу упомянутого французского глагола. Но в Питере предпочитали использовать слово "панель". Только для Невского проспекта делалось исключение, там был все-таки "тротуар".
Было еще и смысловое различие у питерцев: по тротуару двигались, а на панели находились. Вот и у В.В. Крестовского "прошел по тротуару", но "полиция подобрала пьяную на панели".